[640x570]

                Шут был вор: он воровал минуты — 

                Грустные минуты, тут и там, —

                Грим, парик, другие атрибуты 

                Этот шут дарил другим шутам.

                         В светлом цирке между номерами 

                        Незаметно, тихо, налегке 

                        Появлялся клоун между нами 

                        Иногда в дурацком колпаке. 

               Зритель наш шутами избалован — 

               Жаждет смеха он, тряхнув мошной, 

               И кричит: “Да разве это клоун! 

               Если клоун — должен быть смешной!”

                        Вот и мы… Пока мы вслух ворчали: 

                      “Вышел на арену, так смеши!” — 

                        Он у нас тем временем печали 

                        Вынимал тихонько из души. 

              Мы опять в сомненье — век двадцатый: 

              Цирк у нас, конечно, мировой, — 

              Клоун, правда, слишком мрачноватый — 

              Невеселый клоун, не живой. 

                        Ну а он, как будто в воду канув, 

                        Вдруг при свете, нагло, в две руки 

                        Крал тоску из внутренних карманов 

                        Наших душ, одетых в пиджаки. 

              Мы потом смеялись обалдело, 

              Хлопали, ладони раздробя. 

              Он смешного ничего не делал — 

              Горе наше брал он на себя. 

                        Только — балагуря, тараторя, — 

                        Все грустнее становился мим: 

                        Потому что груз чужого горя 

                        По привычке он считал своим. 

              Тяжелы печали, ощутимы — 

              Шут сгибался в световом кольце, — 

              Делались все горше пантомимы, 

              И морщины глубже на лице. 

                      Но тревоги наши и невзгоды 

                      Он горстями выгребал из нас — 

                      Будто обезболивал нам роды, — 

                      А себе — защиты не припас. 

              Мы теперь без боли хохотали, 

              Весело по нашим временам: 

              Ах, как нас прекрасно обокрали — 

              Взяли то, что так мешало нам! 

                      Время! И, разбив себе колени, 

                      Уходил он, думая свое. 

                      Рыжий воцарился на арене, 

                      Да и за пределами ее. 

             Злое наше вынес добрый гений 

             За кулисы — вот нам и смешно. 

             Вдруг — весь рой украденных мгновений 

             В нем сосредоточился в одно. 

                      В сотнях тысяч ламп погасли свечи. 

                      Барабана дробь — и тишина… 

                      Слишком много он взвалил на плечи 

                      Нашего — и сломана спина. 

            Зрители — и люди между ними — 

            Думали: вот пьяница упал… 

           Шут в своей последней пантомиме 

            Заигрался — и переиграл. 

                     Он застыл — не где-то, не за морем — 

                     Возле нас, как бы прилег, устав, — 

                     Первый клоун захлебнулся горем, 

                     Просто сил своих не рассчитав. 

            Я шагал вперед неукротимо, 

            Но успев склониться перед ним. 

            Этот трюк — уже не пантомима: 

            Смерть была — царица пантомим! 

                      Этот вор, с коленей срезав путы, 

                      По ночам не угонял коней. 

                      Умер шут. Он воровал минуты — 

                      Грустные минуты у людей. 

             Многие из нас бахвальства ради 

             Не давались: проживем и так! 

             Шут тогда подкрадывался сзади 

             Тихо и бесшумно — на руках… 

                       Сгинул, канул он — как ветер сдунул! 

                       Или это шутка чудака?.. 

                        Только я колпак ему — придумал, — 

                        Этот клоун был без колпака. 

                                                                      1972 г.

Это стихотворение поэт Владимир Высоцкий, по мистической случайности умерший в один день с великим клоуном с разницей лишь в 8 лет, посвятил Леониду Енгибарову...   37 лет было Леониду Енгибарову, когда он ушел от нас. «Гений пантомимы» — как называл великого мима Марсель Марсо, умер в 1972 году. Леонид Георгиевич Енгибаров вошел в историю циркового искусства как создатель нового амплуа – «грустный клоун». Он родился 15-го марта 1935 года в Москве, где и прожил всю свою жизнь...

[240x367]