Это цитата сообщения Томаовсянка Оригинальное сообщение

Дмитрий Кедрин (1907-1945)

Кто еще владел тогда столькими "регистрами" русской речи?

И ритм "поэз" Игоря Северянина:

И когда вода раздавит

В трюме крепкие бочонки, -

Он увидит, погружаясь

В атлантическую тьму:

Тонколицая колдунья,

Большеглазая девчонка

С фотографии грошовой

Улыбается ему.

("Бродяга", 1934)

Или украинскую "думу" - вроде тех, что "спiвали" кобзари и лирники. Не хуже того Эдуарда Багрицкого, той "Думы про Опанаса":

Наставили в Молибогу

Кадеты наганы,

Повесили Молибогу

До горы ногами.

Торчит его деревяшка,

Борода, как знамя...

Ой, как важко, ой, как тяжко

Страдать за панами!

("Дорош Молибога", 1934)

Тут и чеканно-романтический язык Николая Гумилева и Николая Тихонова:

Тачанки и пулеметы,

И пушки в серых чехлах.

Походным порядком роты

Вступают в мирный кишлак.

Вечерний шелковый воздух,

Оранжевые костры,

Хивы золотые звезды

И синие - Бухары.

("Певец", 1936)

С фольклора, с образов недавней, но уже легендарной Гражданской войны, Кедрин переключается на дачную повседневность 30-х:

Бутылка вина кисловата, как дрожжи.

Закурим, нальем и послушаем, как

Шумит элегический пушкинский дождик

И шаткую свечку колеблет сквозняк.

("Подмосковная осень", 1937)

И Светская беседа пушкинской поры:

- Не правда ли, мадам, как весел Летний сад,

Как прихотлив узор сих кованых оград,

Опертых на лощеные граниты?

Феб, обойдя Петрополь знаменитый,

Последние лучи дарит его садам.

И золотит Неву... Но вы грустны, мадам?

("Сводня", 1937)

И вот же поэт заводит солдатскую песню - что твой Демьян Бедный с его "Проводами" ("Как родная меня мать провожала"):

Шилом бреется солдат,

Дымом греется...

Шли в побывку

Из Карпат

Два армейца.

("Песня про солдата", 1938)

Тут вам и стилизация летописного языка XVI столетия:

Как побил государь

Золотую Орду под Казанью,

Указал на подворье свое

Приходить мастерам.

И велел благодетель, -

Гласит летописца сказанье, -

В память оной победы

Да выстроят каменный храм! [...]

И уже потянулись

Стрельчатые башенки кверху,

Переходы,

Балкончики,

Луковки да купола.

И дивились ученые люди, -

Зане эта церковь

Краше вилл италийских

И пагод индийских была!

("Зодчие", 1938)

И даже рассудительная речь многодетного справного крестьянина, жена которого едет получать у "всесоюзного старосты" Михал Иваныча Калинина орден "Материнская слава", но который тем не менее "на Верховный Совет обиделся":

Наше дело, конечно, оно пустяк.

Но меня обижают, вижу я:

Тут вертись не вертись, а ведь как-никак

Все ребята в меня. Все - рыжие!

Девять парней - что соколы, и опять -

Трое девок и все красавицы!

Ты Калинычу, мать, не забудь сказать:

Без опары пирог не ставится.

Уж коли ему орден навесить жаль,

Все ж пускай обратит внимание

И велит мужикам нацеплять медаль -

Не за доблесть, так за старание.

("Как мужик обиделся", 1945)

Это та же волна, на которой творил в конце 1943-го Борис Пастернак:

Октябрь серебристо-ореховый.

Блеск заморозков оловянный.

Осенние сумерки Чехова,

Чайковского и Левитана.

Тот же ясный русский язык, правильное русское слово, русская классическая культура...

Из-за революции и Гражданской войны сын счетовода Кедрин не успел закончить в Екатеринославе (Днепропетровске, ныне - Днипро в Украине) коммерческое училище - оставшись, таким образом, без среднего образования.

Но, поощряемый родными, он любил читать. И благодаря книгам получил - говоря словами члена сталинского Политбюро Лазаря Кагановича (сказанными им самим о себе при переписи 1989 года) - "высшее самообразование".

Эрудиция Кедрина впечатляет даже на фоне той поры - ценившей книжное знание.

Фараон Сезострис, царь Аттила, опричник Генрих Штаден, Рембрандт ван Рейн, "Барберини, пизанский старый инженер", Фирдоуси, Архимед, Грибоедов, хан Девлет-Гирей, Феликс Дзержинский, имам Шамиль, Спиноза, князь Василько Константинович...

Среднеазиатский кишлак, Карпаты Первой мировой, Нью-Йорк времен президента Гувера...

Но главное, чтение позволило Кедрину овладеть богатством русского языка.

Детство, проведенное в нынешней Украине, дало ему - как и Эдуарду Багрицкому, Валентину Катаеву, Семену Кирсанову, Илье Сельвинскому - вкус не только к русскому слову, но и к украинскому.

И еще строки из победного сорок пятого:

Все мне мерещится поле с гречихою,

В маленьком доме сирень на окне,

Ясное-ясное, тихое-тихое

Летнее утро мерещится мне.

Мне вспоминается кляча чубарая,

Аист на крыше, скирды на гумне,

Темная-темная, старая-старая

Церковка наша мерещится мне.

Чудится мне, будто песню печальную

Мать надо мною поет в полусне,

Узкая-узкая, дальняя-дальняя

В поле дорога мерещится мне.

Где ж этот дом с покосившейся ставнею,

Комната с пестрым ковром на стене?

Милое-милое, давнее-давнее

Детство мое вспоминается мне.

("Давнее", 1945)

      В тот 1945 год Дмитрий Кедрин все чаще ощущал приближение чего-то трагического. 

Его убили 18 сентября 1945-го.