Стоишь среди открытой, такой прекрасной в своей наготе  равнины, обдуваемый резким и чрезмерно порывистым ветром. Он так и порывается залезть под одежду и поцарапать кожу песком, палками и каким-то мусором, оставленным явно не защитниками природы. Ты прикрыл глаза, теперь песчинки въедаются сквозь пальцы, но не в глаза же, согласись, это лучше. Ты шел по ней много лет, не раскрывая глаз. Секунда. Ветер исчез, словно бушующий вентилятор вырубили из розетки, как будто его и не было, как будто так и задумано. Ты непривычно убираешь расцарапанные в кровь ладони, все таки ветер был слишком буйный, а песок не так дружелюбен, да он и не обязан. Пытаешься разомкнуть глаза, сильно при этом щурясь. Спустя время твои почти атрофированные глаза решили поддаться, образовывая тонкую нить разомкнувшихся век. Раскрыв глаза и оглядевшись, ты не веришь тому, что ты видишь. Пытаешься хлопать глазами, прибывая в полном недоумении. Никто бы тебе не поверил, потому что твоя колкая равнина оказалась маковым полем. А была ли равнина изначально полем? Кто знает, кто знает. 

Знаешь, мы всю жизнь свою живем в формальностях. Вспомни, наше рождение на бумажке; все наши чувства в итоге тоже узаконены на бумажке; в детстве наши родители занимаются волокитой с бумагами в (школе, поликлинике, и прочей ереси) , вырастая это переходит на нас, мы сами занимаемся подобным заполнением бумажек. Потом мы работаем на бумажки ради получения более драгоценных бумажек, а ведь по большому счету, вся жизнь одна сплошная формальность выраженная вот в таком бумажно-договорном виде. И это так прелестно, как раз то что нужно, для такого прогнивающего общества. Не чудо ли? А я буду на  поле с лавандой, лютиками и венком из незабудок, да где угодно, только не тут, не в этом времени и не в этом месте; тут все как-то нескладно и не по-человечески