Она умела кричать, как ворона: “Каррр!” —
вкладывая в это “каррр!” столько обиды на мир,
что даже зеленый с розовым ежиком шар
лопался, как будто в нем десять проделали дыр.

Она умела кричать, как ворона: “Каррр!” —
и спозаранку, когда я в объятиях сна
еще посапывал мирно, будила в самый разгар
блаженства — мерзкими криками из-за окна.

Может быть, это “каррр!” я больше всего и любил;
на эти губки смешливые — О, вундербар! —
глядел неотрывно и радовался как дебил,
когда они вдруг издавали жуткое “каррр!”

Она взмахивала руками — и слетались полки
ее товарок черных на Черноморский бульвар,
как в “Принце и нищем”, она стаскивала чулки —
и начинался разгул этих черных чар!

И как заведенный злой чернавкою в лес,
но пощаженный ради молений его,
каждый миг ожидая гибели или чудес,
Я оглядывался и не понимал ничего…

Грех глядит на меня, позевывая и грозя,
Кара вензель свой острый вычерчивает за ним,
Смерть придет — и не удостоит взглянуть в глаза,
Только вскрикнет голосом твоим хриплым, родным.

Григорий Кружков
Erica Hopper