Собирая какъ-то смородину, я обнаружилъ улитку. Я взялъ её и аккуратно почистилъ травинкой отъ экскрементовъ. Я сталъ разсматривать ея раковину, и невыразимое величіе открылось мнѣ въ ея витіеватомъ узорѣ. Обыкновенный моллюскъ: раздавилъ его и не замѣтилъ — и какая потрясающая красота въ покрывающей его раковинѣ! Какая тайна въ ея узорѣ! Никакого прагматическаго приспособленчества, выработаннаго тысячелѣтіями страха за свою жизнь — невинность и безмятежность въ ея движеніяхъ, таинственное, непостижимое знаніе въ неподвижномъ. Гибельный міръ совершенно сошёлъ съ ума: обреченный на гибель и трясущійся передъ ея неизбѣжностью, онъ побуждаетъ смотрѣть на происходящее глазами страха, глазами борьбы за свою никчемную жизнь. Вотъ она, жизнь — въ моихъ пальцахъ. Если я захочу, её не станетъ, а я выживу благодаря сіюмнутной забавѣ, и дьявольская усмѣшка изуродуетъ мое лицо. Такая хрупкая, такая безмятежная жизнь! Ей всё равно, что я съ ней сейчасъ сдѣлаю. Божье созданіе, оно скрывало отъ меня тайну, не зная, какое сокровище носитъ на своемъ тѣлѣ.

Линіи узора переплетались, образуя сѵмволы. Они походили на буквы древнегреческаго языка, начертанныя на старомъ пергаментѣ нетвердой рукой старика, или даже на скандинавскія руны. И даже, какъ показалось мнѣ, я смогъ различить какіе-то слоги. Но тутъ я внезапно выронилъ улитку, и, когда я поднялъ её, линіи буквъ расползлись, и я уже ничего не смогъ разобрать. Моллюскъ медленно поползъ по листу смородины, унося отъ меня тайну…