Солнце хоть и спряталось надолго за тучи, сезон отпусков в самом разгаре. Кроме ежеутренних фруктов, отменили традиционные булочки по понедельникам и милкшейки по вторникам: "приятного отпуска, сосите месяц лапу". Даже фонтан в холле выключили, и теперь там непоколебимо-ровное зеркало воды. Сотрудник, уволившийся месяц назад, рассказывал, что проходил собеседование в прошлом июле, и проходя по холлу, решил сократить дорогу по "странному прямоугольному зеркалу на полу". Собеседование-то прошёл, да только не выдержал в нашем отделе и года.

Зато в отделе мы отмечали вчера сезон отпусков, и отперли Самый Секретный Шкафчик впервые с мая. Был какой-то элитный пуэрториканский ром, который привёз только что вышедший из отпуска индус, был финский морошковый ликёр, который привёз из отпуска в заполярье наш немец, и была португальская анисовая настойка, густая от сахара, и до того сладкая, что сахар выпал прямо в бутылке здоровенными кристаллами. Португальца, который её привёз, я застать не успел -- тот уволился ещё зимой.

И ведь действительно, после очередного глотка как-то все проблемы из головы развеиваются, и жизнь начинает казаться приятной и интересной... Чего обращать внимание на реальность, раз от неё одно расстройство и раздражение?

По дороге домой, ещё паря в воздухе от анисо-морошковых духов, я остановился в скверике на набережной, уселся спиной об раскидистое дерево, чтоб защитило меня от всё непрекращающегося дождика. Сидел, разглядывал пропадающие в тумане колокольни в ста метрах от меня, и размышлял -- а ведь у меня всё хорошо! Зачем мне вот хоть что-то ещё, если я вот просто так сижу под деревом -- и уже счастлив? Разве для этого нужны ещё причины?

С неожиданным ощущением, что жизнь принадлежит мне, а не я ей, и обижаться на жизнь -- всё равно, что обижаться на карандаш за то, что коряво пишет, -- я вдруг вынул телефон и набрал номер Кэти: с тех пор, как переехал, я ей звонил раз двадцать, не меньше, но она ни разу не брала трубку, и мне это казалось обидным. Теперь же, видимо, наполнявшее меня ощущение как-то поменяло реальность, потому что трубку она сняла, и мы беззаботно проболтали где-то с час, до последней кроны на моём балансе. А я уж боялся, на иврите и пары слов не смогу связать, за три месяца-то полного безмолвствия.

Тем временем дождь стих, и колокольням вернулись отчётливые контуры.

Кажется, что-то в моей голове уже начинает вставать на правильные места. Не зря же говорят, что самый густой мрак -- перед рассветом.