І

Нѣсколько словъ о паломничествахъ того времени, въ которое я живу, какими они должны быть, на мой взглядъ. Первое впечатленіе, оно, хотя и обманчивое, но самое сильное. Первое мое впечатленіе отъ монастырей, въ которыхъ я былъ и про которые слышалъ, никакого не оставило во мнѣ хорошего мнѣнія о состояніи въ нихъ духовной жизни. Объ иныхъ-же, какъ, скажемъ, въ Боголюбовѣ или Никольскомъ монастырѣ въ Арзамасѣ сложилось впечатленіе, что это обители какой-то иной религіи, глубоко враждебной христіанству, даже гораздо больше враждебной, чѣмъ исламъ, ибо въ послѣдней предаютъ смерти за обращеніе ко Христу, тѣмъ самымъ дѣлая мучениками, тогда какъ религія этихъ монастырей у обратившихся воруетъ души, отъ которыхъ Создатель получаетъ въ лучшемъ случаѣ одни объѣдки. Я избралъ иной тѵпъ паломничества, находя сродственную мнѣ узницу, заключенную въ болѣе тѣсную клѣть, нежели моя, и наслаждаясь силою и просторомъ, которые узница стяжаваетъ внутри себя, въ себѣ самой преодолѣвая тѣсноту клѣти.

Втайнѣ опасаясь, что въ этотъ разъ я обнаружу душу бѣдную и невѣроятно тѣсную и надѣясь, что что-нибудь такое произойдётъ, изъ-за чего мнѣ придётся отложить свое путешествіе въ душу, я, тѣмъ не менѣе, поспѣшилъ совершить паломничество, поскольку ничего, что могло-бы споосбствовать моему нерадѣнію, къ счастью моему не случилось. Да и потомъ, всё-же хотѣлось мнѣ полюбопытствовать и на темницу, ожидая узрѣть её пріятной для моихъ глазъ, хотя и ранимой и нѣжной. Но то, что мнѣ довелось увидѣть, прежде повергло меня въ смущеніе, ибо узы этой души, будучи столь ещё юны, явили мнѣ старицу, всю исхудалую, съ кожей дряблой и легко сходящей, всю покрытую ранами, словно многострадальный Іовъ, хромающую, съ выраженными скулами и лицомъ старческимъ, хотя съ глазами молодости и лишеннымъ морщинъ, съ рѣдкими волосами, сквозь которые видна даже кожа на головѣ, съ маленькими пальцами, напоминающими на концахъ мягкіе уродливые обрубки изъ-за отсутствія ногтей, съ приторнымъ непріятнымъ запахомъ отъ ея мазей. Эта женщина мнѣ ещё готовила есть, и это получалось у нея даже ловко. Тогда я подумалъ, что въ приготовленіе пищи человѣкъ вкладываетъ свою болѣзнь, настолько ею пропитано было всё ея угощеніе.

Я говорилъ съ нею. Это была самая обычная бесѣда, не явившая долгожданной мудрости духа ни съ ея, ни съ моей стороны: постепенное восхожденіе другъ ко другу съ самыхъ низкихъ ступеней лестницы. Глаза обманули мои надежды, но не очи сердца. Ибо міръ, открывавшійся предо мною, былъ просторенъ и силенъ, и я преображался въ немъ; міръ, который ещё болѣе будетъ расширяться, обращенный ко Господу.

Разставаясь, я поцѣловалъ эти узы, осторожно, боясь повредить ихъ. Мнѣ казалось, что я упустилъ что-то очень важное, но сейчасъ это мнѣ не откроется. Со временемъ я постараюсь ещё вернуться. Когда я уже былъ дома, я ощутилъ, какъ мнѣ теперь не хватаетъ этого лица съ выдѣляющимися скулами и носомъ, этихъ израненныхъ пальцевъ, лишенныхъ ногтей, этого запаха мазей. Я это помню, это было уже: сначала мнѣ было страшно и непріятно, потомъ узницу въ ея заключеніи навѣщаю я съ радостью и мнѣ не хватаетъ ея, а потомъ я захочу её себѣ въ жёны, и мнѣ будетъ уже всё равно, какъ выглядятъ ея узы.

ІІ

Я былъ у нея ещё разъ. Теперь мнѣ не было страшно. Мы сидѣли рядомъ и говорили, кто какъ жилъ до Христа и какъ пришёлъ къ Нему. Это гнилостное наслѣдіе Совдепіи! И она – то-же, что и я, также наслѣдовала уродство гибельной апостасіи. Уразумѣетъ-ли она это? Болѣзнь не была дня нея урокомъ, скорѣе, наоборотъ. Но открывалось мнѣ, сколь много далъ ей Господь, отнявъ скоропреходящую красоту плоти, внутренней красоты, теперь обновляя въ ней чудный Свой образъ. И я бралъ ея руки съ иссохшей, сморщенной кожей и цѣловалъ ихъ. Мнѣ хотѣлось цѣловать именно такія руки, хотя я вѣрю, что и ихъ можетъ исцѣлить Господь. Онѣ уже не пугали меня, какъ прежде, но радовали. Я хотѣлъ сказать ей, что Господь можетъ исцѣлить её, если захочетъ, какъ исцѣлилъ того прокаженнаго, который сказалъ: «Господи, если Ты хочешь, можешь меня очистить», но прежде она высказала похожую мысль, и я сознался, что и самъ подумалъ о томъ-же. Затѣмъ я открывалъ ей Писаніе, стараясь увидѣть его такъ, какъ видитъ его мой Авва. И я глядѣлъ не неё.  И цѣловалъ на прощаніе лице ея и ея уста. Она была чиста и прекрасна. И, когда я прощался съ ней, я замѣтилъ, что лице ея преобразилось счастьемъ, и я любовался ей.