Летел пух, хлопая крыльями-бабочкой над баобабами - тополями. Хотя, какие к черту баобабы. За распахнутым окном город как на ладони нисколечко не изменился - все такой же равнодушно-грязный, с осколками битого стекла бутылок, по недогляду неподобранных бомжами. Городу было все равно.
Создавалось впечатление, что можно парить птицей - полу будда, полуфея -над стеклянным ковром безветренной тишины. Равнодушная бесчувственная тишина не отреагировала бы на это никоим образом.

Зеленый лак порхал листьями над клавой, кислота лилась из наушников, смешиваясь с чем-то репперным - то ли хип хоп, то ли трип хоп то ли… В результате получалась репперно-кислотная вонь вкупе с адовой катафонией иррациональных звуков-лязка-вздоха, под которую почему-то внутренний голос мурлыкал печального Стинга: "If blood flow when flesh & steal are one Drying in the colour of the evening sun... on & on the rain will fall like tears from a star like tears from a star; on &on the rain will say how frаgile we are ". Где-то бродило пресловутое "счастье", где-то... далеко-близко. Сердце не слышало ни музыки, ни пуха - в ответ на запросы внешней среды оно отвечало молчанием, как если бы вы выключили звук.

С "того" ушедшего момента прошел год. Можно очень долго твердить себе, все того же Маркеса, что мол дескать "прошло ложь.. и все такое.. а у памяти нет дорог обратно.." и в сотый раз перед глазами буду вставать все те же ушедшие картинки-ощущения теплоты. Картинки-сумерки, картинки-казнь, картинки-жизнь.

Маленькая девочка продолжала фанатично стрекотать зеленым лаком по клаве, не чувствуя холода, не чувствуя боли, не чувствуя вкуса, звука, цвета, жизни. Было в этом что-то от китайского камикадзе. Тикала мысль - ей нужен был по зарез пиковый туз и Она искала, искала... искала. Рядом гуляло Добро и Мудрый Разум. Они заговорили с девочкой, стремясь наставить ее на путь истинный, подарить прозрение и обуздать вырвавшихся монстров паники-боли-отчаяния-истерии-депрессии-ада ее души. Облегчение ушло так же быстро и мимолетно, как и пришло, а чудовища внутри всегда более живучими, чем разум. И чтобы ни говорил этот самый разум, какие бы доводы ни приводил, сердце продолжало издавать сосущие ноющие звуки.

Она чувствовала себя такой совсем ненужной. Пусть освобожденный от непосильного бремени, свободной и в то же время настолько интимно сокровенно одинокой. Единственное, что она чувствовала и понимало - было поражение. Поражение самой себе.
Сухая тихая злость таилась где-то в глубине… Как если бы вы выключили звук телевизора и молча в тишине в замедленном режиме смотрели на взрыв. Совсем чуть-чуть, немного, без остервенения, без громких "титаников", без шума, без звука.

Ей никогда не приходило в голову, что на одно и тоже... нет, что на одну и ту же вещь можно смотреть по-разному - это она знала. Но никогда не догадывалась о том, что на одни и теже отношения, находясь по разные стороны полов, можно тоже смотреть по-разному.. и чувствовать абсолютно разное. быть может она была подобна цыпленку, ограниченному собственной скорлупой.. или страусу. Как часто нам кажется, что мы знаем, что делаем. Видимо только кажется. Поражение лежало запеченой корочкой на губах и неприятным привкусом очень тихой злости.
В ее безмолвном тельце трепыхалось чужое чувство, которое остро осязала всеми фибрами души. Чувство разъедало ее, одновременно заполняя. Она была просто радиоприемником, ловящим волны чужого настроения. Но сама при этом могла оставаться холодной, не издающей ни одного фибредвижения. Она могла ощущать то, что чувствовали другие люди - чужой вкус любви, запах, цвет, размер, аромат, непередаваемую гамму осязательно-интуитивно-сокровенных переживаний, пауз, молчаливых слов трудоновыразимых, но поддающихся анализу и дающих пищу для размышлений, которые испытывали окружающие.
Чувство испытываемое сейчас другим человеком было любовью и имело очень тонкий, почти неуловимый запах Кензо и детской привязанности. Она ощущала это на расстоянии, впитывая в себя, изучая. Оно пугало и уничтожало спокойствием и неотвратимостью. Оно было не про нее. Чувство к другой… чужой женщине.
Ранее близкий ей мир отделился и спокойно жил дальше… без нее, без вкуса корицы, без вишневого цвета.. спокойно жил, как если бы ничего не случилось.

В душе было оцепенелое спокойное поражение холодной июньской земли, безчувственной, сухой колючей. Хоть эту птицу она давно отпустила.
Впервые в жизни она чувствовала что-то очень схожее с обреченностью, фатализмом.
Она проиграла.