[показать]

Вопросы: Наиля Гольман

Азия — скандальная красавица, большая подруга Абеля Феррары, обладательница знаменитой татуировки ангела с распростертыми крыльями внизу живота, а также диджей, рассказчица, актриса и режиссер. А еще, конечно, дочь своих родителей — но ни про детство, ни про отца (великого и ужасного итальянского режиссера Дарио Ардженто) она больше не рассказывает. Она вообще стала значительно спокойнее, чем когда снимала свой первый фильм «Пурпурная дива» — откровенную историю любви, такой наивной и восторженной, что язык не поворачивался назвать ее «грязной». Это чувство вообще справедливо по отношению ко всему творчеству Азии. На многих художников хочется злиться за излишнюю откровенность, но на нее — почему-то нет. Ее искренность обезоруживает. 

Может быть, потому, что она все еще, как и много лет назад, смелая маленькая девочка, которая пытается заставить мир обратить на себя внимание. Очень честно, не увиливая от ответственности, а главное, без всякой злости. Ее новый фильм «Пойми меня, если сможешь» — как раз про это. Про маленькую девочку, биография которой подозрительно совпадает с биографией самой Азии, хоть она сама и отказывается официально это комментировать. Посмотрев кино, мы позвонили ей в Тунис, чтобы поговорить про кино, про литературу, про жизнь — да почти про все, кроме, конечно ее семьи.

Привет! Как дела?

Отлично, потому что я до вас дозвонилась. А ваши?

Мои — просто идеально. Я отдыхаю, плаваю в море и валяюсь в номере — ничего особенного здесь не делаю и чувствую себя просто отлично. Смотрю в окно. 

Азия, вам когда-нибудь бывает скучно?

Скучно? Нет, вы что. У меня в жизни ни одной скучной секунды нет. Наоборот, я сама все время боюсь наскучить тем, кто меня окружает. Конечно, люди меня иногда раздражают — даже часто, но это точно не скука. Вообще, я довольно замкнутый человек — особенно в Италии, где живу; я почти не тусуюсь. Когда я была моложе, я была любопытнее к новым людям. Теперь мне интересные люди реже попадаются. 

Я гораздо больше времени провожу в своих делах. Я все еще вижусь с людьми, и часто, по причинам, в которые я сейчас не стану вдаваться, но жизнь свою стараюсь устраивать как-то подальше от них. Когда я была моложе, я была страшно любопытной — тусовалась, куда-то постоянно ездила, со всеми знакомилась. Теперь мои исследования гораздо больше сосредоточены на том, что творится у меня внутри, и я могу вам признаться, что это как раз совсем, совсем не скучно.

Вы часто говорите, что больше всего прочего вас вдохновляет литература. Какая книга была первой, поразившей вас, и что вы сейчас читаете?

Я начала читать в очень раннем возрасте. Прочла «Моби Дика» в пять лет, и это, как вы понимаете, было крайне мощное впечатление. Потом стала читать книги Роберта Вальзера — лет в восемь. А в десять передо мной распахнулись двери поэзии Бодлера: ее рифмы, ее аромат, ее цвета. Это была целая вселенная, довольно темная, но вы же понимаете, что не бывает тьмы, за которой не брезжил бы свет. Бодлер в таком раннем возрасте произвел на меня глубокое впечатление.

Я обычно читаю по пять-шесть книг одновременно. Но сейчас я на каникулах и расслабилась. Вот сегодня почти дочитала автобиографию Моррисси. Отличное летнее чтиво. Я покупала записи The Smiths еще в 1984-м — та пластинка, вы не поверите, до сих пор у меня лежит. Я была помешана на них, и его сольное творчество тоже очень люблю. И я эту книгу читала как родную. Он часто говорит о себе в третьем лице, и это так тяжело наблюдать — понимаете, это ведь болезнь, это эго, самомнение. Такое не лечится, от этого не придумали лекарств. Эти процессы мне понятны, это может случиться с любым, кто узнал однажды, что такое слава. Я с ним не знакома, но читая его книгу, я многое там узнаю. 

Чувствуете себя похожей на него или наоборот?

Наоборот. Это для меня важный момент — то, что творчество вырастает из ощущения отчужденности, из того, что в детстве тебя гнобили в школе. И можно обидеться, возомнить себя «проклятым поэтом» — это будет красиво, но, по-моему, неправильно. Я вот не могу гордиться ничем из того, что делаю. Даже если довольна результатом. Понимаете, если я что-то могу создать, то только потому, что была рождена со способностью это сделать. Как люди, например, рождаются с голубыми глазами или кудрявыми волосами. Это не повод гордиться.

Наше творчество — это то, как через нас говорит духовное. И когда я говорю «духовное», я не имею в виду никакую из конкретных религий. Я просто имею в виду то, что мы не хозяева своим произведениям. Искусство выше нас. Это становится понятно, когда удается убрать с дороги эго — тогда и жить легче. Все просто течет своим чередом, когда понимаешь, что ничего вокруг тебе не принадлежит. Тем более что музыка — точно так же, как, кстати, и кино, — коллективная работа. Она создается вместе с другими людьми. 

К разговору об эго — истории, которые вы рассказываете, всегда прямо связаны с вашей жизнью и личным опытом. Но вы ведь снимаете их для того, чтобы донести до людей что-то еще, помимо собственной истории. Что именно?

Любой художник в любой форме всегда создает личное высказывание. И даже когда это неочевидно, когда речь вроде бы о чем-то совершенно постороннем, любой режиссер — вы понимаете, я говорю сейчас не о Голливуде и не об индустрии — любой режиссер всегда проговаривается о чем-то личном. Но у меня, например, как у художника, для мира никакого конкретного послания нет. Меня искренне трогают истории, которые я узнаю или которые случаются со мной. Когда события складываются в сюжет, из него неминуемо возникает смысл, и я не устаю радоваться этому чувству откровения. Сама я его туда не зашифровываю. Просто в событиях в принципе есть смысл. 

И я знаю, что где-то в мире есть кто-то, кто почувствует в сложенных в сценарий событиях тот же смысл, он увидит и скажет: «О, я там был. Я тоже это чувствовал. Я знаю, каково это». И, возможно, из-за этого он почувствует себя менее одиноким. А истории, которые мне приходят в голову, действительно часто связаны с моей биографией, но это не принципиально — свой второй фильм, например, я вообще сняла по чужой книге. 

Не могу не спросить — что сказали ваши родители про этот фильм?

Я больше не говорю о семье. Не хочу об этом говорить.

А Шарлотта Генсбур, сыгравшая мать главной героини, стала для вас новым человеком? Вы давно знакомы?

О, Шарлотта — это одна из судьбоносных встреч. Я ведь следила за ее карьерой с самого детства — то есть с тех пор, когда и я, и она были еще детьми, мы обе начали сниматься рано — с самого первого ее фильма. Мне недавно мама показала старую фотографию: мне 14, я сижу за старой печатной машинкой в своей комнате, и на стене — фотография Шарлотты. Когда я сняла свой первый фильм (откровенную «Пурпурную диву». — Interview), меня все журналисты спрашивали, кому бы я доверила играть главную героиню в своем фильме, если бы не играла ее сама. И я еще тогда не задумываясь отвечала: «Шарлотте!», хотя мы не были тогда знакомы. Она удивительный художник. То, что она делает, меня пробирает по-настоящему. Мне кажется, у нас с ней какая-то особенная связь — мы почти как сестры. 

 Одна из лучших сцен с Шарлоттой в «Пойми меня, если сможешь» — правда, не на итальянском, а на английском.

Да и в биографиях ваших довольно много общего.

Да, но это никогда не играло роли. Обе мы выросли в определенном кругу людей, с определенными фантазиями на эту тему, но не это меня в ней и ее во мне привлекает. Вы не поверите — за все время нашей работы и дружбы мы ни разу — на разу! — не говорили с ней о ее отце или о моем. Просто после 30 лет собственной карьеры и мне, и ей эта тема, мягко говоря, надоела.

Когда вы встретились впервые?

Мы работали вместе на съемках у ее мужа — играли лесбийскую пару (в фильме «Не входите, мы не одеты» Ивана Атталя. — Interview), но, как ни странно, не стали на этом фильме лучшими подружками. Когда я села писать свой фильм, для меня как-то естественно было думать именно о ней. И я была так счастлива, когда ей понравился сценарий, потому что у меня гора свалилась с плеч: если бы Шарлотта отказалась, я даже не знаю, кому бы я могла предложить эту роль. 

Шарлотта играла много разных ролей, но у вас она выглядит совершенно особенной — резкой, нарочито женственной. Такой она почти нигде не была.

Да, она сама сначала не верила, что это подходящая для нее роль. Но мне, слава богу, удалось ее убедить, и, естественно, она великолепно справилась. Главное, что меня особенно впечатлило — то, как элементарно ей дался итальянский, ведь я просто посылала ей аудиозаписи реплик. 

У вас есть кумиры среди актеров или в любой другой сфере? Среди них больше живых или мертвых людей?

Сегодняшний мир для меня, пожалуй, слишком клевый. Из тех, кто жив, я слежу только за творчеством друзей. А мои герои — те, кого уже нет в живых. Сид Барретт, Достоевский, Трюффо, Феллини. И еще миллион малоизвестных музыкантов, писателей и художников.

Кто стал вашим главным учителем на съемочных площадках? Абель Феррара? Ваш отец?

Я думаю, что каждый режиссер, с которым я работала. Даже плохие режиссеры. Они все чему-то меня научили. Вообще, съемочная площадка — сама по себе учитель. Я ведь никогда не была из тех актеров, которых волнует только их собственный крупный план — я слишком рано попала в кино, чтобы заботиться только о себе на экране. Мне все вокруг было интересно. Если крупный план — мне надо знать, какой используется объектив, почему в этой сцене он нужен, почему я как актриса занимаю в кадре именно такое место. Технические аспекты страшно важны и интересны, но почему-то обычно большинство актеров так не считает. 

Абель — конечно! Впервые я работала с ним совсем молодой, в 22. Он освободил меня как актрису, многое мне рассказал об импровизации, о том, как правильно доставать из себя нужные эмоции перед камерой. Он заразил меня идеей поиска идеальной реальности. Не совершенства в чем-то конкретном, а какого-то сумасшедшего, общего внутреннего идеала. 

Азия, Кристофер Уокен и Уиллем Дефо в фильме Абеля Феррары «Отель “Новая роза”»

Но вообще, вы знаете, главными моими учителями в кино были те, кого в кадре не видно: дольщики, фокусники, ассистенты оператора, сами операторы. У них я научилась тому, сколько времени занимает выстроить рельсу, как наводить фокус, что нужно сделать, чтобы кадр состоялся. Если у тебя нет уверенности в техническом аспекте того, что ты делаешь на площадке, твоя команда рано или поздно тебя сожрет. Потому что, какими бы хорошими людьми они ни были, они всегда ждут момента, когда неграмотный режиссер оступится — и тогда на него полетят все упреки. К этому нельзя быть неготовой. Иначе все пойдет прахом — когда ты не сделал домашнюю работу, когда ты не знаешь, как работает вся техника на твоей площадке, команда тебе больше не доверяет, а значит — не верит в проект, и тогда проект летит псу под хвост. 

А что нужно сделать, чтобы на площадке все шло как надо?

Нужно создать правильную атмосферу творческого хаоса. Допустить ровно столько беспорядка, чтобы он вдохновлял каждого, кто с тобой работает. 

 

 

Источник: Интервью Россия. Азия Ардженто: “Мне никогда не бывает скучно”.
http://www.interviewrussia.ru/movie/aziya-ardzhento-mne-nikogda-ne-byvaet-skuchno