Любовные письма великих людей


 
Кэтрин Мэнсфилд
(1888–1923)

 
Кэтрин Мэнсфилд – Джону Миддлтону Марри
(19 марта 1915 года, отправлено из Парижа)

Сегодня моя любовь к тебе очень странная. Не подвергай ее психоанализу. Я вдруг увидела тебя лежащим в горячей ванне и подмигивающим мне, твое очаровательно прекрасное тело было наполовину скрыто под водой.

Я сидела на краю ванны в халате, ожидая своей очереди. Все вокруг запотело от влажного пара, была ночь, ты выглядел томно. "Тиг, подкинь-ка вон ту губку".

Нет, я не буду так думать о тебе. Я стисну зубы и не стану слушать сердце. Оно начинает рыдать, будто дитя в пустой комнате, стучаться в дверь и повторять: "Джек, Джек, Джек и Тиг". Мне станет лучше, когда я получу письмо.

О, Боже, как я могу так его любить! Люблю ли я тебя гораздо сильнее, чем ты меня, или же ты тоже… испытываешь те же чувства?

Тиг

Утро субботы. Только что выходила посмотреть, нет ли писем. У меня все хорошо, дорогой.

Любимый мой, я так волнуюсь и не нахожу себе места, что не могу ни написать тебе сегодня, ни послать что-нибудь. Когда я вернулась после тщетных поисков писем, консьержка завела бесконечный рассказ о какой-то эльзаске, живущей в том же доме, которая вчера получила письмо на четырех страницах на имя Боуден[4].

"Еще одно пришло сегодня, – добавила она, – и я вернула его почтальону". Я чуть не разрыдалась. Ведь я написала ей эту фамилию, а она напрочь забыла, считая, что я Мэнсфилд. С тех пор я ношусь от одной почты до другой. Эльзаски нет.

Теперь я жду ее и почтальона. У меня замирает сердце от ужаса при мысли, что твое письмо потерялось. Меня просто нет.

Наверное, я преувеличиваю, но лучше я кинусь в Сену или лягу на рельсы, чем потеряю письмо. Знаешь, Бука, мое сердце просто рыдает все это время, и я перепугана, безутешна, ни на что не годна.

О, мой драгоценный, мой возлюбленный Джек, прости Тиг эти глупые каракули.
Жизнь не должна так поступать с нами. Я могла бы убить консьержку, притом с удовольствием. Une lettre d’Angleterre dans un couvert bleu[5].

Мужайся! Но пока я просто ношусь во весь опор и безутешно рыдаю в твоих объятиях.
Завтра я напишу все подробно. А это письмо – просто чтобы сказать, что я люблю тебя и что для меня ты дыхание жизни.

Тиг

Джек, не могу скрывать, что я чувствую сегодня. Я проснулась с тобой в моей груди и на моих губах. Джек, сегодня я ужасно люблю тебя. Весь мир исчез. Есть только ты. Я хожу, одеваюсь, ем, пишу, но все это время я дышу тобой.

Меня то и дело подмывает телеграфировать тебе, что я примчусь домой сразу же, как только Кей пришлет мне деньги. Вполне возможно, я так и сделаю.

Джек, Джек, я хочу вернуться
И услышать утят:
Кря-кря-кря!

Жизнь слишком коротка для нашей любви, даже если бы мы провели вместе много лет, ни на миг не расставаясь. Я не могу думать о тебе – нашей жизни – нашей дорогой жизни – о тебе, мое сокровище, – обо всем, что есть в тебе.

Нет, нет, нет. Скорее обними меня. Тиг устала, она плачет. Хочу тебя, хочу тебя. Без тебя жизнь – ничто.
Твоя женщина
Тиг

Мой милый,

если найдешь эти строки в своей записной книжке, не воображай, что я перешла границы. Ты же знаешь, этого не было, – где же еще мне оставлять любовное письмо? Ибо мне не терпится сегодня написать тебе любовное письмо.

Ты для меня все – я дышу тобой – слышу тебя – чувствую тебя во мне и вокруг меня – что я здесь делаю? Тебя нет – я видела тебя в поезде, на станции, подъезжающим, сидящим под лампой, беседующим, здоровающимся, моющим руки – и теперь я здесь – в твоем шатре – сижу за твоим столом.

На столе лепестки желтофиолей и горелая спичка, синий карандаш и Magdeburgische Zeitung. Я точно так же дома, как и они.

Когда пришли сумерки – затопили тихий сад – прильнули к слепым окнам – начался мой первый и последний ужас – я варила кофе в кухне. Он был так неистов, так ужасен!

Я отставила кофейник и просто убежала – убежала из студии и вверх по улице, с сумкой под мышкой, с кипой писчей бумаги и пером в другой руке.

Мне казалось, если я добегу досюда и найду миссис [неразборчиво], я буду "в безопасности". Я нашла ее и зажгла твой газ, завела твои часы, задернула твои шторы, обняла твое черное пальто и села, уже не чувствуя страха.

Не сердись на меня, Бука. Сa a ete plus fort que moi… [Это сильнее меня. – Прим. пер.]. Вот почему я здесь.

Когда ты пришел на чай тем днем, ты взял бриош, разломил пополам и примял рыхлую внутренность двумя пальцами. Ты всегда делаешь это с булочками или куском хлеба – это твоя манера – и при этом держишь голову чуть набок…

Ты открыл чемодан, и я увидела твой старый фетр, и французскую книжку, и гребень в полном беспорядке – "Тиг. Я взял только три носовых платка". – Почему эти воспоминания так греют меня?

Прошлой ночью был один момент перед тем, как ты лег. Ты стоял совсем голый, немного наклонившись вперед – разговаривал. Это был только один миг. Я видела тебя – я так любила тебя – любила твое тело с такой нежностью.

О, милый, и теперь я думаю не о "страсти". Нет, о другом, отчего каждый дюйм тебя кажется мне драгоценным.

Твои мягкие плечи, твоя кремовая теплая кожа, твои уши, холодные, как ракушки, твои длинные ноги и твои ступни, которые я люблю зажимать ногами, прикосновения к твоему животу, твоя узкая молодая спина, чуть ниже той косточки, которая выпирает сзади на шее, у тебя маленькая родинка.

Отчасти потому, что мы так молоды, я чувствую эту нежность. Я люблю твою юность. Будь я Господом, мне была бы невыносима мысль, что ее коснется холодный ветер.

Знаешь, у нас двоих все впереди, мы совершим много великих дел. Я твердо верю в нас и так же твердо верю в мою любовь к тебе, что по-прежнему молчу в глубине души.

Мне никто не нужен, кроме тебя, моего любимого и моего друга, и никому, кроме тебя, я не буду верна.

Я твоя навеки.
Тиг