Амвросій

 

Сегодня я проснулся позже обычнаго. Душу мою наполняла тихая радость, сердце пѣло и ликовало въ жаждѣ молитвы. Я вышелъ въ садъ освѣжиться. Невольно мой взглядъ былъ устремлёнъ на небо. Навѣрное, это мнѣ показалось, но лёгкія перистыя облака стали какъ будто ниже и ближе, и въ нихъ я словно приточно увидѣлъ Царство, къ которому теперь стремлюсь, преодолѣвая собственное заключеніе. Я вдругъ почувствовалъ, что и въ самомъ дѣлѣ нахожусь въ таинственномъ и чудномъ Эдемѣ, откуда нѣкогда изгнанъ былъ и заключёнъ въ это бренное тѣло, поскольку, забывъ прежнюю любовь свою къ Богу, мало-по-малу духъ мой охладѣлъ, и мнѣ понадобилось врачеваніе. Я сорвалъ апельсинъ и, надкусивъ горькую его кожицу, вспомнилъ, въ какой горькой юдоли я нахожусь теперь. И тогда я возблагодарилъ Бога за то, что Онъ такъ заботливо спустилъ меня съ этихъ превознесенныхъ высотъ за холодное мое превознесеніе, но не оставилъ меня бродить въ одиночествѣ, а потому радостно мнѣ теперь возвращаться въ подлинное мое отечество. Апельсинъ же я рѣшилъ раздѣлить со своимъ наставникомъ Оригеномъ, который гостилъ тогда у меня.

Оригена я нашёлъ въ его комнатѣ молящимся лицомъ на востокъ. Онъ молча воздѣвалъ руки къ небу, нисколько не замѣчая моего присутствія.

—        Привѣтствую тебя, Оригенъ, — окликнулъ я его, отчего нескоро тотъ обернулся. — Да пошлётъ намъ сегодня Богъ доброе солнце!

—        Да будетъ благословенъ сей день, мой благочестивый Амвросій! Да ниспошлётъ Небесный Отецъ въ наши души свѣтъ Солнца Правды, Своего Божественнаго Сына и нашего Спасителя!

—        Слуги намъ накроютъ въ саду. Прошу тебя, Оригенъ, раздѣли сегодня со мною трапезу.

—        Охотно. Вѣдь ты уже не принадлежишь къ этой мерзкой сектѣ. Но неужели ты ещё не поѣлъ, Амвросій?

—        А ты развѣ не голоденъ? — спросилъ я. — Можетъ быть, ты уже поѣлъ, и тогда я зря тебя тревожу.

Оригенъ ничего не отвѣтилъ, только ласково посмотрѣлъ на меня и чуть замѣтно улыбнулся.

—        А что это у тебя въ рукѣ, Амвросій? — спросилъ онъ. — Развѣ апельсины уже созрѣли?

—        Этотъ, навѣрное, созрѣлъ, не знаю. Онъ мнѣ напомнилъ о томъ, кѣмъ былъ я, и кѣмъ сталъ теперь.

—        Но благодаря Отцу, Сыну и Духу Святому для насъ возможенъ теперь путь возвращенія въ прежнее состояніе, которое опредѣленно лучше, чѣмъ это.

—        Намного лучше. Однако въ саду, навѣрное, уже всё готово для трапезы.

Мы спустились въ садъ, гдѣ мои расторопные рабы уже накрыли трапезу. Поблагодаривъ Бога, возлегли мы другъ противъ друга.

—        Сегодня я потчую тебя рыбой, мой дорогой Оригенъ, вѣдь и святые наши апостолы, ноги которыхъ прекрасны по словамъ пророка, были рыбаками.

—        Тогда, Амвросій, почему же ты не повелѣлъ испечь ещё и немного денегъ, — улыбнулся онъ, — а также, скажемъ, врачебныхъ принадлежностей?

—        Но вѣдь я не отдамъ своимъ слугамъ такого глупаго приказанія! — воскликнулъ я. — Или, — тутъ меня осѣнила догадка, — тебѣ слѣдовало одному ѣсть рыбу, мнѣ же подобаетъ нѣчто иное?

—        Рыбу мнѣ бы слѣдовало изловить самому, а съѣли бы её твои слуги, — поправилъ меня Оригенъ. — Впрочемъ, не стоило бы намъ ни рыбы ловить, ни деньги варить, вѣдь, какъ ты знаешь, рыбаки, убивающія беззащитныхъ рыбъ ради пищи, оставили свои сѣти и послѣдовали за Іисусомъ, и мытарь, нажившій свое состояніе неправеднымъ пріобрѣтеніемъ, когда Спаситель вошёлъ къ нему въ домъ, половину неправеднаго имѣнія раздалъ нищимъ, а другую половину употребилъ на возмѣщеніе ущерба тѣмъ, кого онъ обидѣлъ.

—        По крайней мѣрѣ, рыбу я могу имъ отдать.

Я отдалъ рыбу слугамъ, мы же съ Оригеномъ довольствовались печеными лѣпёшками съ горькими травами. Оригенъ благословилъ ихъ и отломилъ отъ лѣпёшки кусокъ.

—        Пусть напомнитъ намъ этотъ хлѣбъ о томъ Хлѣбѣ Жизни, Котораго вкусили мы этой ночью, — произнёсъ онъ.

—        Знаешь, Оригенъ, — сказалъ я, и мой голосъ неожиданно дрогнулъ, — раньше, передъ тѣмъ, какъ ѣсть хлѣбъ, я проклятія, а не благословенія произносилъ передъ нимъ.

—        Но вѣдь ты теперь и не ѣшь отъ того проклятаго хлѣба маркіонистовъ!

—        Да, теперь я питаюсь отъ поистинѣ благословеннаго Хлѣба! Вѣдь и матерія, какъ недавно узналъ я, вовсе не дьяволомъ была произведена на свѣтъ.

—        И вѣрно, Амвросій. Съ чего бы и творить тому, кто и создавать-то ничего не умѣетъ, а только воруетъ?

—        Но почему же тогда ты говорилъ мнѣ, что матерія, созданная Богомъ, не причастна къ добру или sлу?

—        Развѣ можетъ не быть благомъ то, что сотворено самимъ Благомъ? Только тѣ, кто сами избрали противленіе Благу, уже не причастны ему, да и то до тѣхъ поръ только, пока не одумаются. Но дѣло въ томъ, священный братъ мой Амвросій, что матерія, этотъ видъ прекраснаго творенія Божьяго, не способна ни размышлять, ни чувствовать, ни проявлять волю, склоняясь къ добру или sлу, да и воли-то у нея никакой нѣтъ. Поэтому мы и говоримъ, что она, будучи благомъ для насъ, если мы пользуемся ею вѣрно, не причастна къ добру или sлу, какъ неспособная выбирать межъ тѣмъ и другимъ, въ отличіе отъ насъ или духовъ, изъ которыхъ одни избрали любовь къ Богу, а другіе бѣгутъ отъ Него.

—        Теперь-то понятно мнѣ, что это заботливый и благой Отецъ сотворилъ такое разнообразіе тѣлъ, чтобы мы всѣ, ощущая на себѣ тяжесть ихъ, воспоминали о содѣянномъ нами, но также и о милости Бога, большаго не желая для себя блага, какъ только съ Нимъ быть, мудрость Его постигая и отъ узъ этой брѣнной плоти устремляться къ Нему.

—        Ты вѣрно замѣтилъ это, Амвросій.

—        Но безъ тебя я бы не смогъ этого разглядѣть.

—        Нѣчто ты бы и безъ меня увидѣлъ. Но вотъ безъ Отчаго Слова мы съ тобой врядъ ли достигли бы хоть какого-нибудь вѣдѣнія.

—        И это самое Слово даже о томъ фараонѣ не оставляетъ заботы: и тогда даже, какъ послѣ многочисленныхъ посрамленій его дутой славы оно обрушило на его адъ цѣлое море живительной своей влаги, выведя оттуда плѣнныхъ, этотъ божественный Спаситель остался тамъ для вразумленія тѣхъ, кто всё ещё не покорился Истинѣ.

—        Быть можетъ, и самая дурная душа, какой, безъ сомнѣнія, является этотъ духовный фараонъ, постоянно созерцая Божественное Слово, Которое, сойдя, обрушилось, словно море, на адъ, доселѣ проповѣдуетъ находящимся въ этой темницѣ духамъ, — могла бы, въ концѣ концовъ, увидѣть своё позорное ничтожество и обречённость, а вмѣстѣ съ тѣмъ блаженство вѣрныхъ Богу, и такъ, можетъ быть, понемногу устремилась бы къ своему Началу.

—        Тогда, получается… Но прошу тебя, Оригенъ, выслушай всё, сколь бы долго ни говорилъ я, потому какъ всё это я говорю не подумавши, по наитію. Но это неистовое наитіе возникло не подъ чьимъ-либо инымъ вліяніемъ, но благодаря твоимъ вдохновеннымъ рѣчамъ, которыми ты питаешь меня вотъ уже много дней. Поэтому ты просто обязанъ выслушать меня.

—        Съ удовольствіемъ исполню этотъ священный долгъ.

—        Тогда, получается, что всё предстаётъ передъ Богомъ словно бы игра нѣкая Его несмышлёныхъ дѣтей, въ которой и дурнымъ дѣтямъ, коими, безъ сомнѣнія, являются демоны и тѣ, кто имъ поклоняется, находится своё мѣсто. Если отроки собираются, чтобы соревноваться между собой, то они, выступая другъ противъ друга, бываетъ даже, другъ друга бьютъ кулаками, хотя намного было бы лучше, если бы они упражнялись въ мудрости. Бываетъ, что они ссорятся, а потомъ забываютъ причину ссоры, забываютъ и саму ссору и прощаютъ другъ друга, такъ что даже и дурно воспитанные дѣти находятъ удовольствіе въ примиреніи. Потомъ, когда они снова желаютъ соревноваться въ играхъ, они опять становятся другъ противъ друга, и, такъ соревнуясь, они гармонично развиваютъ свои тѣла, но потомъ снова мирятся, другъ другу принеся пользу. Но вѣдь и демоны, часто пристающіе то къ одной, то къ другой, то къ ещё третьей немощи нашей, пытаясь низвергнуть душу въ бездну погибели, тѣмъ самымъ принуждаютъ её чаще обращаться къ Тому Посреднику, Который распялся даже за демоновъ, и такъ, въ общеніи съ этимъ Логосомъ, душа, какъ сказано, уклоняется о sла и становится всё болѣе подобна истинному и совершенному Благу, Которое есть Богъ. Такъ она упражняется въ добродѣтели, становясь всё болѣе и болѣе разумной.

—        Смотри, Амвросій, какъ бы здѣсь прежде примиренія не оказаться тебѣ проигравшимъ. Хотя если проигрываемъ мы Богу, то это нисколько не постыдно, а, напротивъ, очень даже почётно.

—        Да, очень даже. Но что ты имѣешь въ виду?

—        Въ своей рѣчи ты упомянулъ про дѣтей дурного склада характера, говоря, что и они тоже находятъ удовольствіе въ примиреніи.

—        Да, именно такъ я и сказалъ.

—        Но какія, спрошу тебя, дѣти доставляютъ меньше огорченій и больше, напротивъ, радости, своимъ родителямъ?

—        Очевидно, тѣ, которые воспитаны хорошо.

—        А какія огорчаютъ?

—        Ясно, что это дурныя дѣти.

—        Тогда скажи мнѣ, мой дорогой Амвросій, могутъ ли дѣти, цѣликомъ дурные, играть такъ, чтобы радовать своихъ родителей?

—        Сомнѣваюсь, что они могутъ играть такимъ образомъ.

—        А развѣ дурно воспитанные будутъ заботиться о пользѣ тѣхъ, съ кѣмъ они играютъ? Развѣ они не скорѣе постараются причинить имъ ущербъ ради того, чтобы стать побѣдителями надъ ними или получить ещё какое-нибудь преимущество? Развѣ, скажи, не огорчатъ они постоянно унижаемыхъ ими дѣтей?

—        Думаю, что порочные дѣти именно такъ и поступятъ.

—        И не постараются ли они сдѣлать и хорошихъ дѣтей подобными себѣ, внушая имъ, что только такіе какъ они и могутъ своего добиваться?

—        Это часто и происходитъ съ дѣтьми, воспитанными хорошо, когда они имѣютъ дѣло со строптивыми.

—        Значитъ, Амвросій, если бы у тебя были дѣти, какую бы ты для нихъ постарался подобрать компанію?

—        Вовсе не такую, которая бы дурно на нихъ вліяла.

—        А если не такую, тогда какую же?

—        Хорошую.

—        Вотъ и Создатель всего Богъ старается оградить насъ отъ игръ съ дурными дѣтьми, чтобы мы, по словамъ Платона, играли лишь въ самыя прекрасныя игры. Вѣдь только Богъ достоинъ самой благоговѣйной серіозности.

—        Теперь я воистину избавился отъ этого заблужденія. Но прошу тебя, Оригенъ, разрѣши мои сомнѣнія ещё вотъ на какомъ пути.

—        Въ чёмъ же ты сомнѣваешься?

—        Боюсь, что зёрна душегубительной ереси доселѣ отравляютъ мнѣ душу. Ещё когда былъ я ученикомъ Маркіона, часто я размышлялъ надъ тѣмъ, какимъ отвратительнымъ способомъ появляются на свѣтъ люди, отчего я до настоящаго времени и не связалъ себя съ женщиной, какъ и ты. Напротивъ, я, сколько могъ, стыдился рожденія своего, поскольку рожденъ отъ жены. Но, скажи самъ, стоитъ ли осквернять повѣствованіемъ о человѣческой нечистотѣ слухъ моихъ рабовъ, вѣдь мы уже поѣли и можемъ теперь прогуляться по этому прекрасному саду. Думаю, что они не нужны намъ болѣе.

—        А развѣ они нужны для чего-нибудь?

—        Отвѣть мнѣ самъ, Оригенъ.

—        Развѣ что для того, чтобы обучать ихъ Христовой мудрости. Или ты считаешь, что мы сейчасъ поведёмъ себя какъ язычники, когда они ведутъ бесѣды о женщинахъ? Тогда вмѣстѣ со слугами тебѣ слѣдуетъ удалить и меня.

—        О нѣтъ, прошу тебя, Оригенъ! Ты-то мнѣ сейчасъ и необходимъ, поскольку, не насытившись этою пищей, я хочу вкусить и того, что дѣйствительно насыщаетъ.

—        Тогда тебѣ нечего стѣсняться. Если ты сейчасъ скажешь правду, то тебѣ не стоитъ опасаться того, что она осквернитъ чей-то слухъ. Если же ты хочешь изслѣдовать мнѣніе, то тебѣ тѣмъ болѣе необходимо выставить его передъ судьями. Не забудь только представить его сперва передъ Благимъ и Справедливымъ Отцомъ и Судіей всѣхъ.

—        Хорошо, я начну, а Богъ и всѣ вы да будутъ мнѣ справедливыми судьями. Скажи же мнѣ, Оригенъ, какъ такое возможно, что поистинѣ прекрасный божественный въ человѣкѣ образъ, если только полюбитъ мужъ образъ не менѣе прекрасный въ женѣ и добьётся отъ нея расположенія, тутъ же непремѣнно стремится доказать своё усердіе Афродитѣ, и при этомъ до изнеможенія принимается насѣдать на возлюбленную, которой и самой становится пріятно подвергаться такому надругательству, хотя, если бы ту же самую мерзость совершили съ ней противъ ея воли, она бы закричала отъ отвращенія, какъ будто бы это насиліе чѣмъ-то отъ перваго, желаннаго надъ собой надругательства, отличается. И отъ этого-то скотскаго сочетанія, зачавшись, рождаются дѣти, не менѣе имѣющіе въ себѣ образъ Божій, чѣмъ ихъ родители. И рождаются они не иначе какъ черезъ тѣ же органы, черезъ которые выходитъ наружу всякая нечистота, словно и они тоже суть нѣкая нечистота. Но при этомъ Самый Богъ, Который, какъ ты говоришь, есть въ то же время и Отецъ Іисуса, повелѣлъ людямъ: «Размножайтесь». Скажи же мнѣ, Оригенъ, неужели Богъ создалъ человѣка для такого унизительнаго нечестія?

—        Конечно же нѣтъ!

—        Но, можетъ быть, Онъ имѣлъ въ виду нѣчто иное? Скажи же мнѣ, о сынъ Свѣта! Если ты мнѣ не скажешь, я оставлю тебя и навсегда уйду къ Діогену, поскольку къ Маркіону я уже уйти не смогу.

—        Къ Діогену, пожалуй, тебя не пустятъ собственные рабы, которые будутъ крѣпко держать тебя, такъ что мнѣ нечего опасаться. Лишь бы только едва обрѣтенный Логосъ не былъ тобою оставленъ. Онъ, какъ ты знаешь, не погнушался быть и на бракѣ, чѣмъ доказалъ, что Тотъ, Кто сказалъ: «Плодитесь и размножайтесь», есть въ то же время и Его Отецъ.

—        Тогда какимъ же образомъ ты намъ повелишь размножаться?

—        Ты вѣрно замѣтилъ: «образомъ», — поскольку именно по образу мы были сотворены. Замѣть же и то, что всё въ мірѣ, низведенномъ въ это грубое состояніе для нашей пользы, имѣетъ въ себѣ нѣкую также образность, такъ что ввѣренное намъ царство изгнанія поистинѣ можетъ быть названо также туманнымъ зеркаломъ неба.

—        И что же оно отражаетъ?

—        Сокрытое въ небесной премудрости.

—        Тогда, выходитъ, въ мысляхъ Творца есть и такія, въ которыхъ отражено творимое на землѣ sло. Но является-ли тогда Творецъ источникомъ sла?

—        Не богохульствуй, Амвросій! Богъ не можетъ быть причастенъ ни къ чему скверному. Знай же, другъ, что всѣ движенія нашихъ душъ, Онъ, Премудрый строитель, сотворилъ чистыми и благими, и было нѣкогда время, когда онѣ и въ самомъ дѣлѣ такими были. Но какъ же это часто случается, что вещи, созданныя благими, при недолжномъ употребленіи ведутъ насъ ко sлу! Sло же намъ представляется не болѣе чѣмъ уродливымъ искаженіемъ изначальнаго Отчаго замысла о Своёмъ твореніи. Даже богопротивнаго дьявола Богъ не создалъ такимъ, какимъ мы его теперь видимъ.

—        Если послушать маркіонистовъ, то, какъ они учатъ, дьяволъ былъ такимъ изначально. Мы и происхожденіемъ своимъ обязаны этому богоборцу.

—        Но я надѣюсь, ты больше маркіонистовъ не слушаешь.

—        Если бы это было не такъ, я бы тебя здѣсь не видѣлъ.

—        Тогда я спрошу тебя, чтобы не входило больше въ сердцѣ твоё подобныхъ мыслей: будутъ ли благо и sло тожественны или же противоположны?

—        Противоположны.

—        А сущее и несуществующее?

—        Никакъ не могу видѣть межъ ними тожества.

—        Тогда, выходитъ, что лукавство и sло суть не-сущее: къ Сущему оныя не причастны, ибо поистинѣ Благомъ можно назвать лишь одного Его.

—        Тогда откуда же оно берётся?

—        Сотворивъ насъ всѣхъ, Богъ разрѣшилъ намъ быть не-сущими. Огнь вѣчныхъ мученій, отъ привычки ставшій въ порочныхъ душахъ какъ бы второй природою, не извнѣ вѣдь приходитъ. Богъ же единъ только благъ по природѣ, а не по выбору, какъ ангелы или святые, а потому — я убѣждёнъ въ этомъ — всѣмъ управляетъ такъ, чтобы для всего происходило благо и по различію движеній и намѣреній душъ всякому изъ нихъ опредѣляетъ своё, вовлекая толикое разнообразіе въ созвучіе единаго міра.

—        Теперь я вижу, что не содержится никакого sла въ томъ, что предначерталъ Господь, и въ Нёмъ всё чисто. Но какъ тогда творимое на землѣ sло можетъ отражать чистое и небесное? Вѣдь ты же сказалъ, что міръ сей есть отраженіе.

—        Примѣрно такъ же, какъ sловоніе четверодневнаго Лазаря походитъ на то пріятное благоуханіе, которое источалъ онъ, когда выведенъ былъ Спасителемъ изъ гробницы.

—        Что ты имѣешь въ виду?

—        Согласишься ли ты, Амвросій, съ тѣмъ, что и sловоніе — тоже своего рода запахъ.

—        Да, но какой отвратительный!

—        Повѣрь мнѣ, что тѣ, которые умерли, какъ написано въ Апокалипсисѣ, смертью второй, смердятъ ещё отвратительнѣе. Но потому съ ними это и происходитъ, что отъ природной любви къ Сотворшему ихъ обратили они всецѣло свой взоръ къ тому, что желаетъ противнаго духу. А, обративъ, уподобились они облюбованному объекту, то есть плоти съ неразумными движеніями ея, вѣдь она, взятая сама по себѣ, не только напоминаетъ неразумное животное, но, лишенная смысла и мыслимая какъ сама себѣ довлѣющая, обращается какъ бы въ трупъ. И не иначе можно сказать, что, едва только отрѣшившись отъ всё наполняющаго Собою Божьяго Духа, стали они любителями мертвецовъ, поскольку Духъ этотъ, Котораго они забыли, животворитъ. Болѣе того, и сами они подобны стали мертвецамъ. Первое время ихъ мертвенное состояніе ещё не слишкомъ замѣтно; когда же они, подобно тѣлу, которое оставила жизнь, и сами долгое время пребудутъ безжизненны, начинаютъ они источать смертоносный запахъ душевнаго разложенія, подобный sловонію разлагающейся плоти, когда отъ долгаго пребыванія вдали отъ Дерева Жизни, которое есть чудесное и спасительное Слово, разлагаться начинаютъ уже сами ихъ души. Но вѣдь и про нихъ тоже можно сказать, что они любятъ, используя этотъ даръ ради того, что считаютъ истиннымъ. Но во что же превращается въ нихъ благоуханіе, какое издаютъ возлюбившіе Истину праведники?

—        Но, если мы не хотимъ источать sловоніе, намъ слѣдуетъ издавать благоуханіе?

—        Вѣрно.

—        А какъ ты, Оригенъ, скажешь, должны мы благоухать, если состоимъ въ бракѣ, въ которомъ едва-ли возможно не вожделѣть плоти, а это вожделѣніе, какъ ты говоришь, сродно некрофиліи? И Іоаннъ-апостолъ свидѣтельствуетъ о томъ, что въ воскресеніи праведныхъ участвуютъ только тѣ, кто не осквернилъ себя съ жёнами, то есть дѣвственники.

—        Ты самъ отвѣтилъ на свой вопросъ, Амвросій. Если не осквернить себя, то жить въ бракѣ можно. Иначе тебѣ придётся обвинять Бога, сказавшаго: «Нехорошо человѣку быть одному»[1] — и сотворившаго для него женщину. Замѣть, что Іисусъ исцѣлилъ тёщу Симона Петра, которая была въ горячкѣ. Но какъ возможно человѣку, у котораго была тёща, не имѣть и жены? «Развѣ мы не имѣемъ власти имѣть спутницею сестру жену, подобно Кифѣ и прочимъ Апостоламъ?»[2] — вопрошаетъ священный Паѵелъ. Значитъ, жену имѣлъ не только Пётръ, но и другіе Апостолы, которыхъ ноги прекрасны, какъ пророчествовалъ Исаія.

—        Но что значитъ, Оригенъ, не оскверниться съ женами?

—        Это значитъ, не совершить съ ними скверны.

—        О какой же сквернѣ ты говоришь?

—        Несправедливо намъ любить женъ подобно животнымъ, ибо у многихъ изъ нихъ самки, какъ только удовлетворятъ вожделѣніе своихъ самцовъ, бываютъ ими бросаемы и обречены въ одиночествѣ вести своихъ чадъ по міру, полному опасности. Таковыя становятся вдовами ещё при живыхъ мужьяхъ, да онѣ и горше, чѣмъ вдовы, ибо послѣднія имѣютъ мужей, не по своей волѣ ихъ оставившихъ на землѣ, тѣ же умерли для своихъ недостойныхъ мужей, которые въ себѣ убиваютъ и дѣтей своихъ и не достойны болѣе называться мужьями женщинамъ и отцами дѣтямъ. Теперь, Амвросій, смотри, гдѣ ты обрящешь скверну: жены ли тѣ осквернились черезъ плотское соитіе, или тѣ недостойные мужи совершили скверну, хотя и использовали для этого женщинъ?

—        Съ тѣми женами поистинѣ поступили несправедливо, но тѣ, кто поступилъ несправедливо, осквернили себя съ женами.

—        Такъ. А если кто оставилъ употребленіе женскаго пола и перешелъ на мужской?

—        Эти осквернились не только съ женщинами, но и съ мужчинами.

—        А если кто черезъ естественное сношеніе съ женщиной родилъ сыновей и воспиталъ ихъ такъ, что въ нихъ возникло желаніе пострадать за Христа?

—        Такой, хотя и имѣлъ сношеніе съ женщиной, не осквернился.

—        А безъ жены развѣ онъ могъ родить мученика?

—        Да какъ же это возможно!

—        Такъ неужели Богъ привелъ человѣку женщину, чтобы онъ съ нею осквернился? Тогда, если человѣку одному быть нехорошо по слову Божію, не получается ли, что хорошо для него быть съ женою и оскверниться?

—        Боюсь, какъ бы мнѣ снова не оказаться богохульникомъ. Но развѣ не влечетъ насъ близость жены къ порочному сладострастію? Нѣтъ. лучше пусть умолкнутъ мои уста, и ты самъ, Оригенъ, направляй меня, какъ посчитаешь нужнымъ.

—        Тогда намъ стоитъ со вниманіемъ, прося помощи у Отца и Сына, поразмыслить, зачѣмъ нуженъ былъ человѣку прекрасный божественный образъ жены, въ которой такъ много соблазна, и съ которой такъ сложно намъ оставаться чистыми.

—        Ты иди вперёдъ, а я пойду за тобой.

—        Когда Богъ явилъ Адаму жену, тому настолько понравился Его даръ, что онъ въ восхищеніи воскликнулъ: «Это плоть отъ плоти моей и кость отъ костей моихъ!»[3] — и слова эти прозвучали въ его устахъ гимномъ благодарности Творцу за это прекраснѣйшее твореніе. Конечно, нечестиво и глупо было бы утверждать, что жена, описанная такими словами, была мужеподобна. Да не будетъ! Но такъ назвалъ её мужъ потому, что помогла она ему познать самого себя, и въ этомъ явилось истинное ея совершенство. Ибо Адамъ уже изслѣдовалъ къ тому времени всѣхъ существъ, которыхъ далъ ему Богъ, чтобы наречь имъ имя, но самого себя онъ такъ и не смогъ постичь. Теперь же этотъ богоподобный философъ могъ съ гораздо большею для себя пользой и мудростью читать духовную книгу міра, которую раскрылъ передъ нимъ Создатель, и, трудясь надъ садомъ своей души, въ воздѣлываніи котораго доброю и мудрой помощницею была ему женщина, онъ могъ всё болѣе открывать ея священныя тайны, проникая въ глубины Божьей Премудрости. Поэтому и Самъ Господь разговаривалъ съ нимъ какъ съ получившимъ познаніе Творца всего. Вѣдь не зря заповѣдалъ Онъ черезъ святаго Апостола: «Мужья, любите своихъ жёнъ», — и уча, какъ должны мужья любить своихъ жёнъ, добавилъ: «Какъ Христосъ Церковь»[4]. Ты вопрошаешь, Амвросій, какъ онѣ будутъ рожать дѣтей и не оскверняться? А какъ, скажи, Невѣста рожаетъ отъ Жениха, будучи одновременно Женою Ему и Невѣстой? Невѣстой — потому, что, рожая, остаётся она непорочной, женою же — потому, что познана Имъ. Жена, беременная отъ своего Жениха, спѣшитъ разрѣшиться отъ бремени и ищетъ прекрасное мѣсто — душу, гдѣ бы могла она разрѣшиться, поскольку рождаемое ею прекрасное достойно того, чтобы на свѣтъ произойти въ прекрасной душѣ. Но если  вдругъ, не найдя достойнаго мѣста, находитъ она душу безобразную, то разрѣшеніе ея происходитъ весьма болѣзненно. Поэтому и сказано въ Откровеніи, что жена, имѣющая во чревѣ, кричала отъ мукъ рожденія. Христосъ же, пришедшій для насъ, ищущихъ Его грѣшниковъ, часто не оставляетъ Невѣстѣ прекрасной души, а даётъ безобразную, чтобы вмѣстѣ воспитывать и болѣе нуждающуюся въ возстановленіи душу. Такъ же, думаю, и души какъ добродѣтельнаго мужа, такъ и благочестивой и поистинѣ прекрасной жены-христіанки, будучи по природѣ Невѣстами Жениха, желаютъ разрѣшиться отъ прекраснаго бремени своего въ достойныхъ душахъ, другъ въ другѣ обрѣтая мудрое и прекрасное. И такъ онѣ вмѣстѣ воспитываютъ своихъ духовныхъ дѣтей: самыя святыя и непорочныя мысли, чувства, слова и добродѣтели. Когда же эти духовныя дѣти превозрастаютъ и начинаютъ переполнять ихъ, то воплощаются они въ прекрасное чистое дитя, которое рождается на радость своимъ родителямъ. Они бы и рождались такъ, чистыми, духовными и прекрасными будучи въ своей первоначальной природѣ, если бы не охладѣли родители ихъ прежде и не оставили по небреженію то совершенное знаніе, которымъ владѣли и которое только и могло располагать ихъ къ такому рожденію благословенныхъ дѣтей. А потерявъ, они оказались вынуждены снова вспоминать то, чего лишились. Адамъ, отъ Бога ниспавъ, нарёкъ женѣ имя Еѵа, что значитъ «Живящая», потому что жена забыла, что была создана живящей. Послѣ же сказано, что жену свою онъ «позналъ». Не потому, что раньше ея не зналъ, а потому, что забылъ. И, вмѣсто того, чтобы познавать самого себя, онъ сталъ познавать жену. Позналъ же онъ её такъ, какъ ты намъ представилъ, Амвросій: черезъ пріобрѣтеніе ея тѣломъ, а не посредствомъ настоящаго знанія, какъ мы разсмотрѣли выше. Поэтому и имя первенцу ихъ было Каинъ, что значитъ «пріобрѣтеніе». Хорошо ли было это пріобрѣтеніе, или худо, напротивъ, Господь являетъ въ откровеніи Моѵсею и намъ, повѣствуя о Прародителяхъ и ихъ дѣтяхъ. Но съ тѣхъ поръ, какъ позналъ Адамъ Еѵу, жену свою, такое пріобрѣтеніе стало для ниспадшаго человѣчества вполнѣ пріемлемо, ибо пріобрѣтенная въ силу грѣха привычка къ соитію съ любимой женщиной передалась и всему Адамову сѣмени, отчего многіе, не удовлетворяясь даже грѣховнымъ этимъ пріобрѣтеніемъ, устремлялись ко всё болѣе извращённымъ искаженіямъ природной любви. И отъ этого, мой священный амброзіальный братъ, то знаніе, которое служило людямъ умноженію ихъ числа, было совершенно утрачено. Но, какъ наставляетъ насъ мудрый пресвитеръ Климентъ, даже и такое искаженіе можетъ быть вѣрно употреблено людьми безъ преступленія границы естественнаго. Если только происходитъ сіе не со всѣми женами, а только съ нашими собственными ради рожденья дѣтей. «Тѣло не для блуда, — сказано, — но для Господа». Тогда Господь посылаетъ въ женское чрево душу благословенную и прекрасную, а родители становятся соработниками Ему въ воспитаніи тѣхъ, кого Онъ имъ довѣрилъ, и благословляются Его прекрасными дарованіями. И Богъ, когда желаетъ ниспослать въ этотъ міръ душу, наименѣе согрѣшившую, опредѣляетъ её родителямъ добродѣтельнымъ, вложивъ въ ихъ сердца желаніе воспитать её въ праведности, и Всевѣчный Создатель Богъ используетъ ихъ тѣла какъ своего рода инструменты для сотворенія тѣла для этой души, отчего въ благодарныхъ сердцахъ ихъ возгорается родительская любовь, подобная любви Небеснаго Отца, Который дѣлаетъ ихъ Своими соработниками въ дѣлѣ спасенія падшихъ. Замѣть же, что наиболѣе совершенные, подобные Захаріи съ Елизаветой, или-же Еноху, или Ною, или Моѵсею и Сепфорѣ, чье имя означаетъ «птица», которая, подобно птицѣ, полётъ своей лёгкой и чистой души устремила къ Богу, съ ними-же ещё Авраамъ и Сарра, и особенно родители Родившей Волотившееся Слово, Іоакимъ и Анна, — всѣ эти святые люди нигдѣ не были приведены какъ познающіе жёнъ и познаваемыя мужами. Но то знаніе, которымъ прежде обладали люди, было возвращено имъ ради той любви, которой души ихъ воспылали къ Создателю. Поэтому и Спаситель нашъ Іисусъ Христосъ не пожелалъ родиться иначе кромѣ какъ посредствомъ Имѣющей спасительную ту мудрость. Но когда захочетъ Господь низвести душу, тяжко согрѣшившую, чтобы и ей опредѣлить достойный путь покаянія, Онъ используетъ для этого какихъ-нибудь нечестивцевъ или даже патріотовъ, которые насъ, христіанъ, презираютъ и подвергаютъ гоненіямъ за то, что мы ни во что не ставимъ мнимыхъ покровителей ихъ отечества. Совокупляясь, подобно животнымъ, не ради того, чтобы быть орудіями въ рукахъ Бога, но ради гнусной утѣхи, они, сами всецѣло будучи похотливою плотью, создаютъ дурныя тѣла для низверженія въ нихъ душъ очень холодныхъ и тёмныхъ, такихъ, которыя при жизни въ этомъ sвѣроподобномъ обществѣ едва-ли сумѣютъ обратиться къ Творцу всего, отчего и въ концѣ или совершеніи онаго вѣка онѣ будутъ имѣть большее оправданіе. Такихъ дѣтей родители вовсе не любятъ, и, подобно гіенамъ, они совокупляются уже тогда, когда жена ещё не выносила во чревѣ, поскольку имъ не терпится надругаться надъ собственными тѣлами и душами. Несчастныя дѣти, рождаясь отъ такихъ мертвецовъ, и сами выходятъ изъ чрева уже убитыми или покалѣченными. Иногда и сами блудницы употребляютъ особыя sелья для изверженія плода, окончательно убивая въ себѣ всё человѣческое. Но и въ такомъ случаѣ онѣ противъ своей воли становятся орудіями спасенія тѣхъ, кого посылаетъ имъ Богъ, хотя и сами себя обрекаютъ на муки вѣчно грызущей совѣсти. Не случайно вѣдь и Господь нашъ, желая оградить избранный народъ Свой отъ беззаконія и напоминая о величіи Его въ человѣкѣ образа, повелѣлъ побивать такихъ животноподобныхъ людей камнями.

—        Ты хорошо разсуждаешь, Оригенъ. Но позволь мнѣ сказать причину моего сомнѣнія, отчего и прибѣгъ я къ помощи твоей, мудрой и разсудительной.

—        Съ радостью выслушаю тебя, Амвросій.

—        Когда нынче ночью ты привёлъ меня въ собраніе вѣрныхъ и съ тобой поздоровалась эта дѣвушка…

—        Потаміэна?

—        Навѣрное, её такъ звали.

—        Не устаю я Создателя благодарить за оную прекрасную дщерь. Ея отецъ уже исповѣдалъ Бога своимъ Отцемъ, пройдя испытаніе. И сама она, прекрасная Христова агница, уже уготовала себя для священной жертвы, и скоро причислена будетъ къ праведникамъ, убіеннымъ за Слово Божіе, и докажетъ, тѣмъ, что Богъ и Отецъ Слова — это и ея Богъ Отецъ. По смерти же своей спасётъ она многихъ.

—        Радъ я этому несказанно. И думаю, что это хорошо, когда дѣвица, столь прекрасная, какъ она, принесётъ въ жертву Тому, Кто создалъ её, свое превосходнѣйшее богатство. Хотя, признаюсь, мнѣ жаль этой красоты, если она такъ скоро погибнетъ. Но тогда, въ полутьмѣ собранія, взглянувъ не неё, я словно почувствовалъ, какъ насталъ свѣтлый день, настолько они сіяли. И тогда я вспомнилъ то, прежнее мое, ложное, благовѣстіе, которое будто-бы подписано еѵангелистомъ Ѳомой. Ты же знаешь, Оригенъ, какое тамъ вписано нечестіе относительно женщинъ.

—        И это, и много чего ещё.

—        Такъ вотъ, мой премудрый братъ и наставникъ въ Господѣ, то нечестіе вспомнилось мнѣ. Какъ и слова моихъ бывшихъ учителей. Тогда я просилъ Создателя просвѣтить меня черезъ Своё Небесное Слово, какъ ты научилъ меня. Я и не зналъ, что Онъ такъ скоро уже посрамитъ нечестіе лжесловесниковъ – мудростью.

—        Радуюсь этому.

—        Благодарю тебя, Оригенъ. Теперь мы, наконецъ, сможемъ погулять по нашему прекрасному саду.

—        Но разумно будетъ бесѣду нашу завершить молитвой.

—        Это будетъ угодно Отцу.

—        Всевышній и Всевѣдущій Отецъ, Подающій намъ черезъ Твоё Святое и сыновнее Слово разумъ, чтобы мы могли изслѣдовать, что такое есть наша человѣческая любовь, и какой она должна быть, и въ чёмъ она, та, которую Ты вложилъ въ наши души, чтобы мы уподоблялись ею Тебѣ, можетъ быть подобна любви Воплотившагося Твоего Сына и Слова! Помоги намъ, Боже, не орудіями грѣха быть, но орудіями Твоими, да и по отшествіи изъ міра сего покаянія достигнемъ мы Небеснаго Твоего Царства, которое также есть поистинѣ мудрая школа душъ. Ибо Ты, Боже, помощникъ нашъ вѣрный и истинный и Создатель нашъ, славный и великій, Источникъ и Податель Христа и чрезъ Него Духа Святаго, съ Которыми Тебѣ слава подобаетъ вовѣки.

 

X. 2009 – 12. II. 2010,

послѣдняя редакція 08. ѴІІ. 2015.