Кроме времени колыбельные песни были тесно связаны с местом (9). Одни песни пелись среди маленьких деревянных избушек и шумящих лесов, другие – среди больших деревянных хором под свист ветра, летящего со студеного моря, третьи – там, где на ровной ладони степи раскинулись расписные белые хаты, окруженные подсолнухами и пахучими фруктовыми садами. Северянину было непонятно южное веселье, южанину – северная печаль. Если колыбельные песни южан часто несли в себе комичное, смешливое содержание, то все северные песни были серьезны, неулыбчивы, и, вместе с тем, мудры.
Сравним северную и южную колыбельные песни. Вот – Архангельская (1):
Баюшки-баю,
Не ругаю, не браню,
Лю-лю, люлю-лю.
Не ругаю, не браню,
Все желанничком зову,
Баю-бай, баю-баю-бай.
Баюшки, в лесе серы заюшки,
Баю-бай, баю-баю-бай,
В лесе заюшка бобочет,
Не над чем дитя хохочет,
Лю-лю, лю-лю, лю-лю-лю!
Дальше сюжет развивается до слов о восходе солнца.
А вот пример южной колыбельной песни из Белгородчины (7):
А барыня
В избу вошла
И спрашивать у ней стала
А баю бай
Бай ба-и бай бай
Какие прибаюточки
Какие поешь деточке,
А баю бай
Бай ба-и бай бай,
А я тебе не служаночка
А я тебе
Родна мамушка 
А баю бай
Бай ба-и бай бай.

Встречаются и очень необычные, кажущиеся даже кощунственными колыбельные песни. Таких песен, надо заметить, слагалось весьма много в разных краях Руси. В них совершается – ребенку желается смерть:

«Бай да бай,
Поскорее помирай!
Помри скорее!
Буде хоронить веселее,
С села повезем,
Да святых запоем,
Захороним, загребем,
Да с могилы прочь уйдем»
***
«Спи, вороти —
Мне недосуг!
Сегодня усни,
А завтра помри!
На погост повезут,
Вечну память пропоют,
К сырой земле предадут»
***
«Бай да побай,
Хошь сегодня помри»
***
«Бай, бай да люли!
Хоть сегодня умри.
Завтра мороз,
Снесут на погост,
Мы поплачем, повоем, —
Да могилу зароем»
***
«Седни Ванюшка помрет,
Завтра похороны,
Будем Ваню хоронить.
В большой колокол звонить»

«Ай, люли, люли, люли.
Хоть сегодня же помри.
В среду схороним,
В четверг погребем,
В пятницу вспомянем,
Поминки унесем»
Как видим, тема смерти и похорон здесь раскрыта красочно, со многими подробностями. У современного человека от таких слов может пойти мороз по коже. Ведь он выгнал смерть за пределы своей каждодневной жизни, зато встреча с нею для него – жуть. Для наших предков смерть была вещью вполне обыденной, и какого-то особенного страха (в наше время иногда и переходящего в свою противоположность – извращенно тонкое смакование) они не испытывали. «Даст Бог – живы будем, даст Бог – помрем», говорили они. Но расставаться до самой своей смерти с дитем они, понятно, не хотели, и потому своеобразно обманывали смерть. Ведь она, как известно, любит являться туда, где ее менее всего ждут, где к ней не готовы, а туда, куда ее зовут, она являться повременит. Вот так и появились эти пожелания смерти при внутреннем стремлении ее наоборот отогнать, обмануть. Видно, это средство действовало, если такие песенки прожили много-много лет и дошли до наших дней. 
Близко к колыбельным стояли хресьбинские песни – песни, исполняемые на крещение. Крещение – главное событие человеческой жизни, ведь это – духовное рождение человека, которое куда как важнее рождения биологического (последнее есть и у животных). Смысл этих песен был связан со всей дальнейшей жизнью крещеных. В отличии от колыбельных такие песни были, как правило, радостными. Они не оберегали человека от злых духов (зачем, когда совершено самое значимое, самое оберегающее из всех таинств – крещение!), а выражали радость и иногда напутствовали на будущие годы. К сожалению, таких песен дошло до наших дней очень мало, гораздо меньше, чем колыбельных

Пространство, в котором находились спящие люди, имело определенную сакральную защиту. Это – закрывающие окошки ставни с нанесенным на них особым, отгоняющим нечисть узором, особая форма колыбели и узор на ней. А колыбельные песни имели определенные сходства с молитвами, были своего рода «житейскими молитвами». Ведь у них был тот же ритм, похожая мелодия, в них тоже несколько раз повторялись отдельные слова или словосочетания. Некоторые исследователи сравнивают колыбельную песню не с молитвой, а с заговором. Согласимся, что это вещи – очень близкие, и по звучанию тоже.
Пронзительный свист ветра, вой далеких волков (а иногда даже лязганье их зубов, когда они подбирались слишком близко), скрип морозных деревьев, бледные лунные тени, пробивающиеся сквозь щели в ставнях – с одной стороны, и умиротворяющий треск дров в печки, размеренный скрип колыбели – вот среда, в которой пелись колыбельные песни. Они заполняли собой всю горницу, и их благодать ложилась, конечно, на всех домочадцев, ведь в те времена в тесных избушках не было никаких отдельных «детских» комнат. Но поющая женщина находилась ближе всего к ребенку, и именно его колыбельная песенка касалась первой (3). Каждое слово в ней несло особенный смысл, и не было ничего лишнего, как и во всех произведениях традиционной культуры. Ритм песни сливался в унисон с раскачиванием колыбельки, с дыханием и биением сердец, с таинственным ритмом всего мира. В краях, где метели пели дольше и морозы трещали громче, в песнях было больше печали, минора. Но сами песни одновременно были сложнее, сильнее. Крепче ведь были силы, от которых приходилось оберегать, значит сильнее должен был быть и сам оберег. Самые грустные и, вместе с тем, самые красивые колыбельные песни породила самая северная земля былой Руси, земля Архангельская.
Что интересно, некоторые особенности, свойственные русским колыбельным песням, можно найти и в песнях других народов. Испанский писатель и фольклорист Федерико Гарсиа Лорка, например, подметил, что настойчивое, почти навязчивое использование одной и той же ноты  свойственно колыбельным песням всех народов Европы, а также некоторым формулам заклинаний и даже тем речетативам, которые можно было бы назвать доисторическими.
Но не только защиту и покой, умиротворение несла колыбельная песня. Она несла в себе еще и знания об устройстве мира. В те давние времена мышление людей не было аналитическим, оно не выхватывало из мира отдельные фрагменты, как это делается сейчас, и не анализировало их дальше, до мельчайших составляющих. Оно принимало мир целиком, и могло описать его до самых глубин всего в нескольких словах. Несмотря на все свои достижения аналитическое мышление к сегодняшнему дню, увы, зашло в тупик. Синтетическое же мышление древних не изжило себя и до сегодняшнего дня, а потому интерес к нему делается все большим и большим. В песнях, разумеется, давалась именно целостная картина мира, с которой человек и шел потом сквозь суровую крестьянскую (иногда – воинскую или священническую) жизнь. И получал от детства человек тех времен, в отличии от современного, не нагромождение различных знаний, одну половину которых он не знает, куда применить, а вторая – вообще не применима. Он имел одно большое Знание, прилагаемое ко всей его деятельности и вообще, к жизни.
Несли эти песни и нравственные начала, представление о добре и зле. Вернее, восновном они несли мысли о добре, зло оставалось за их пределами (как не-добро). Малыш, еще не умея говорить, уже узнавал, что есть хорошо и что есть – плохо. Так у людей вырабатывались общие ценностные и нравственные установки. Позднее, в советское время, о возникновении нравственных установок никто не задумывался, считалось, что они даны сами собой, «от человеческой природы». Этот своеобразный ресурс – нравственных людей, никто не учитывал, считая его вечным и вполне закономерным. Как это часто бывает, его конечность и не данность простой «человеческой природой» оказалась замеченной лишь тогда, когда он стал стремительно исчезать. И сейчас, когда человек изменился в худшую сторону до неузнаваемости, исследователи определили, что его источником была ныне разрушенная деревенская культура, неотъемлемой частью которой были и колыбельные песни.
Заметим, что не все матери одинаково хорошо пели колыбельные песни. На эту тему даже есть пословица «Не всякий байкать умеет». Учились этому искусству еще задолго до материнства, с 6-7 лет. В многодетных крестьянских семьях у каждой (кроме, конечно, самой младшей) девочки обязательно были братья и сестры. Подрастающие девочки обязательно играли роль нянек, если не в своей семье (в том случае, когда девочка была младшей), то в семье кого-нибудь из многочисленных родственников, которая, конечно, тоже была многодетной. Поэтому молодая мать была уже готова к материнству, в том числе и к такой его неотъемлемой части, как пение колыбельных песен.
Исследовательница А.Н. Мартынова (5) разработала лингвистическую классификацию русских колыбельных песен. Она выделила:
1. Песни-припевки из 2-4 рифмующихся строчек и содержащих один мотив.
2. Песни-наращения нескольких однотипных напевов, которые составляют парные рифмующиеся строки. Например – песни с зачинками: «Байки, побайки, Матери-китайки» или «Зыбаю, зыбаю, отец пошел за рыбою».
3. Песни с повторяющимся зачином, например «У кота, у кота, колыбелька золота».
4. Песни, в основе которых лежит развитие какого-нибудь небольшого сюжета. К ним относятся песни о коте, волчке, звездах.
Такая классификация, безусловно, заслуживает внимания. Но она ничего не дает для понимания смысловой сути этих песен, их явного и потаенного смысла. Поэтому я решила в своей работе применить несколько другую, смысловую классификацию. Методология этой классификации разработана философом-традиционалистом Мирчей Элиаде (11).
Рассмотрим основных персонажей, которые прежде всего встречаются в колыбельных песнях. Главный среди них, безусловно – кот.
В народном сознании кошка соответствовала огненной стихии, той же самой, что и душа. По народным поверьям, кошка могла созерцать мир тонких форм, скрытый от глаз человека. Например, было распространено убеждение, что кошка дружит с домовым и склоняет его на сторону добра в отношении к домочадцам. Одновременно она способна изгонять злые сущности мира тонких форм, отсюда дошедший до наших времен обычай первым впускать в новый дом кота. Кошку так же первой клали в колыбель, предназначенную для новорожденного.
В народном символизме кошка была стражем драгоценностей. Ведь она охраняла самое дорогое, что было в семье – амбар с зерном, и образ стража возник у кошки гораздо раньше, чем у собаки, ибо воры на русской земле были не всегда, а вот грызуны – всегда.
Но не только зерно стерег этот домашний зверь. Ведь он связан с невидимым миром, где обитают ангелы, бесы, а также нейтральные духи (лешие, домовые, водяные), представления о котором сохранились в народных поверьях, хотя и отсутствовали в христианском учении. Охранять от бесов и склонять на добро нейтральных духов – вот основное назначение кошки.
Потому не удивительно, что этот домашний зверь сделался главным персонажем народных колыбельных песен (8).
А котики серые,
А хвостики белые,
По улицам бегали,
По улицам бегали,
Сон да дрему собирали,
Приди котик ночевать,
Приди дитятко качать,
А уж я тебе, коту,
За работу заплачу.
Дам кувшин молока
Да дам кусок пирога.
Ешь-то, котик, не кроши
Да больше у меня не проси.
Вы коты, коты, коты,
У вас желтые хвосты.
Вы коты, коты, коты,
Принесите дремоты.
***
У кота ли, у кота
Колыбелька золота.
У дитяти моего
Есть покраше его.

У кота ли у кота
Периночка пухова,
У дитяти моего
Есть повыше его.

У кота ли у кота
Изголовье высоко.
У дитяти моего
Есть повыше его.

У кота ли у кота
Одеяльце шелково,
У дитяти моего
Есть получше его,
Да покраше его,
Да помягче его,
Да почище его.
***
Кроме закономерных кошек, в колыбельных песнях встречались и другие животные, например – голуби. Ведь издавна голубь был символом живой души, странствующей по мирам, но всегда возвращающейся обратно. Конечно, этот символ присутствовал в такой тонкой части духовной жизни русского человека, какой была колыбельная песня.
Люли, люли люленьки,
Прилетели гуленьки,
Сели гули на кровать,
Стали гули ворковать.
Стали гули ворковать,
Стали Дашеньку качать.
Стали Дашеньку качать,
Стала Даша засыпать.
Или:
Баю-баю-баюшки,
Да прискакали заюшки,
Люли-люли-люлюшки,
Да прилетели гулюшки.
Стали гули гулевать –
Да стал мой милый засыпать.
Заметим, что голуби, как и кошки способны издавать удивительные звуки (мурлыканье и воркование), как будто порожденные не органами дыхания, а самой душой. В этом их удивительное единство, которое и проявляется в колыбельных песнях. Конечно, звук рожденный из души этих чистых животных – самый чистый из всех звуков живого мира! Он сливается с неслышным пением всего сотворенного Бытия, и, возможно, доходит и до самого Господа.
Во второй песне так же встречается еще один зверь – заяц. Он тоже имеет особенное значение, ведь в большинстве традиций (не только русской, но даже такой далекой от Руси, как китайской) заяц ассоциируется с жертвенным огнем, прошедшим через смерть, то есть – с воскресением. Если смотреть на сон, как на символическую смерть с воскресением, то появление в колыбельной песни зайца вполне закономерно. К тому же заюшки не просто скакали, они – при-скакали, что, конечно же, означает уже свершившееся воскрешение.
Обратим внимание на такое, казалось бы, неважное слово, как «люли», вставленное, как будто, для мелодии и для рифмы. Но в этом слове тоже заключен огромный смысл, ведь его значение – доброта. Через мелодичное повторение этого слова женщина изливала чистую доброту на маленьких детей, а заодно – и на всех домочадцев.
В первой песни, кстати, упоминается имя младенца. Значит, песня поется не «вообще», а именно для этого младенчика, устанавливая между матерью и им (в этой песне – ей) невидимую, но прочную связь.
Встречается и журавль – птица, на спине которой солнце совершает свой дневной путь, а потому – священна (на Украине место журавля занимает аист) (9).
Ай, люли-люли-люли,
Прилетели журавли,
Прилетели журавли –
Сказку Маше принесли.
Журавли-то мохноноги,
Не нашли пути-дороги.
Они сели на ворота,
А ворота скрип-скрип.
Не будите у нас Машу,
У нас Маша спит-спит.
Заметим и упоминания ворот, означающих вход и выход. Восход и закат солнца, рождение и смерть, смерть и воскресение…
Другие звери и птицы встречаются весьма редко. Из них стоит упомянуть знаменитого «серого волчка».
Баю-баю-баю-баю,
Не ложись, дитя, на краю,
С краю свалишься,
Мамы схватишься,
Придет серенький волчок,
Схватит детку за бочок,
Схватит детку за бочок
И потащит во лесок.
И потащит во лесок
За малиновый кусток.
Кустик затрясется,
Детка засмеется.
С волком у русского человека (как у всякого человека лесной да и степной земли) были непростые отношения. В те годы эти звери были не чем-то далеким, их вой можно было услышать между слов хотя бы даже самой колыбельной песни. Волк всегда символизировал злобу, жестокость, коварство, правда иногда он так же означал мужество и отвагу, что опять-таки не очень подходит для колыбельной песни.
Но ведь здесь идет речь не о волке, а о «волчке», древнем священном предмете, обозначающем вечный круговорот, вечное возвращение и постоянство мира в этом круговороте. Позднее этот предмет превратился в детскую игрушку, называемую либо так же волчком, либо – юлой. Игрушка эта при своей внешней непримечательности обладает прямо-таки завораживающим, поистине магическим действием, за ее вращением можно наблюдать часами.
Значит, речь в песне идет именно о таком волчке, и он – продолжение темы вечного возвращения. Об этом говорит и окончание этой песни. Кстати, в песне есть еще важный символ – край. Край всегда означал окончание чистого, внутреннего мира, и начала нечистого, дикого, хаотичного. Отсюда, кстати, и произошел обычай не здороваться через порог. Ведь дом был защищен множеством оберегов – и языческими узорами на наличниках, ставнях, причелинах, и православными иконами в красном углу. Снаружи, на улице, ничего этого не было, только колокольный звон, доносившийся от церкви, еще дальше – вообще никакой сакральной защиты.
Но попадание за край, и даже в лес, здесь не ведет ни к чему страшному. Появляется малиновый кусток, который может быть связан с древним символом Мирового Древа. Его колебания несут Божью волю, отсюда и тряска куста, которая вызовет радость.
Упоминается в песнях ворон – символа потустороннего, смерти, но также и символа проницательности, мудрости, то есть связывающего мир живых и мир мертвых. По этой причине его появление в колыбельных песнях закономерно. Удивительный атрибут ворона во многих из этих песен – труба, похожая на трубу ангела апокалипсиса. Слова песни ясно связывают ее со сном (она может и наводить сон, и отгонять его), но чувствуется еще неявная связь со смертью и воскресением:
Ай, дуду, дуду, дуду,
Сидит ворон на дубу,
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу,
Он играет во трубу,
Во серебряную,
Во серебряную,
Разрисованную,
Ворон, ворон, не дуди,
Нашу крошку не буди.

А баю, баю, баю,
Сидит ворон на краю,
И играет во трубу,
Звонко трубушка играет,
/