ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ: Марионетка в действии

 

Примечательно то, что несмотря на всё, что Гордон делал со мной на протяжении долгих восьми лет с тех пор, как он похитил меня из моей семьи, я никогда не думала о том, чтобы жить самостоятельно. Сделать это означало бы сделать грех перед лицом моей религии. Спасибо моим постоянным молитвенникам за то, что я осталась жива. Моя воля к жизни слабела только тогда, когда Гордон собирался навредить кому-то из моей семьи из-за меня. Или тогда, когда он использовал меня в качестве орудия против моей семьи для того, чтобы реализовать один из своих ужасных планов. В одном из таких планов в 1993 году Гордон опустил меня ниже, чем в любое другое время.

 

17 августа 1993 года Гордон быстро нарушил свой бан относительно меня, когда смотрел телевизор.

 

- Они поймали его! – воскликнул Гордон. – Теперь он не так велик, верно? Включи телевизор.

 

Я не знала, о чём говорит Гордон, и подумала, что это ещё один из его тестов для того, чтобы иметь повод снова избить меня за то, что я не следую его инструкциям.

 

- Я сказал включи телевизор, Ла Тойя!

 

- Я не хочу быть избитой, - сказала я. – Ты говорил мне никогда не прикасаться к телевизору.

 

- Ты права, дитя, никогда не прикасайся к телевизору. Я включу его. Сиди!

 

Он включил телевизор. Я смотрела новости о том, как полиция Лос Анжелеса открыла официальное расследование против Майкла из-за обвинений Джорди Чендлера в его растлении.

 

- Это несправедливо! – воскликнула я. – Ничего из этого не является правдой! Кто-то просто пытается подставить Майкла из-за денег. Майкл никогда не сделает ничего подобного.

 

- Ты всё ещё думаешь, что этот развратитель велик? – спросил Гордон. – Теперь они сбросят его вниз. Я знаю, что они могут. Я только не знаю, когда.

 

- Кто сбросит его вниз?

 

- Заткнись и не задавай никаких вопросов.

 

Мне повезло, что я не получила пощёчину за вопрос – просто Гордон был слишком сфокусирован на телевизоре, улыбаясь негативной истории о Майкле в новостях.

 

Гордон оставался приклеенным к телевизору весь день, каждый день, слушая все новости о Майкле, но после того первого раза он не позволял мне смотреть. Я была чрезвычайно озабочена Майклом и тем, как он себя чувствует, но я ничего не могла поделать. Мне даже не позволялось позвонить ему или кому-то из моей семьи, чтобы понять, что на самом деле происходит. Так что я просто продолжала молиться, чтобы с ним всё было в порядке, потому что я знала, что он был совершенно невиновен.

 

Гордон позволил мне снова посмотреть телевизор 21 августа 1993 года. Снова он был так рад, как только он мог быть рад.

 

- Ла Тойя, иди сюда, - сказал Гордон. – Ты должна это увидеть!

 

По телевизору я увидела, как полиция Лос Анжелеса обыскивает Неверленд и квартиру Майкла в Сентчери Сити. Я была опустошена!

 

- Думаю, он больше не будет там устраивать вечеринок, - сказал Гордон.

 

Он на самом деле ловил кайф от всего этого. Телефон начал звонить, как сумасшедший. Наконец Гордон оторвал самого себя от телевизора для того, чтобы поднять трубку.

 

Он посмотрел на меня и показал мне знаками выйти в другую комнату, пока он не позовёт меня обратно. С этого дня Гордон висел на телефоне с утра до ночи. Я понятия не имела, что он делает. Но я знала, что он всегда составляет планы и вынашивает схемы о чем-то плохом. И эти слова всегда будут звучать у меня в ушах:

 

- Вы, ребята, сделали это!

 

ЧТО ОН ИМЕЛ ЭТИМ В ВИДУ И БЫЛ ЛИ МАЙКЛ ПОДСТАВЛЕН КЕМ-ТО? – думала я…

 

Я должна была что-то сделать, чтобы помочь своему брату и доказать его невиновность, но я была бессильна из-за Гордона. Я перестала спать по ночам, думая о том, как мне убедить Гордона позволить мне сказать что-то, что может помочь ситуации. И тогда я поняла! Мне было все равно, побьёт он меня за это или нет.  Я собиралась по крайней мере попытаться.

 

- Гордон… могу я пойти на телевидение и защитить моего брата, сказав о том, что я лично думаю обо всей этой ситуации?

 

Пока он обдумывал мой вопрос, я нервничала, не зная, чего мне ожидать – то ли удара в лицо, то ли гневного "Нет! Возвращайся в свою комнату!"

 

- Думаю, это великолепная идея, - сказал Гордон. – Я приготовлю кое-что.

 

Я была в шоке. Это было впервые, когда Гордон позволил мне сделать что-то, что я хотела сделать. Я была чрезвычайно счастлива.  Я не могла дождаться, чтобы помочь Майклу. Но я переживала, что за этим может быть что-то ещё. Гордон немедленно начал снова делать телефонные звонки. Он отправил меня в другую комнату – так, что я не имела ни малейшего понятия, к чему относились эти звонки. Примерно две недели спустя я была готова пойти на телевидение и выступить в защиту Майкла.

 

Я была счастлива, но также я знала и то, что Гордон ненавидит моего брата и вся эта доброта – то, что он разрешил мне показать по отношению к Майклу – будет стоить мне дорого. Но в тот момент я просто позволила себе порадоваться возможности сказать громко и публично о Майкле.

 

Я подозревала, что от Гордона нельзя ожидать ничего хорошего, когда он объявил мне, что мы отправляемся в отпуск. Это было необычным, потому что: во-первых, я всё время работала. У меня не было даже короткого перерыва за все годы, пока Гордон был моим менеджером. Во-вторых, он сказал мне, что наш отпуск будет в Израиле.

 

Когда мы прибыли в Тель Авив 8 декабря 1993 года, я была абсолютно уверена, что мы были на грани расслабляющего отпуска. Из-за израильской политической нестабильности мы должны были пройти через интенсивную проверку на секьюрити в Нью Йорке до того, как мы сели в самолёт.

 

"ЭТО СТРАННО, ИЗ ВСЕХ ВОЗМОЖНЫХ МЕСТ, ПОЧЕМУ МЫ ЛЕТИМ В ИЗРАИЛЬ?"

 

Но, конечно, я держала рот на замке, как меня приучили.

 

Когда мы приземлились в Израиле, мы вышли из аэропорта и нашли лимузин, который ждал нас, чтобы ехать в отель. Пока мы продвигались к нашему отелю, меня напрягло то, что, как я думала, было из-за продолжающегося шоу каких-то награждений. Вокруг были толпы прессы. На мне не было никакой косметики. Перед тем, как мы вышли из машины, я быстро наложила на губы яркую губную помаду и одела свои большие тёмные очки.

 

Гордон передал мне клочок бумаги.

 

- Ты читаешь это, - резко сказал он.

 

- Что ЭТО?

 

До меня неожиданно дошло: вся эта пресса была здесь из-за меня, а я не имела об этом ни малейшего понятия до этого самого момента. Я чувствовала, что вокруг меня столпился весь мир, пока меня переполняла возрастающая паника. Это была та жизнь, в которую ввёл меня Гордон. Он всегда заставлял меня делать что-то на публике без подготовки или предупреждения и с постоянным знанием того, что, если я не сделаю всё безупречно, последствия будут быстрыми и болезненными.

 

- Что это? – снова спросила я, нервничая. – Могу я сходить в дамскую комнату?

 

- НЕТ! Читай это.

 

До того, как смогла просто собраться, Гордон вытолкнул меня из машины во взрывы ослепительных вспышек, пока жаждущие папарацци устраивали давку за места и выкрикивали моё имя.

 

- Ла Тойя! Ла Тойя!

 

Я даже представить себе не могла, какие ужасные слова я сейчас должна буду произнести. Но я знала, что из этого положения не было выхода, так что я собрала себя. Джозеф всегда учил нас, детей: что бы мы ни делали, мы должны это делать профессионально и с такими энтузиазмом и энергией, которые только возможны. Я не хотела, чтобы меня снимали с опущенным лицом, спрятанным за клочком бумаги, который Гордон мне дал. Так что я попыталась прочесть слова, которые до этого никогда не видела, через эти нереально большие темные очки, которые ограничивали моё зрение, с высоко поднятой головой, так, как будто я выражала свои собственные мысли. Даже тогда, когда я начала читать, я всё ещё не знала, что я говорила, но я знала, что чем бы это ни было, если я не прочитаю этого правильно – так, как Гордон хотел от меня – он изобьёт меня.

 

Затем – с ужасом – пока я говорила, я поняла, что это заявление было о Майкле. И оно не было позитивным посланием, которое я намеревалась сказать публике по поводу обвинений против Майкла. Это была самая худшая вещь, которую я могла сказать о невиновном человеке – а я ЗНАЛА, что Майкл был невиновен. Но Гордону было наплевать. Он с нетерпением ожидал увидеть имидж Майкла запятнанным. Он заставил меня говорить прямо противоположное тому, что я должна была сказать. Оглядываясь назад, я не знаю, почему он заставил меня делать это, или кто возложил на него сделать это, но это было ужасно.

 

И не только это – Гордон заставил меня говорить перед кучей новостных камер, которые разнесли это заявление по всему миру. Я знала, что лучше не показывать эмоций на лице, но моё сердце разбивалось, пока я произносила слова, которые он заставил меня произносить.

 

Я правда была уверенной в том, что, если бы я не говорила того, что мне было приказано говорить, Гордон и его сборище бандитов на самом деле могли убить Майкла. Гордон ввинчивал эту угрозу в меня снова и снова, пока я не осознала, что это было правдой. Так что, несмотря на то, что это был невыносимый выбор, я решила, что будет лучше продолжать читать и делать всё, что нужно для того, чтобы уберечь Майкла хотя бы в текущем моменте. Я считала, в конце концов, когда я узнаю, что Майкл в безопасности, мы с ним сможем обсудить то, что случилось, и я смогу попытаться объяснить ему, чтобы он понял, как меня вынуждали говорить такие вещи. В то время эта аргументация позволила мне вынести то, что было просто невозможным моментом.  Но сегодня, когда я оглядываюсь назад, не будучи под контролем Гордона, эта пресс-конференция находится среди самых больших сожалений в моей жизни. Я не могу видеть видеозапись, потому что я начинаю болеть от угрызений совести. Я правда думаю, что лучше бы я тогда позволила Гордону убить себя, чем заставить произносить эти слова.

 

Когда я закончила читать те ужасные слова с клочка бумаги, который Гордон дал мне, он немедленно забрал микрофон. Его слова должны были подкрепить то, что я только что сказала и заставить публику поверить в то, что моя семья пыталась похитить и убить меня – так, чтобы я даже не пыталась убежать и поговорить со своей семьёй, и чтобы никто не пытался воссоединить меня с ними.

 

- Было две основных попытки похищения Ла Тойи, которые были остановлены! - говорил Гордон СМИ. – Они были оплачены и профинансированы Майклом Джексоном.

 

Позднее я узнала, что Гордон пытался вымогать деньги и услуги у работников Майкла, говоря им, что, если они не выполнят его требований, он заставит меня сделать это заявление.  Я была в ужасе, когда обнаружила эту схему и то, как долго Гордон обдумывал и планировал всё то ужасное событие. Меня заставили совершить ужасный грех против моего любимого брата так, чтобы Гордон получил с этого прибыль.

 

И даже хуже – я также обнаружила, много позже того ужасного дня в Тель Авиве, что те обвинения против Майкла были организованы точно также, как и моя пресс-конференция, и с той же целью. Злые силы, очень похожие на Гордона со мной в то время, окружали Майкла. Они хотели омрачить его репутацию, лишить его силы и сломить его дух, и, возможно, заставить его продать его обширный музыкальный каталог. В то время Гордон тайно встречался с бывшим менеджером Майкла, Френком ДиЛео и с адвокатом Майкла – Джоном Бранкой, которого Говард Вайцман вернул обратно на работу в ноябре 1993, чтобы представлять Майкла в этом деле. Бёрт Филдс, также, как и Майкл, и частный детектив Антони Пелликано очень сильно хотели сражаться и доказать невиновность Майкла. Майкл на самом деле с нетерпением ждал своего дня в суде, который был назначен на 21 марта 1994 года. Согласно тому, что говорит Майкл, это была идея Бранки не доводить дело до суда, но урегулировать его вместо этого. Майкл всегда жалел об этом, потому что это урегулирование сделало так, что Майкл выглядел виновным в этих ужасных обвинениях.

 

Чего я тогда не знала, так это то, что юридическая фирма Бранки также представляла Сони – фирму звукозаписи Майкла – которая отчаянно хотела завладеть правами на музыкальный каталог Майкла. Это выглядит как полнейший конфликт интересов. Как только музыкальный каталог Майкла начал расти, все захотели кусочек от него, и как же удобно было бы, если бы Майкла признали виновным в тех обвинениях? Он не только отправился бы в тюрьму на долгое время, но его разрушенная репутация могла уничтожить его, обанкротить его, и сделать так, что он вынужден был бы продать свои права на свой музыкальный каталог. Понятно, поскольку я была его сестрой, если я выходила с поддержкой этих обвинений, это давало им больше шансов выиграть. И даже без доказательств и подтверждения этих обвинений его разрушенная репутация заставила бы его продать каталог. Позднее я пришла к пониманию: тем, что Гордон контролировал меня, он пытался заработать поддержку и одобрение этих влиятельных людей тем, что помогал разрушить моего брата так, как было наиболее выгодно для них. Гордон был рад делать это, потому что он ненавидел успех Майкла.

 

Хотя тогда в Тель Авиве всё, что я знала - это то, что я была в аду. Наконец, суровое испытание было позади и Гордон увёл меня оттуда. Толпа напирала на меня, пока репортёры выкрикивали вопросы, а их вспышки ослепляли меня. Мои колени подкашивались и меня так тошнило, что я еле могла идти. В то же самое время мы не могли идти достаточно быстро, потому что всё, чего я хотела, так это уйти из той преисподней, что окружала нас. Но даже позднее, когда мы наконец-то были в самолёте, не было спасения от того, что я сделала. В тот момент я начала желать себе смерти, чтобы вся эта агония закончилась. Я молилась в течение всего полёта о том, чтобы наш самолёт разбился. Я знаю, это ужасно, учитывая всех тех невиновных пассажиров, которые также могли погибнуть, но я так обезумела, что не могла думать ни о чём другом, как только о конце своей боли и стыда.

 

Последствия были такими плохими, как я и ожидала. Новостные репортажи о моей пресс-конференции облетели весь мир. Это было на пике славы Майкла. Он был суперзвездой высочайшей величины, но он был также очень непонят большинством мира после декад лживых историй, из-за которых он выглядел эксцентричным и нестабильным. Новости об обвинениях против него уже сделали СМИ обезумевшими. Теперь, факт того, что его собственная сестра говорила об этом, было огромной новостной историей. Этот негатив прессы был именно тем, чего так хотели те, кто работал против Майкла. С тех пор, как Гордон позавидовал тому, что я сказала о Майкле, что он ближайший к Богу из тех, кого я знаю, и он ненавидел то, как я (по его мнению) превозношу Майкла – несмотря на то, что это было не превозношение, а любовь – Гордон (как и другие) был счастлив увидеть, что имя Майкла омрачено. Все выиграли от той ситуации, кроме Майкла и меня. Презрение, которое поклонники Майкла чувствовали ко мне с той пресс-конференции, не идёт ни в какое сравнение с тем презрением, которое я сама чувствовала к себе. Если бы я могла вернуться назад во времени, я предпочла бы умереть в руках Гордона, чем уступить ему.

 

В числе немедленных последствий от той пресс-конференции явилось то, что мои мать, отец, братья и сестры были разгневаны, но они знали, что меня скорее всего заставили сказать те слова. И даже так у них не было выбора, как только порицать меня жёстко и публично, чтобы минимизировать тот вред Майклу настолько, насколько возможно.

 

- Ла Тойя врёт, и я скажу ей это прямо в лицо, что она врёт, - сказала мама на телеинтервью. – Она знает это.

 

В другом интервью она сказала:

 

- Я скажу вам кое-что, что никогда не было озвучено, и все эти люди знают об этом. Это не слова Ла Тойи. Это слова Джека Гордона… Думаю, что он промыл мозги Ла Тойе, и когда Ла Тойя появилась тогда на телевидении, она была как сумасшедшая. Она не была похожей на себя.

 

Джозеф также сказал это в течение интервью:

 

- Он манипулирует ей, и он сделает всё возможное для того, чтобы влезть в её семью и навести там бардак… Все эти обвинения, которые она делает – этого никогда не происходило. Ничего из этого…Вот поэтому мы не понимаем этого… Это как будто другая Ла Тойя.

 

Даже с учетом того, что его слова были правдой, было больно слышать их гнев. Но я понимаю, почему они так говорили, и это даже делало меня счастливой – думать о том, что их заявления могут хоть как-то помочь Майклу и уменьшат то, что меня заставили сделать. Мама была в раздрае, потому что знала, ЧТО Гордон делает со мной, но в то же время она видела, что он пытается навредить Майклу, и она должна была защищать его. Потому что она не знала, что ещё она могла сделать, у неё не было выбора, как только дискредитировать Гордона и меня. Она делала это не только в надежде на то, что её слова могут защитить невиновность Майкла перед лицом лжи Гордона, но она также надеялась, что, если она обесславит меня, у Гордона больше не останется способов заработать, эксплуатируя меня.  И может быть тогда он позволит мне воссоединиться с моей семьёй.

 

Но Гордон сделал со мной далеко не всё, что хотел. Он заставил меня появляться на телешоу, чтобы рассказать о Майкле. Гордон намеревался эксплуатировать несчастье, которое свалилось на моего брата, для раздувания скандала, на котором он мог бы заработать. Даже сейчас вспоминать о том времени очень трудно для меня, потому что каждое мгновение этого времени было невероятно болезненным. Я знала, что это было ещё более огорчительным для Майкла. Моё сердце рвалось к нему в то время, когда он нуждался в поддержке, но, конечно, мне не позволяли иметь с ним никаких контактов. После того, как я покинула Гордона, я обнаружила, что он делал заявления в прессе, которые предполагали то, что у меня есть улики, которые доказывают обвинения и требовал 500000 долларов за то, что, как он заявлял, я знала. Это было абсолютно ужасным для меня, что он мог получать прибыль с моего брата, да ещё в такой ужасный момент жизни Майкла. Мечта Гордона была разрушена во время короткой битвы между несколькими американскими и английскими таблоидами, когда они поняли, что Гордон лжёт и ему нечего открывать.

 

Я не могу выносить боль, когда думаю о том, что, должно быть, почувствовал Майкл, когда услышал о пресс-конференции. Я не знала, что Майкл отменил остаток своего мирового тура несколькими неделями раньше и сделал заявление о том, что он проверялся в центре реабилитации зависимости от болеутоляющих. Когда я позднее узнала, что он смотрел эту пресс-конференцию вместе со своей подругой Элизабет Тейлор, которая навещала его в этом центре реабилитации, мне стало ещё больнее.

 

Я знала, как, должно быть, это было огорчительно для Майкла – признать, что у него зависимость от препаратов, тогда как его вера заставляла его отказываться даже от аспирина всю его жизнь. Я ненавижу думать о том, что это добавило ему ещё один эмоциональный стресс в то трудное время. Меня утешала единственная мысль – воспоминание моего разговора с Майклом, в котором он предупреждал меня о Гордоне. Когда я возвращалась к тем словам Майкла, я становилась более уверенной в том, что, возможно, Майкл знал, что надо винить Гордона за всё, что случилось.

 

Мысли о пресс-конференции и о том, как это отразилось на Майкле, отравляли меня постоянно. Я не могла есть и спать, когда думала об этом. Я с трудом могла заставить себя подняться утром с кровати, особенно потому, что думала, чего ещё Гордон приготовил для меня в тот день. Я хотела умереть. Я правда хотела этого. Если бы я не верила в то, что самоубийство – это самый тяжкий грех, я, возможно, сделала бы это в течение тех недель, которые последовали за моей поездкой в Тель Авив. Я благодарна Богу, что я этого не сделала, потому что несмотря на то, с чем я должна была столкнуться дальше, моё выживание означало, что я смогу однажды воссоединиться с Майклом и с моей семьёй.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ: Жизнь в аду

 

Вместо того, чтобы быть хорошим из-за моего повиновения, Гордон только сильнее давил на меня. Это было так, как будто он не мог быть удовлетворённым до тех пор, пока не выжмет из меня всё до последнего пенни, или убьёт меня – в зависимости от того, что наступит раньше. Весной 1993 года он почти сделал последнее, когда избил меня почти до смерти в доме в Нью Йорке, что я уже описала. Несмотря на то, что публичность, которая окружала арест Гордона по двум пунктам обвинения, вытащила издевательства надо мной на свет, это никак не улучшило моей жизни. Гордон продолжал блокировать новости для меня. Я не имела понятия о том, что моя семья была так заинтересована моей безопасностью после того избиения, что их представитель сделал заявление: «Они очень беспокоятся об умственном, эмоциональном и физическом здоровье Ла Тойи и всегда будут рады её возвращению домой».

 

Не только это, но Майкл по сообщениям предложил увести меня на самолёте в любую точку мира для личного откровенного разговора – жест, который так ясно демонстрирует добрый и любящий дух Майкла. По слухам Джермейн и Джекки собирались поехать в Нью Йорк для того, чтобы спасти меня. Если бы я знала хоть что-то из этого, я могла бы быть чрезвычайно счастливой, зная, что моя семья публично простила меня и открыла для меня объятия.

 

Всем, что я знала, было то, что говорил мне Гордон – и это были только ещё большие угрозы и ложь. По его приказу я отозвала обвинение и не преследовала его в суде.

 

По крайней мере, на время Гордон взял короткий перерыв от терзания моей семьи и обратил своё внимание снова на меня. Он говорил мне несколько раз о том, что ему не будет покоя до тех пор, пока он не преуспеет в том, чтобы сделать меня самой ненавистной в мире женщиной. Он постепенно разрушил мою репутацию так сильно, что почти преуспел в этом. Когда я наконец-то избавилась от него, мне понадобились годы на то, чтобы исправить разрушение, которое он сделал, и я по сей день исправляю его. Я продолжала создавать музыку и выступать по всему миру. Но Гордону, кажется, было наплевать дадут ли предприятия прогресс для моей музыкальной карьеры или сделают меня ещё более нелепой и ненавистной.

 

Он заставил меня стать представителем Сети психологической помощи и снял рекламу, в которой я обещала раскрыть семейные секреты во время звонков. Затем он начал  заставлять меня делать выступления в стрип-клубах.

 

Он снова избил меня в 1991 году для того, чтобы заставить раздеться для Плейбоя. Из-за того, что продажи журнала были очень хорошими и Гордон получил великолепную оплату от них, у него появилась лучшая идея, которая требовала от меня раздеться для журнала в третий раз.

 

- Я знаю, как тебе ненавистна работа для Плейбоя, так что я больше не собираюсь тебя заставлять сделать это снова, - сказал Гордон.

 

Это были самые лучшие новости, которые я когда-либо слышала. Я была так счастлива, пока он не продолжил…

 

- На этот раз ты снимешься в видео для Плейбоя.

 

Я была раздавлена! Я не знала точно, что именно я должна буду делать, но я точно знала, что не хочу этого делать, так что я попыталась снова протестовать. Ну… вы легко можете догадаться, что произошло после этого.

 

В марте 1994 года они снимали Playboy celebrity centerfold: La Toya Jackson. В первый день съёмок Гордон стал чрезвычайно злым и потребовал от меня зайти в мой трейлер. Пока мы шли туда, он уже орал. Он снова собирался ударить меня, но потом остановил сам себя на половине движения, потому что мне необходимо было возвращаться к камерам. Я уже была топлесс, но этого было недостаточно для Гордона. Он хотел показать мои интимные части тела и продолжал орать на меня, чтобы заставить.

 

- Нет, нет, я не сделаю этого, - говорила я. – Я не могу сделать этого.

 

Я продолжала плакать и плакать. Чем больше я плакала, тем больше он пытался убедить меня. Мой грим тёк по моему лицу, пока я совершенно не смыла его своими слезами.

 

- Нет, я не могу сделать этого и не буду этого делать, - снова сказала я.

 

Я была непреклонна. Это сделало Гордона таким безумным. Он делал всё, что было в его силах, чтобы не ударить меня. Он не мог – и мы оба знали это – потому что единственной вещью, которая была надета на мне во время съёмок были трусы-стринги, и вся съёмочная группа обратила бы внимание на синяки в любом месте моего тела. Так что он тряс меня.

 

- Ты должна сделать это. Ты должна сделать это, – повторял он. – В этом нет ничего плохого.

 

- Нет.

 

Гордон обратился к своей подруге Лукреции, которая только что вошла в трейлер.

 

- Скажи Ла Тойе, что в нет ничего плохого в том, что она покажет свою вагинальную область на камеры, - сказал он.

 

И даже несмотря на то, что она не стала вмешиваться, Гордон продолжал третировать меня. Но ничего не могло убедить меня. Я была растерянной и уязвлённой. Я чувствовала себя неуважаемой, и даже больше того – осквернённой. Но я не могла выступить обнажённой перед тридцатью людьми из съёмочной группы, или кем-то ещё. Наконец, меня позвал обратно один из продюсеров. Я выиграла сражение – по крайней мере на какое-то время. На следующий день Гордон продолжил убеждать меня выйти на съёмочную площадку абсолютно голой. Я продолжала отказываться. Наконец, он предложил мне помочь, пытаясь стащить с меня мои стринги.

 

- Посмотри – это просто, -  сказал он. – Это всё, что тебе нужно сделать.

 

- Нет, - сказала я.

 

- Просто сделай это на пару минут. Потом тебе не придётся делать это снова.

 

Он уже лишил меня гордости, моего достоинства, моей самооценки, и теперь он пытался буквально лишить меня одежды. Я смотрела на него, как на сатану и была уверена, что это был ад. Я продолжала безмолвно молиться Богу. Дни шли – я успешно стояла на своём. Я всё ещё была расстроена тем, что видео выйдет в свет, но, по крайней мере, я победила его один раз.

 

Даже когда Гордон позволял мне заняться музыкой, его решения о том, что у меня выходило из музыки были часто странными и были обречены с самого начала, как, например, кантри-вестерн альбом From Nashville to you.

 

Посреди всей этой деградации, я приступала к каждой новой работе с профессионализмом, который был вмонтирован в меня, независимо от того, насколько мало я хотела это делать. Я также продолжала быть такой же покорной, как всегда, если не больше. Я была очень испугана тем ужасным избиением в Нью Йорке. Если он смог избить меня так сильно, а затем беспечно лгать полиции об этом происшествии, я знала, что он может убить меня так же легко. Я никогда не сомневалась в его угрозах, потому что я видела доказательство того, как далеко он может зайти, и как мало раскаяния он чувствует. Но я приближалась к своей переломной точке. Не думаю, что я даже замечала это в то время, потому что я всё ещё очень боялась Гордона. Но я могла понести именно столько, и он приближался к тому, чтобы помочь мне открыть, какова будет эта точка.

 

Даже без осознанного решения сделать это, я осмелилась на свой маленький первый акт бунта. Я была в Южной Америке, где я часто много выступала на телешоу. Разумеется, Гордон был там, продолжая внимательно следить за мной. Когда он оставил меня одну в моей гримерной перед записью шоу, я была уверена, что он отлучился ненадолго, и скоро вернётся обратно. Я знала по опыту, что телевизионные программы в этом регионе могут быть чрезвычайно обыденными. Иногда я ждала в гримерной по нескольку часов, пока съёмочная группа наслаждалась своей неспешной сиестой. Так что я терпеливо ждала выхода на съёмку, когда в дверь моей гримёрной постучали.

 

- Да? – сказала я.

 

Это был один из продюсеров детского шоу, которое снималось прямо на следующей площадке от той, где скоро я должна была сниматься.

 

- Мы можем с вами сделать быстрое интервью? – спросил он.

- Нет, я не могу этого сделать, - ответила я.

- Пожалуйста, мы умираем от желания сделать с вами интервью.

- Нет, я не могу этого сделать. Моего менеджера нет здесь, и мне на самом деле не позволено делать что-либо без него.

- Пожалуйста, мы из той же компании, из которой шоу, в котором вы уже снимаетесь. И это займёт всего три минуты, максимум пять минут.

- Мне очень жаль, - сказала я. – Я просто не могу.

- У нас есть сто тысяч долларов наличными, которые мы дадим вам, если вы согласитесь это сделать.

 

У меня не было ни цента во владении, начиная с 1987 года, когда Гордон установил контроль над всеми моими счетами. Если бы я смогла заработать эти деньги, что было стандартной ставкой для моих телеинтервью, и сохранить это в секрете от Гордона, этот капитал мог бы профинансировать однажды мой побег от Гордона. Этого было достаточно, чтобы убедить меня принять этот риск, потому что мне очень сильно хотелось покинуть его.

 

Я согласилась дать интервью. Студия была соединена напрямую с моей гримерной. Продюсер просто открыл дверь, и я была перед камерой, хотя и не знала, как я переживу это. Я дрожала во время всего интервью, убеждённая в том, что Гордон ворвётся во время съёмки в любой момент, и утащит меня отсюда, чтобы избить. Когда этого не случилось, я стала уверенной в том, что он крадётся прямо за студийным светом и накажет меня сразу, как только интервью закончится. Было очень трудным выглядеть расслабленной, пока я отвечала на вопросы ведущего. Но я смогла вести себя так, как будто не происходило ничего необычного, поскольку я привыкла делать это в течение моей жизни с Гордоном.

 

Даже когда я вернулась в свою гримерную и готовилась к шоу, я была уверена в том, что меня сейчас поймают. Когда Гордон вернулся, я с трудом могла смотреть ему в глаза. В таком нервном состоянии часть меня хотела рассказать Гордону о том, что я сделала. Я знала, что нарушила правила и чувствовала  себя виноватой.

 

А ЧТО ЕСЛИ ОН НА САМОМ ДЕЛЕ ЗНАЕТ И ПРОСТО ПРОВЕРЯЕТ МЕНЯ?

 

Но Гордон, кажется, ничего не заметил. Теперь я должна была понять, что делать с деньгами, которые, как и обещано, были выплачены наличными. Я нервничала, потому что я никогда прежде не ослушивалась Гордона. Я знала, насколько важным был этот момент, потому что я хотела однажды сбежать с этими деньгами. Как только я смогла, я вытащила одного работника, который вместе со мной поехал в Южную Америку и отдала ему все деньги.

 

- Пожалуйста, сохрани их для меня, - умоляла я. – Не говори Гордону. Не давай ему узнать, что они у тебя.

 

Работник согласился. Я отдала ему всю наличку и поверила, что он сделает всё правильно. Когда мы наконец вернулись в Нью Йорк, я устроила так, что забрала у него деньги в нашу следующую репетицию. Но, когда он отдавал их мне, я испугалась, что Гордон найдёт их и отберёт у меня. Так что я взяла только примерно 30000, и попросила работника сохранить остаток для меня. Мне не особо нравилось всё это, особенно с учетом того, что моя жизнь с Гордоном сделала меня менее доверчивой, но у меня не было выбора.

 

Я спрятала стопку купюр в одной из косметичек, которые у были у меня дома в Нью Йорке. Сверху я наложила косметики и оставила нетронутой примерно год. Я знала, для того, чтобы мой план сработал, я должна выдержать время и убедиться в том, что Гордон ничего не подозревает. Учитывая, каким параноиком был Гордон, это было немало.

 

Каким-то образом просто знание того, что деньги были там, заставляло меня думать о себе немного лучше. После всех этих лет я успешно сделала что-то для себя за спиной у Гордона. К тому времени моя самооценка была так же разбита, как и моё тело, ум и дух, но этот маленький бунт мне очень помог.

 

Мой секрет также вдохновил меня на второе ослушание Гордону. За несколько лет до этого я смогла завести одну подругу, что было невероятно радостным для меня из-за той изоляции, в которой Гордон держал меня. Я искала ассистентку, которая помогала бы мне с гардеробом в дороге, и меня представил этой женщине один из моих танцоров. Он сказал мне, что знает девушку по имени Таня, которая делала невероятную одежду. Она пришла, и начала  подбирать мне одежду и вскоре я увидела, что танцор не преувеличивал. Она была фантастическим дизайнером и продолжала делать костюмы для нескольких олимпийских спортсменов-конькобежцев, которые завоевали золотые медали за несколько лет перед этим.

 

Из-за того, что Таня технически была наёмным работником, Гордон позволял мне проводить с ней время наедине. Возможно, к тому моменту он предполагал, что я никогда не осмелюсь нарушить его правила. Ну, в конце концов, она на меня дурно повлияла, когда дошло до его правил – и это было именно тем, что мне было нужно. Духом она была истинной жительницей Нью Йорка, родственницей Элла Сальвадора, который сражался вместе с ней за её настоящий успех и она была искренней. Даже то немногое, что она увидела из того, как Гордон обращается со мной, так разозлило её, что она спрашивала у меня, почему я не могу быть более сильной – такой, какой была она.

 

- Ты просто не понимаешь, - отвечала я.

- Нет, я не понимаю, - говорила она. – Почему ты так себя ведёшь? Почему ты так его боишься?

 

Даже после того, как я проработала с ней годы и считала её другом, я не знала её достаточно хорошо, чтобы доверить ей мой секрет. Я никогда не была способна сказать ей о том, что он бьёт меня, потому что независимо от того, насколько неуважительно она говорила о Гордоне когда мы были наедине, я боялась, что она может предать меня.

 

Возможно, из-за того, что она не знала, насколько серьёзными могли быть последствия, если бы меня поймали, она стала убеждать меня в том, что то, что мне действительно нужно – так это пройтись с ней по антикварным магазинам. Только мысль об этом заставила меня очень сильно нервничать, но она была такой милой.

 

- Тебе не нужно волноваться, - сказала она. – Я возьму машину. Мы сядем в машину. Ничего не случиться.

 

И именно это мы сделали. Мы покинули мои апартаменты, сели в машину, которую она организовала для нас, и поехали на антикварный шоппинг по Манхеттену. Как только я начала осмеливаться на маленькие моменты независимости, я ещё больше боялась Гордона – и не только за себя, но также и за Майкла. Я была развалиной, пока мы ходили по магазинам в тот день. Не знаю, стоила ли того экскурсия, потому что я была такой тревожной всё время.

 

Когда мы ходили по антикварным магазинам Манхеттена, я прошла мимо часов эпохи  Короля Луи 15 века – период, который я обожаю больше всего. Я взяла с собой немного денег из моей маленькой заначки, и моё сердце запело от мысли о том, чтобы  купить что-то для себя на деньги, которые я заработала. Я не могла принести домой часы. Гордон узнал бы, что я покидала дом и что у меня есть спрятанные деньги. Но очарование часов было таким великим, что я не могла оторвать себя от них.

 

- Мне так сильно нравятся эти часы, - сказала я. – И они должны быть моими, только не знаю как.

 

- Ну, просто скажи, что я подарила их тебе, - сказала Таня.

 

- Нет, я не могу сказать этого, потому что он поймёт.

 

В конце концов, я рискнула разозлить Гордона. Мы принесли часы домой, и когда он спросил меня о них, я рассказала ему историю, которую мы выдумали. Гордон был в полном бешенстве, и позвонил ей немедленно. Позднее она рассказала, как протекал их разговор – слово в слово.

 

- Как ты могла сделать это? – кричал он. – Тебе больше не позволено приходить или разговаривать с Ла Тойей.

 

- Знаешь что? – сказала она. – Ты её не контролируешь. Что ты о себе возомнил? Я сказала ей, что ей нужно выйти из дома и ей нужно быть независимой. И она сделала это. Меня так тошнит, и я так устала от твоего безобразия. Я расскажу о тебе властям.

 

Она сказала все те вещи, которые я никогда не осмеливалась сказать, и я была так невероятно счастлива, когда услышала это. Наконец-то кто-то встал на мою сторону против Гордона.

 

Конечно, Гордон не собирался позволять этому происходить, так что он стал наговаривать мне на мою подругу так, как он наговаривал мне на мою семью. Как только он повесил трубку, он сообщил мне новости, которые, уверена, как он думал, должны были огорчить меня.

 

- Я хочу, чтобы ты знала – я сплю с ней почти каждую ночь.

- О, - сказала я. – Ну, мне наплевать.

 

Между тем я подумала то, что не осмелилась произнести вслух: "Отлично, она может поиметь тебя".

 

Уверена, что он солгал, потому что она всегда поражала меня своим вкусом, который был лучше, чем это. Но, с другой стороны, она была для меня хорошим другом, и я не рассердилась бы на неё, если бы то, что он сказал, было бы правдой.

 

После того, как Гордон спустил свою злость на неё в том телефонном разговоре, думаю, у неё появилось лучшее понимание того, какова на самом деле моя жизнь и почему я так боялась его. Вскоре после этого она начала сеять во мне более серьёзные семена бунта. Она начала говорить, что мне нужно покинуть Гордона. Когда я стану свободной, мне понадобится что-то, что может помочь мне начать новую жизнь. Она сказала мне, что я должна потихоньку начинать копировать контактную информацию из каталога Гордона. Таким образом, у меня у меня была бы приличная база контактов в индустрии, которая мне понадобится для того, чтобы управлять своей карьерой, когда придёт время.

 

Всё из сценария, который она описывала, выглядело трудным и страшным для меня, и я не верила, что это было возможным. Но эта маленькая искра надежды на то, что я каким-то образом останусь жива, внутри меня отвечала на её слова. Я знала, что она права. Когда бы она ни приходила ко мне, чтобы пошить костюм, в то время, когда Гордона не было рядом, она вела меня в его офис. Там мы быстро списывали номер или два в мою записную книжку, которую я стала прятать. Проходили месяцы, и я накопила приличную коллекцию контактов. Не то, чтобы я думала, что у меня когда-нибудь хватит смелости освободиться и использовать их. Но даже копирование номеров было достаточным бунтом, который укреплял меня и дарил мне мечту.