Вероятно, оно шокирует многих, кто думал, что видел и знает это фото – а на самом деле видел только отретушированный вариант:
[показать]
Как и почему получилось, что оригинальное фото практически никому не известно, – не знаю. Эта фотография из следственного дела была опубликована ещё в 1996 году в статье Бориса Краевского "Дело Таганцева" (Краевский Б.П. Дело Таганцева/Краевский Б.П. // Дворянское собрание: Историко-публицистический и литературный альманах, Москва, 1996, №4. С. 264-278).
Качество печати там неважное, но отчётливо видна рана на лбу. Фрагмент страницы:
[показать]
А в 2007 году в книге документальных повестей В. Шенталинского "Преступление без наказания" появился "приглаженный" вариант, известный сегодня всем, кто так или иначе соприкасался с темой. Эта обработанная фотография с тех пор появляется и в других изданиях о Гумилёве... Откуда она взялась, кто и зачем её отретушировал, почему она сегодня, по сути, заменила настоящую фотографию, – непонятно.
Хотя и настоящий снимок периодически упоминается. Вот, например, здесь: http://www.svoboda.org/content/transcri
«Таганцев сначала отклонил это, это было 21 июня. Но мы не знаем, какие меры к нему применялись. Судя по тем фотографиям, которые сохранились, не только его избивали – у Гумилева, который был привлечен, лицо подбито и в ссадинах, а у жены Таганцева, которая вполне была здорова, когда ее забирали чекисты, горлом пошла кровь».
«Допросы Гумилева больше походили на диспуты, где обсуждались самые разнообразные вопросы – от "Принца" Макиавелли до "красоты православия".
Следователь Якобсон, ведший таганцевское дело, был, по словам Дзержибашева, настоящим инквизитором, соединявшим ум и блестящее образование с убежденностью маниака. Более опасного следователя нельзя было бы выбрать, чтобы подвести под расстрел Гумилева. Если бы следователь испытывал его мужество или честь, он бы, конечно, ничего от Гумилева не добился. Но Якобсон Гумилева чаровал и льстил ему. Называл его лучшим русским поэтом, читал наизусть гумилевские стихи, изощренно спорил с Гумилевым и потом уступал в споре, сдаваясь или притворяясь, что сдался, перед умственным превосходством противника…
Я уже говорил о большой доверчивости Гумилева. Если прибавить к этому его пристрастие ко всякому проявлению ума, эрудиции, умственной изобретательности – наконец, не чуждую Гумилеву слабость к лести, – легко себе представить, как, незаметно для себя, Гумилев попал в расставленную ему Якобсоном ловушку. Как незаметно в отвлеченном споре о принципах монархии он признал себя убежденным монархистом. Как просто было Якобсону после диспута о революции "вообще" установить и запротоколить признание Гумилева, что он непримиримый враг Октябрьской революции. Вернее всего, сдержанность Гумилева не изменила бы его судьбы. Таганцевский процесс был для петербургской Че-Ка предлогом продемонстрировать перед Че-Ка всероссийской свою самостоятельность и незаменимость. Как раз тогда шел вопрос о централизации власти и права казней в руках коллегии В.Ч.К. в Москве.
Именно поэтому так старался и спешил Якобсон. Но кто знает!..
Притворись Гумилев человеком искусства, равнодушным к политике, замешанным в заговор случайно, может быть, престиж его имени – в те дни для большевиков еще не совсем пустой звук – перевесил бы обвинение? Может быть, в этом случае и доводы Горького, специально из-за Гумилева ездившего в Москву, убедили бы Ленина…»
Георгий Иванов "Петербургские зимы"
«...был неплохим психологом. Он понял, каким образом нужно говорить с поэтом.
Якобсон: Значит, мы с вами остановились на том, что вы открыто считаете себя противником советской власти!
Гумилёв: Я этого не говорил. Всякая власть от Бога, и не мне, поэту, разбираться в политической структуре власти.
Якобсон: Ну уж, Николай Степанович, запамятовали этого Шведова, а Герман? Германа помните? Вы же ему говорили еще в минувшем году, что с вами связана группа интеллигентов, готовых в случае выступления выйти на улицу. Вы же человек честный, верно? Конквистадор, поэт, укротитель африканских львов на это не способен!
Гумилёв: Я привык всегда говорить все, как было на самом деле, а не выдумывать и домысливать. Действительно, месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого роста и бритый, сообщив, что привез мне поклон из Москвы.
Якобсон: Нет, я не ошибся в поэте Гумилёве. Это историческая личность! А такие люди всегда говорят правду и одну только правду!..
Примерно так мог идти диалог, выстраиваемый Якобсоном, чтобы вынудить поэта дать нужные ему показания».
«А говорил только Агранов. И о Макиавелли, и о "красоте православия"… И еще о многом-многом, не имеющем никакого отношения ни к следствию, ни к чекистской будничной рутине…
И я верю, что он был неотразим даже для Гумилева в проявлении ума, эрудиции, умственной изобретательности…»