Про Глазунова я писать не буду, в частности, и потому, что с утра в "Коммерсанте" прочитала этот некролог Григория Ревзина. Рекомендую, все очень подробно расписано -- про составляющие компоненты творчества покойного.



***
По ряду обстоятельств мне не близко творчество Ильи Сергеевича Глазунова. Я помню, когда в 1986 году в Москве триумфально проходила его выставка и народ кольцами стоял вокруг Манежа, чтобы туда попасть, нас, студентов-искусствоведов, специально собирали профессора, чтобы объяснить, чем именно плоха эта живопись. Но вряд ли сегодня уместно делиться конспектом этих соображений.

Он, несомненно, был не только художником, но и мыслителем, общественным деятелем. Он не обладал развитым ораторским или логическим даром и проигрывал в эмпатии артисту Никите Михалкову, а в философской подготовке — Александру Дугину, но сила его художественной эмоции и масштаб полотен это искупали. А в плане убеждений это фигура из той же группы проповедников русского национализма и русской имперской идеи. Наследие Глазунова культурологически интересно именно с этих позиций: он отвечает на вопрос, что представляет собой русский национализм как художественная традиция.

Его поэтика строилась на нескольких основаниях.

Во-первых, это русское православие. Правда, чисто иконописных образов у него немного, но это все равно около сотни произведений. Его больше интересовало соединение в одном полотне фигур русских святых с разнообразными героями русской истории: от богатырей и викингов до Сталина и Солженицына. Это создает несколько эклектичный строй полотен, но как теологическая идея не лишено интереса. Во второй половине жизни Огюст Конт, основатель позитивизма в философии, попытался внедрить светскую религию, создавал сам и предлагал своим последователям строить часовни с важными людьми прошлого — художниками, учеными, писателями, общественными деятелями Европы — и им поклоняться. Тут похожая идея, но на русский лад. Особенностью православия Ильи Сергеевича является и известная ветхозаветность — это завет не любви, но ненависти к врагам, не всемирная, а племенная религия. Все его образы испепеляют взглядами, бичуют взорами и едят глазами, очень пугают, хотя и не очень страшно.




Во-вторых, это традиции «русского стиля» в живописи, прежде всего Виктора Михайловича Васнецова, автора «Трех богатырей» и других картин из русского фольклора. Богатырей, князей, викингов и прочих Глазунов создал очень много — все сравнительно похожи, гипнотически одухотворены и театрально одеты. Из-за влияния Васнецова, принесшего сказку в русскую живопись, полотна Глазунова отчасти напоминают произведения фэнтези и компьютерные игры, кажется, что если кликнуть на князя Игоря или Сергия Радонежского, то они проснутся, взбодрятся и полетят крушить. В этом смысле его творчество более современно, чем кажется на первый взгляд.



В-третьих, это влияние Федора Михайловича Достоевского, в особенности позднего, времени «Дневника писателя», откуда, возможно, произрастал антисемитизм Ильи Сергеевича. Впрочем, к антисемитизму Достоевского он добавил и тот исторический опыт ненависти к евреям, который дал ХХ век, подчеркивая — в духе Солженицына — роль евреев в коммунистической революции, а также в крахе СССР и приватизации. На его полотнах то и дело появляются чернявые горбоносые черти, которые воруют, убивают, насилуют, а также держат плакаты русофобского и общеглумливого содержания. Им с успехом и достоинством противостоят арийские блондины.

От Достоевского же идет и глубокая духовность его героев, выражающаяся в нервической возгонке их состояния, изможденности лиц страданием, недоеданием, сине-зеленым цветом и общей призрачностью на грани бытия.

В особенности это касается женских образов, которые строятся на идее преодоленной порочности, соблазнительной невинности женского существа, столь важной для болезненной сексуальности поэтики Достоевского. В иллюстрациях к «Преступлению и наказанию» Глазунов создал запоминающийся образ Сонечки Мармеладовой, и некоторое сходство с этим образом прослеживается во всех его женских образах: от княгини Ольги до Богоматери.



В-четвертых, это не акцентируемое, но и неустранимое влияние сталинской академической школы живописи. В основе композиционного видения Ильи Глазунова — «Сталин на встрече с красными командирами» Александра Герасимова, «Незабываемая встреча» Василия Ефанова, «Знаменосцы мира» Алексея Соколова и т. д. Несколько странно видеть на месте сталинских мундиров церковные облачения, святых с нимбами и писателей в бородах, но, если преодолеть эту костюмную неловкость, становится понятно, почему его учителем в живописи был Борис Иогансон. Впрочем, речь идет именно о композиции, сложную науку академической живописи он не использовал.



В-пятых, это глубоко пережитая мирискусническая традиция. От «Мира искусства» — Бенуа, Лансере, Сомова — графичность Глазунова, условность цвета, эстетика линии, тяга к стилизации различных школ — от иконописи до авангарда, любовь к театру и эстетика декорации с одной стороны и совершенно искренняя, глубокая, нервная любовь к Петербургу, довольно редкая среди русских националистов.



Соединение этих пластов художественной традиции представляло бы для меня попросту вампуку, если бы не одно обстоятельство. Однажды, во времена, когда многие люди полагали еще приличным для себя хождение в телевизор, я столкнулся с ним на одном ток-шоу. Речь шла о новом лужковском генплане — в 1971 году он провалил предыдущий, брежневский, и тут тоже пришел. Мы проговорили почти час, не в кадре, просто зацепились языками. Будучи представителем нелюбимой им национальности и либералом по взглядам, я не думал, что найду с ним хоть какой-то язык, но случилось иначе.



Он был глубоко растерян. Со всем своим напором, нетерпимостью, большим тщеславием, всенародной славой, он был растерян, потому что совсем не понимал, куда же все движется. И в этой растерянности он произвел на меня совершенно иное впечатление, потому что не хотел меня уничтожить. Я стал восхищаться тем, как много он сделал. И остановил уничтожение старой Москвы, и создал движение охраны памятников, и академию свою, и храм Христа Спасителя придумал восстанавливать (что ни говори, а вещь!), а кроме того… да ведь и я считаю Достоевского величайшим писателем (да, антисемит, но он же не видел Освенцима и вряд ли бы одобрил), обожаю «Мир искусства», Васнецова, в особенности театрального, Билибина, Корина, считаю великим достоянием академическую живопись (не сталинскую халтуру, конечно, а мировую, но сталинская из этого корня), отделяю величайшую духовную традицию — православие — от деятельности РПЦ, считаю Петербург самым совершенным городом мира и т. д. и т. п. А огонь в человеке — сильный, пусть замешанный на честолюбии, так ведь это художник — черта обаятельная, ей трудно не восхититься. Я с удивлением и оторопью обнаружил, что у нас есть общие ценности, их много, есть общий язык, нам просто интересно жить друг с другом в одно время.

Но это, конечно, прошло. От той растерянности ведь не осталось и следа. Его идеи — торжествующее имперство, национализм, ненависть к либерализму, искреннее убеждение, что нас все обидели и поэтому мы имеем право на месть, представление об истории как о злых сказках, сочиняемых на страх врагу,— стали господствующей сегодня идеологией. Великая судьба — всю жизнь боролся, преодолел растерянность, всех победил, дожил до 87 лет, умер во всенародной славе. Его идеи уничтожили все, что составляло для меня обаяние России. Мир его праху.

Григорий Ревзин

Оригинал публикации: https://www.kommersant.ru/doc/3350684

***

Монументальные полотна Ильи Глазунова, самое шокирующее в его творчестве. Эдакий "Филонов" методом коллажа.
Название и дата создания (это важно!) - см. при наведении курсора.

Из комментов под постом:

lina_polesska: "Я у себя уже писала, для меня Глазунов начался с "Телеграмм из Никарагуа". И тогда цепляло, и сейчас. А иллюстрации к произведениям Достоевского увидела позже. Ну не знаю, кому как, а мне глазуновский князь Мышкин очень нравится.
Огромные многоголовые композиции, вот этот глазуновский путь попыток показать преломление событий, превышающих человеческую жизнь, через одну личность, - я понимаю, почему он может вызывать отторжение. Перебор, для многих - перебор. Да, и эпиграмму про "что ни портрет, одни глаза, и всюду - одинаковы" я тоже помню прекрасно. И всё-таки Глазунов заставлял смотреть и думать. И неровность картин, и неровность отношения к ним, оставим ажиотаж "запретности" (уже никто не помнит, а ведь было, было), - эта страстность, она свидетельствует о том, что человек-то живой, целиком живой.
Что же до "русских проектов", так по мне Константин Васильев с его растиражированными псевдославянскими картиночками - просто рисовальщик, да к тому же в германской романтической манере. Глазунов "племенной" - ну, да. А разве не поисками корней, своего рода-племени были озабочены многие в последние лет тридцать?
Хотела бы я, чтобы после моей смерти над оставшимся после меня было о чём поспорить."

 

"Я как раз был на той выставке 86-го в Манеже. В обход очередей, по личному приглашению самого Глазунова, с которым зацепился языком на творческой встрече в Доме Кино, и он на весь зал провозгласил - приходите, я приглашаю. И обещание выполнил.

Меня тогда поразила его книжная графика начала 60-х годов. Иллюстрации к обильно упомянутому Достоевскому. На фоне все громыхающей помнезности и имперского идиотизма его многогектарных полотен и жержавных портретов знаменитостей, графика смотрелась очень неплохо. И несколько живых портретов (членов его семьи, кажется) из тех же 70-х. Я вдруг понял, что он - неплохой рисовальщих. Только - совсем шлёпнутый своей тогда еще не мэйнстримной идеологией." 

alexander_pavl: "Можно было всё то же сказать, но без слюнявой задушевности. Учился, мол, у Иогансона. Будучи категорически не признаваем профессиональными художниками, пользовался огромной любовью советского народа, Партии и Правительства - оформлял многотомные собрания сочнений классиков "Огонька", в каковом журнале и публиковался регулярно на цветных вкладках. Всех женщин в собраниях сочинений рисовал в виде Сонечки Мармеладовой. Был одним из столпов великорусского национализма и убеждённым проповедником радикального антисемитизма. Был выездным, общался с иностранцами и держал светский салон в центре Москвы. Во временая перестройки воспрял на какое-то время, но после разгрома "Памяти" и "баркашовцев" несколько приуныл и растерялся. Однако окончательно воссиял в нулевые, и даже основал Академию Изящных Искусств (или как она там называлается) для красивых русских мальчиков православной ориентации. А потом умер.
И всё. И не надо говорить ни плохое ни хорошее, и фиг в кармане не надо, потому что факты скажут больше, чем интеллигенское соплежевание."

Искусством с большой буквы не назовёшь, но что-то есть такое. Одновременно и цепляющее, и отталкивающее.

quadrimanus: Идеи Глазунова уничтожили все, что составляло для Ревзина обаяние России
Бедолага Ревзин:)))

koshkira: Да:). Последняя строчка такого искреннего некролога демонстрирует величие автора как-то сразу и неожиданно)

"Меня до сих пор цепляет "Великий эксперимент" - впервые увидела его еще в перестроечной юности, чуть ли не в журнале "Огонек" (могу ошибаться, но точно был журнал с большим разворотом). Вообще безоценочно с точки зрения как это написано и "что хотел сказать автор" - но цепляет. История 20-века у нас в самом деле такой безумный коллаж, где все наслаивается, скрещивается и при этом увязано прочно и безумно. Если по степени воздействия - то у меня ощущение как от Босха (при всей несоразмеримости стиля, таланта и так далее). Только впечатление."

eldar_z: Спасибо ему хотя бы за то, что создал РАЖВИЗ и продвигал идеи реалистического искусства, несмотря на, насколько я понимаю, наличие в учебной программе этой академии чрезмерного архаизма и открытых вопросов реализации ее выпускников.

дима ...: + он студентов за свои деньги заграницу вывозил

Официальный сайт художника с картинами

semenoff: Я был когда-то на творческом вечере Глазунова, и разок в его музее напротив Пушкинского. Он совершенно не "растерян", это у него такая удобная манера, играть под "не от мира сего". Если бы он был растерян, он бы не создал огромный музей своих картин в центре Москвы.
Антисемитом он тоже никаким не был, просто пытался создать из пейзажей и портретов, очень красивых, некоторый уникальный русский стиль, свой собственный. С этим стилем его и узнавали за границей, поэтому и заказывали портреты. В Италии мне когда-то нахваливали его портрет Лоллобриджиды "в русском стиле".

Как я понимаю, для любого художника главное иметь свой уникальный, опознаваемый стиль. Пусть мазочками, или точечками, или кубиками, пусть даже кривенько или страшненько, но свой персональный, аутентичный.
Ну, у Глазунова стиль был.