Это цитата сообщения Nabrilin Оригинальное сообщение

Мое чтиво.

Ложный декабрь

Автор: Curly_Sue
Бета: Levian
Категория: слэш
Размер: мини
Пейринг: СС/ГП
Рейтинг: PG
Жанр: Романс
Дисклеймер: отказываюсь.
Саммари: Каждое утро холод за окном, кофе в чашке, каждый вечер чай с молоком. День сурка каждый божий день.
Примечания: Фик написан на фест памяти Lord Nox на Астрономической Башне

Ложный декабрь
Hello darkness, my old friend,
I've come to talk with you again,
Because a vision softly creeping,
Left its seeds while I was sleeping,
And the vision that was planted in my brain
Still remains
Within the sound of silence.

Simon And Garfunkel, «The Sound Of Silence»

«Зима в этом году будет холодной и снежной. Температурный фон ниже, чем в прошлом году. Особенно ощутимые холода ожидаются в декабре».

Зима в этом году началась в понедельник. Зима – это не календарь-первое-декабря. Зима — это когда всю ночь идет снег, а утром ты раздвигаешь на кухне шторы и замираешь на секунду. И улыбаешься. Потому что зима.

Сегодня снегом завалило дверь. Я кряхтел, стонал, семь потов с меня сошло, но я справился, отодвинул чертову дверь, протиснулся в щелку — и сразу утоп в снегу! Столько снега в Лондоне отродясь не бывало! Думал, возьму лопату и расчищу все быстренько. А лопата-то в сарае, а он тоже снегом завален.

Дверь в сарай поддалась быстрее. Да и кряхтел я в этот раз гораздо тише.

Полдня расчищал дорожки от дома к калитке, а ветер водил сухой кистью по горбатым сугробам.

Думаю, я заболею. Шею вот уже ломит, да и поясница промерзла до костей.

В шкафу запас зелий — мне на три жизни хватит. Согревающее, перечное... И обмотаться шарфом. И в кресло с книжкой.

Недавно я начал читать Агату Кристи. Читаю вот запоем. Черт возьми, он всегда говорил, что мне понравится. Лёгонькая, говорил, литература. Как раз для твоих мозгов.

Я всё-всё помню.

Северус-то книги глотал как ненормальный. Пока я бездумно рассматривал вечернюю улицу, он тихонько брал мои очки с тумбочки и сидел на кровати, читая при свете бра. Я смеялся:

— Давай купим тебе очки?

— Мне и твои подходят, — бурчит он.

— Ты в них похож на Джона Леннона.

— Ну конечно…

— Бейби ю кен драйв май кааар! Ес я гона би э стааар…

— Прекрати, чудовище! Ты мне мешаешь!

— …Бейби ю кэн драйв май кар! Бейби ай лаав ююю!

Он молчит немного, а потом вздыхает и стаскивает очки с носа:

— Я знаю, чего ты добиваешься.

— Знаешь, — охотно соглашаюсь.

— Ну хорошо. Пять минут, не больше.

Я слезаю с подоконника, устраиваюсь с ним рядом.

— Давай, — говорю, — рассказывай.

— Два остолопа-пятикурсника взорвали котел, сейчас лежат в больничном крыле. Ну, что еще… Мистер Мердок по-прежнему пытается со мной здороваться за завтраком, а твоя мисс Грейнджер занижает оценки слизеринцам. Кажется, всё. Всё?

— Нет еще. Сейчас я тебе расскажу.

— Мне это совершенно не интересно, — ворчит, но устраивается удобнее на подушках.

Я переворачиваюсь на бок и мурлычу о том, как прошел мой день.

Камин шипит, огни с улицы просачиваются через шторы. Я обнимаю его за шею.

Я очень скучаю по тебе.

Этот год — он весь ненастоящий. Ложный год. Ложный декабрь. Чертов сложный ложный декабрь.

Каждое утро холод за окном, кофе в чашке, каждый вечер чай с молоком. День сурка каждый божий день.

Утро-вечер, посередине работа. И выходные, когда одиночество, трепещущее всю неделю под ложечкой, вырывается на волю, заполняет собой дом и вьется мутной вуалью.

Я живу в картонном мире. Смотрю иногда на себя будто со стороны. Это не я, весь этот год. Не я.

Когда долго живешь с кем-то, расставшись, жалко взглядов. Так долго вы смотрели на мир вместе, а теперь у каждого свои впечатления. Я вижу томик Агаты Кристи на коленях.

А что видишь ты?

Я помню всё. Каждую мелочь. Погоду, запахи. Температуру рук.

Мы бродим в чаще Шервудского леса. Только закончилась война, мы ловим беглых Упивающихся. Вглядываемся в каждое дерево в свете тусклого «люмоса».

Я иду впереди.

Я очень осторожен, но все равно спотыкаюсь. Отчаянно размахивая руками, хватаюсь за мантию Снейпа. И мы летим кубарем с горы.

Очки соскочили, палочка выпала ещё где-то наверху. Снейп мне локтем зарядил под ребра, или это было колено…

Круговерть вокруг замирает. Остановились, наконец. Лежим. Он на мне сверху. Теплый и тяжелый.

Лежим. Затылку холодно. Снейп невозмутимо стряхивает снег с моих волос.

Лежим. Я раньше и не думал о нём, как о… Я вообще о нём особенно не думал. А тут меня словно пронзило что-то меж ребер. И дышать стало трудно. Я задергался, пытаясь подняться, и тут он меня поцеловал.

Мы катались по снегу и целовались как сумасшедшие.

Все началось тогда. А продолжилось у меня дома в постели. И вроде бы просто секс, а я проснулся утром от того, что он укрывает меня одеялом. И всё.

Всё было непросто.

Сложными, ломаными линиями, несовпадениями. Ссорами, скандалами, хлопающими дверьми.

Примирениями. Он подходил сзади, запускал пальцы в мои волосы, целовал в шею и ниже, по позвоночнику к пояснице. Было тихо и темно, и воздух вокруг нас разряженный, как после грозы.

А каминная полка у нас заставлена колдографиями, на которых я один. Он все время прячется за рамку, ни в какую не хочет показываться. Есть, правда, одна фотография. Я как-то вытащил его погулять в парк. Там негр фотографировал всех желающих с мартышкой. Я увидел эту мартышку, у которой глупая мордочка перемазана в банане и пальчики липкие, и похожа она немного на того негра.

Снейп, конечно, заупрямился, не захотел фотографироваться, и в итоге на снимке — я с мартышкой на руках, а на заднем плане Снейп ссутулился, стоит спиной к объективу. И осень желтыми пятнами. А потом мы катались на чертовом колесе. Он дулся всю дорогу.

Я не могу смотреть на эту фотографию. Она — самое живое доказательство того, что мы были. Нескладные, неумелые… но были.

За окном темнеет, а книга на моих коленях так и лежит закрытая. Остыл кофе в чашке. В последнее время очень сложно вынырнуть из воспоминаний и начать читать или вообще что-то делать.

Кукушка на часах безголосо кукует десять вечера.

Одним утром я лишил ее права голоса.

Через час я должен быть в другом месте, нужно собираться.

На вешалке в шкафу — его сюртук. Эти чертовы пуговицы.

Иногда я вынимаю его перед сном, кладу на кровать рядом с собой. Выключаю свет, залезаю под одеяло и тихонько трогаю пальцами рукав, целую гладкую пуговицу на манжете. В этот момент я представляю, что Снейп со мной. Шепотом говорю все то, что забыл ему сказать. Или не сумел.

В этот момент сердце корчится в груди, сворачивается, как испорченное молоко.

Раньше сюртук пах им. Можно было закрыть глаза и вдыхать. И всё, что осталось, — плакать без слез. Это такая специальная система дыхания, фокус в том, чтобы попросту не задохнуться и продолжать… дышать? жить? Я не знаю.

Сейчас сюртук уже ничем не пахнет. Разве что немного пылью.

Время от времени я надеваю его пальто, когда выхожу на улицу. Не часто. Чтобы не было похоже, что я совсем спятил тут в одиночестве.

А в Сочельник... Когда, если не сегодня? Сегодня можно немного побыть сумасшедшим.

Пальто мне длинно. Полы до самых пят. Еще оно не застегивается — узковато в плечах, поэтому я заматываюсь до ушей теплым шарфом. Не простыну, ничего. У меня зелий — на три жизни хватит.

На улице — вьюга и настоящее Рождество. Пряничные домики со снежными шапками, яркими окнами. Длинные синие тени.

Ветер швыряет в лицо снежную крупу, треплет полы пальто. Ужасно скользко.

На какой-то день рождения я подарил Северусу трость с серебряным набалдашником. Специально зачарованную под него трость. Дорогая она была — жуть. Он долго ворчал, что я выкинул деньги на ветер, что он не станет ходить по школе с такой позерской безделицей. На следующий день он аппарировал с ней в Хогвартс.

Ему было сложно ходить, я знаю.

Как же скользко! Я чуть не упал на углу Аддисон-лейн .Сейчас такая трость просто необходима. Нет, это Снейп необходим — чтобы уцепить его под руку и идти, болтать без умолку. Или слушать, как он ворчит о том, что мои глупые друзья вчера выпили весь его прекраснейший виски.

Я так скучаю.

Уличные музыканты поют колядки. Краснощекие от мороза, красноносые от виски. Стою, слушаю. Они очень здорово поют.

А вот напротив меня — магазинчик, в котором мы покупали кресло-качалку. Я решил, что таким почтенным парням, как мы со Снейпом, обязательно нужно кресло-качалка. Чтобы встречать старость правильно. С пледом, чаем с молоком и креслом этим.

Снейп ругался, как всегда, говорил, что это все глупости, что нам только кресла не хватало. Я пообещал выбросить его облезлый стул в лаборатории, и тогда он согласился сходить со мной в магазин посмотреть.

В мебельном он хмурился над вычурными столами красного дерева, кроватями с львиными лапами вместо ножек, ходил, раздумывая, вокруг дюжины кресел-качалок. А потом подошел к одному из них, самому невзрачному, грубоватому и осторожно погладил кончиками пальцев полированный подлокотник. Я всё понял.

Вечером он уже покачивался в этом кресле у окна, сосредоточенно читал свои умные книжки в моих очках. А я пил чай с молоком и смотрел на него с кровати…

Я без тебя не могу. Неожиданно? Для меня тоже.

Это было чудовищно с твоей стороны, бросить меня одного.

У меня волосы стали совсем белыми. И ресницы. А брови почему-то остались черными, так странно.

И еще смешно с этой сединой. Рон начал красить волосы. Просто Драко как-то сказал, что рыжие пряди в седых волосах — как ржавчина. Вот Рон и покрасился в белый. Он совсем помешался со своим ненаглядным Драко. Подарил мне недавно новомодный живой куст, прочел нотацию о его полезных свойствах и велел поливать только по четвергам.

А небо — сирень с пеплом. Ветер гоняет снежные завитки по улицам, натирает до блеска гололед. Я аппарирую в Диагон-аллею.

Дети уже давно перестали тыкать в меня на улицах пальцами, а дамочки просить автограф. Да и я уже давно не импозантный молодой герой. Вскоре после войны шрам потускнел и пропал совсем.

Когда у меня болела голова, я просил Снейпа поцеловать меня в шрам.

В обвешанном сияющими гирляндами кафе Фортескью — никого. Я пришел слишком рано.

Фабьер Фортескью подскакивает, услужливо изогнувшись. Я заказываю пинту пива.

Одним летом мы сидели со Снейпом в этом кафе. Я терзал ножом ростбиф, а Снейп цедил вино над какой-то книгой.

— Ты не можешь хоть на час отложить свои книги? — спрашиваю.

— Подожди, — говорит.

Спустя два ростбифа и три подхода к барной стойке за пивом, я сижу, подперев рукой щеку, праздно разглядываю обложку этой книги, которая отбирает у меня Снейпа. Обложка яркая, оранжевая с голубым, и по ней вязью: «Таинственные растения Ямайки»

— Хочу на Ямайку, — говорю.

— Мы обязательно съездим. — Он захлопывает книгу и улыбается устало: — Так, говоришь, стоит здесь взять ростбиф?

Мы так и не съездили. Но я не жалею.

Я как-то пожаловался Гермионе, что мы о Снейпом мало разговариваем. Она посоветовала перед сном рассказывать друг другу о том, как прошел наш день.

Сейчас я собираю по крохам эти наши доверительные минуты, восстанавливаю наш шепот в памяти. Наши грустные сказки.

— Мальчишка, — ворчит он, засыпая. Я знаю, это вместо «я тебя люблю».

Мне так много нужно тебе рассказать! 374 дня этого затянувшегося декабря.

— Вы слышали, — кричит вдруг Фабьер из-за барной стойки, — что в январе ожидается потепление?

Я качаю головой. Я больше не верю в метеопрогнозы. Они все обещают, а я вот уже год мерзну.

Я застрял в похолодании.

— Гарри! Гарри!

Оборачиваюсь ко входу. Рон улыбается во весь рот, стягивая с себя роскошную изумрудную мантию. Гермиона обеспокоенно приглаживает перед зеркалом и так идеально прямые волосы.

Они садятся напротив меня:

— С Рождеством, Гарри!

— С Рождеством, дружище!

— Как дела?

— Какая у тебя импозантная седина! А где твой ненаглядный Драко?

— Он, кстати, к нам присоединится.

— Профессор Грейнджер, как дела в Хогвартсе?

Втроём мы обманываем время.

Я улыбаюсь и дышу полной грудью.

Я снова вижу рыжину в ослепительно-белых волосах Рона, вижу смешинки в серьезных глазах Гермионы. Сейчас я сам — парень в поношенной клетчатой рубашке и со шрамом на лбу.

И где-то есть ты. Читаешь книги в кресле-качалке.

Однажды мы встретимся там, высоко. И времени нас будет — пару вечностей. Ночами молодые и голые, мы будем шуршать крыльями под оранжевым небом Ямайки.

И мы никогда не умрем.

Снег скребется в окно кафе, хочет пробраться в наш уют. Старенький приемник Фабьера скрипит на одной ноте о том, что зима в этом году будет холодной и снежной.

Особенно ощутимые холода ожидаются в декабре.



Конец