Это цитата сообщения Stefaniia-Stefa Оригинальное сообщение

Загадка картины Давида: смерть кузенов-близнецов. За что Гораций убил сестру

Добрый день. С вами снова любимая рубрика "омерзительное искусствоведение". Сегодня мы поговорим о произведениях мирового искусства, посвященных шести персонажам древнеримской истории, поубивавшим друг друга и невинную (как обычно) женщину. В этом нам помогут произведения великих художников, в т.ч. Жан-Луи Давида и классициста Федора Бруни, а также некоторых других.

На дворе стоял седьмой век до нашей эры. Город Рим был совсем молодым городом, после эпохального похищения сабинянок (рассказывала ранее) прошло всего два поколения. Похищение было при Ромуле (первом царе), а теперь третьим царем был Тулл Гостилий, внук как раз похищенной сабинянки-царевны.

И, фланируя на волнах перманентной пассионарности, младые римляне продолжали мочить соседей, как гопники на районе. Сабиняне уже были подмяты, то бишь ассимилированны. Теперь пришла очередь других ближайших соседей.

Ассимилияция сабинян римлянами на картине Кристофа Феселя "Похищение сабинянок", 1801

Следующими крайними оказался город Альба-Лонга. Совсем близко, если по современным меркам (считается, что примерно 12 км к югу от современного Рима, если по виа Аппиа), однако ж для первого тысячелетия до н.э. это было далеко! И враг был очень очень могущественнен! Впрочем, сами римляне тогда уже были тоже очень могущественными и очень-очень сильными! (Это я так кратко вам Тита Ливия пересказываю).

Итак, две очень-очень могущественные армии -- римская и альбанская сошлись практически в чистом поле, поблизости римских стен. Потому что на этот раз не римляне были инициаторами драчки, а альбанцы пришли выразить им свое негодование за краденый скот. Уж не знаю, какого размера были те армии, и данных по демографии древнего Рима 7 века до н.э. я не нашла, но предположим, что они были очень огромные, эти армии, человек по тысяче, а то и пятьсот, почти как на Проспекте Сахарова в дождливый день санкционированного митинга.

Римский царь и диктатор Альба-Лонги уединились для переговоров. По понятиям, им надо было бы, конечно, как Ахиллу с Гектором, сойтись в фотогеничном единоборстве, но оба были людьми не очень молодыми, умирать не особо хотелось, да и за дешевым пиаром никто не гнался. Подданных было жалко вот еще (что, в силу нетипичности, еще раз свидетельствует о их малочисленности). В общем, главы государств решили выставить вместо поединщиков-богатырей. Чей победит, того город оказывается победителем -- и второй город будет считать его гегемоном. Какие-то слишком глобальные последствия банальной драчки из-за кражи скота, но видно, накопилось много к тому времени, пузырь набух.

В классическом Риме к покойному уже городу Альба-Лонга относились с большим почтением: считалось, что его основал Юл (Асканий), сын Энея и предок Юлия Цезаря.
На картине: троянский беженец Эней на италийском побережье вступает в вооруженный конфликт с местным жителем, протестующим против того, чтобы Эней с сыном остался тут на ПМЖ.

Дальше история приобретает совершенно неправдоподобное развитие. До наступления эры клиник по искусственному оплодотворению, я имею в виду. Итак, в альбанском войске среди воинов обнаружилось три брата-близнеца, мощных и мускулистых. Фамилия их была Куриации. Так бывает, скажете вы, но дело в том, что в римском войске тоже обнаружилось три брата-близнеца, ровно того же возраста и могучего телосложения. Эти по паспорту были Горациями (громкое имя! но поэт не потомок, а сын вольноотпущенника-раба, который всклепал на себя в честь патрона). Вдобавок, оба комплекта тройняшек были ровесниками. И, в довершение этой невероятной с точки зрения статистики истории, добавлю, что их матери были сестрами. Близняшками, разумеется.

Современные историки, как люди разумные, про эти два комплекта тройняшек уточняют, что наверно это были просто братья примерно одного возраста, утрамбованные фантазией аэдов в "близнецов". Ну, либо, что вся история вообще полностью вранье, не только про состав семьи участников.

Если же далее по тексту, то идея о том, чтобы выставить на единоборство одинаковых воинов, одного возраста, телосложения, весовой категории и школы фехтования -- всех очень вдохновила, потому что победа бы явно продемонстрировала, на чьей стороне божество. Потому что победа бы зависила не от технавыков противников, а действительно, от какой-то случайности.

Оба лидера спросили свои комплекты тройняшек, не против ли те выйти на поединок против кузенов (и молочных братьев, вдобавок). Ничтоже сумняшеся (о! ееее! я написала это выражение с первого раза правильно! ура!), так вот, ни секунды не раздумывая, оба комплекта ответили: "кузены? какие кузены? какое кровное родство, детство вместе, сломанные игрушки, тетя Рая будет плакать? разумеется, нам будет пофиг, главное -- отстоять честь родины!!!"

Горации, правда, сначала уточнили, что им надо будет спросить  разрешения у папы, Горация-старшего.
Вот именно этот момент, когда папа дал им разрешение, и они клянутся родину не посрамить (опять без ошибки, у меня сегодня удачный день), и изображен на знаменитой картине Давида. Римский комплект тройняшек тянет руки к отцу, который вручает им оружье. На заднем плане женщины -- жены и сестры. Тетки в картинах классицистов на сюжет данной истории берутся из пьесы Корнеля "Гораций" 1640 года, которая пользовалась большой популярностью в 17-19 веках.

Но вернемся к обещанным трупам.
Горации и Куриации сошлись на поле боя в кровопролитном поединке. За спиной у каждого комплекта поединщиков стояла армия родного города, ударить в грязь лицом было невозможно.

Поначало в счете вели альбанские Куриации (и мировая история могла бы пойти по-другому! Не было бы римской империи). Куриации сразу убили двоих Горациев, в живых остался только Публий Гораций. То есть -- на арене всего четыре человека. Исход поединка, казалось бы, ясен, но...

Но Публий Гораций видел, что кузены уже подранены: кто в ногу, кто в пятку, и поэтому передвигаются с разной скоростью. Он обратился в притворное бегство, они ринулись за ним, но не всем скопом, а кому как позволяли полученные травмы. Трое Куриациев нагоняли его по отдельности, вот он их по отдельности каждого и убил.

И остался победителем. Альба-Лонга вынуждена была признать гегемонию молодого городишки Рима.

Что-то текст получается длинным, поэтому о том, почему, как обычно, в итоге зарубили совершенно неповинную барышню, мы поговорим в понедельник.

Сегодня расскажу, за что была убита невинная девушка, и на какие картины это вдохновило художников, в том числе русских.

На прошлой неделе мы прочитали историю, как в 7 веке до н.э.  одни тройняшки (римские) победили других тройняшек (из Альба-Лонги) в ритуальном поединке, устроенном для того, чтобы выяснить, чей город будет править. Итак, из шести человек выжил только один -- римлянин по имени Публий Гораций.

Вокруг него лежали трупы: двух его братьев-близнецов и троих его кузенов-близнецов Куриациев.
Но главное, что его Отчизна, благодаря его усилиям, победила!
Упоенный своей победой и еще не остывший от ярости битвы, он начал собирать трофеи.

Это сегодня мы используем слово "трофей" как попало, в том числе и в переносном смысле. А для римлян трофеем была совершенно конкретная штука: палка, на которую надевали доспех врага, а сверху обычно его шлем и прочие фенечки. И торжественно это несли, похваляясь. А потом ставили на видном месте, на память, посвящали богам.

И вот наш чемпион (от латинского "полевик", т.е. "боец, отличившийся на поле битвы"), обобрав трупы, радостно пошел домой, в Рим. Трофеи символизировали его победу в этом своего рода триумфальном шествии.

При входе в Рим, у Капенских ворот, его ждала родная сестра. Античные писатели зовут ее попросту Горацией, но мы, чтоб не путаться, будем писать вслед за Корнелем "Камилла".

И вот Публий Корнелий взял и убил свою сестру, прямо там, у ворот.
За что же?

Карло Чиньяни. "Смерть Камиллы". 1703. Музей Екатеринбурга (благодаря этой картине героиня попадает в мой пополняющийся список Смерть топлесс).

Тит Ливий пишет об этом черном деле так:

"Пер­вым шел Гора­ций, неся трой­ной доспех, перед Капен­ски­ми ворота­ми его встре­ти­ла сест­ра-деви­ца, кото­рая была про­сва­та­на за одно­го из Кури­а­ци­ев; узнав на пле­чах бра­та жени­хов плащ, выткан­ный ею самою, она рас­пус­ка­ет воло­сы и, пла­ча, окли­ка­ет жени­ха по име­ни.
Сви­ре­пую душу юно­ши воз­му­ти­ли сест­ри­ны вопли, омра­чав­шие его победу и вели­кую радость все­го наро­да.
Выхва­тив меч, он зако­лол девуш­ку, вос­клик­нув при этом:

«Отправ­ляй­ся к жени­ху с тво­ею не в пору при­шед­шей любо­вью! Ты забы­ла о бра­тьях — о мерт­вых и о живом, — забы­ла об оте­че­стве. Так да погибнет вся­кая рим­лян­ка, что станет опла­ки­вать непри­я­те­ля!»

Чер­ным делом сочли это и отцы, и народ, но про­ти­во­сто­я­ла пре­ступ­ле­нию недав­няя заслу­га. Все же Гора­ций был схва­чен и при­веден в суд к царю...."

Рассказ Тита Ливия, приведенный выше, еще норм. Писатель нейтрально, безоценочно, рассказывает о событии и описывает, что реакция римского народа была негативной на это убийство.

Если же хотите вкусить истинного виктимблейминга и белопольтовости, почитайте, как то же убийство описывает грек Дионисий Галикарнасский:

"...Гора­ций, при­бли­зив­шись к воротам, узрел и тол­пу наро­да, высы­пав­шую из горо­да, и при этом сест­ру свою, мчав­шу­ю­ся впе­ре­ди. Вна­ча­ле он был раз­дра­жен самим зре­ли­щем того, что девуш­ка брач­но­го воз­рас­та, оста­вив дом, где ей подо­ба­ло нахо­дить­ся рядом с мате­рью, бро­си­лась в тол­пу, слов­но послед­няя про­сто­людин­ка. Но пере­брав мыс­лен­но мно­же­ство неле­пых объ­яс­не­ний ее поступ­ка, Гора­ций, нако­нец, снис­хо­ди­тель­но нашел ему оправ­да­ние в жаж­де пер­вой обнять избе­жав­ше­го гибе­ли бра­та и чисто по-жен­ски вызнать у него подроб­но­сти о подви­гах погиб­ших бра­тьев, а пото­му она и пре­не­брег­ла при­ли­чи­я­ми.

Но сест­ра рва­лась не к бра­тьям, а устре­ми­лась в неиз­вест­ное, охва­чен­ная любо­вью к одно­му из дво­ю­род­ных бра­тьев, кото­ро­му была сосва­та­на в жены отцом. Она таи­ла недоз­во­лен­ную страсть, но, про­знав от кого-то из оче­вид­цев жут­кие подроб­но­сти сра­же­ния, пере­ста­ла сдер­жи­вать себя и, выско­чив из дома подоб­но мена­де понес­лась к воротам, не огляды­ва­ясь на кор­ми­ли­цу, кото­рая взы­ва­ла к ней и бежа­ла сле­дом.

Очу­тив­шись за горо­дом, она увида­ла лику­ю­ще­го бра­та, на голо­ву кото­ро­го царь воз­ло­жил венок, и его спут­ни­ков, несу­щих доспе­хи уби­тых, а сре­ди добы­чи — узор­ча­тое оде­я­ние, кото­рое она сама вме­сте с мате­рью вытка­ла и отпра­ви­ла жени­ху в пода­рок к буду­щей свадь­бе, ведь обла­чать­ся в разу­кра­шен­ные узо­ра­ми пла­щи было при­ня­то у лати­нов для тех, кто шел за неве­ста­ми. Так вот, узрев этот плащ, обаг­рен­ный кро­вью, она разо­рва­ла на себе хитон и, колотя себя рука­ми в грудь, при­ня­лась опла­ки­вать дво­ю­род­но­го бра­та и взы­вать к нему, так что всех окру­жаю­щих охва­ти­ла ото­ропь.  Опла­кав же участь жени­ха сво­его, она под­ни­ма­ет на бра­та пустые гла­за и мол­вит:

«Сквер­ней­ший чело­век, ты весе­лишь­ся, про­лив кровь сво­их дво­ю­род­ных бра­тьев, и меня, несчаст­ную род­ную сест­ру, лишил заму­же­ства, ничто­же­ство! В тебе не теп­лит­ся жалость к погиб­шим соро­ди­чам, кото­рых ты вели­чал род­ны­ми бра­тья­ми. Напро­тив, слов­но совер­шив доб­рый посту­пок, лишил­ся ума на радо­стях и вен­ки на себя воз­ла­га­ешь за это зло­дей­ство. Что же за зверь таит­ся в тво­ей душе?»

Гора­ций, услы­шав такое, воз­ра­зил:

«Ведь граж­да­нин любит свое оте­че­ство и кара­ет тех, кто жела­ет ему зла, будь то чужой или свой: в их чис­ло я вклю­чаю и тебя, узнав­шую, что мы одно­вре­мен­но испы­та­ли и вели­чай­шее из благ, и гор­чай­шую из бед — и победу наше­го оте­че­ства, кото­рую я, твой род­ной брат, добыл, и гибель бра­тьев. А ты, гнус­ная, раду­ешь­ся не обще­му бла­гу для оте­че­ства и не наше­го дома горем печа­лишь­ся. Нет, пре­зрев кров­ных бра­тьев, ты опла­ки­ва­ешь смерть жени­ха — и даже не скрыв­шись в укром­ном месте, тво­ря свой позор на гла­зах у всех, — и меня герой­ст­вом и вен­ка­ми попре­ка­ешь, бра­то­не­на­вист­ни­ца, недо­стой­ная пред­ков. И раз уж ты не о род­ных бра­тьях горю­ешь, а о дво­ю­род­ных, то хоть телом при­над­ле­жишь живу­щим, а душой нахо­дишь­ся с мерт­вым, то и сту­пай к тому, о ком сле­зы льешь, и не пят­най позо­ром ни отца, ни бра­тьев».

Выкрик­нув это, он пере­сту­пил грань отвра­ще­ния к поро­ку и, обу­ян­ный яро­стью, сра­зил ее уда­ром меча в бок, а убив сест­ру, отпра­вил­ся к отцу..."

Оцените весь набор, за что он ее убил (по Дионисию):

а) она вышла из дома
б) она вышла из дому одна, без сопровождения охраны (кормилицы)
в) она была неподобающе одета (разодрала хитон в знак траура)
г) она плакала не по братьям, а по врагам Отчизны, пускай и по жениху
д) она раззявила свой поганый рот и посмела высказать мужчине (брату) свои отрицательные эмоции словами
е) она делает это не в укромном месте, одна, а публично, позоря этим мужчину

И, судя по интонациям текста, Дионисий явно считает, что убил Гораций сестру за дело.
Тит Ливий ограничивается только пунктом "Г".
Я не устаю повторять, что великими чаще становятся те, кто более лаконичен и имеет чувство меры и такта.

Что же было с Публием Горацием дальше, после того, как шокированный народ (не разделявший просвещенной позиции Дионисия), скрутил сестроубийцу прямо над трупом?

В итоговой версии рисунок Давида на тему выглядел так. Писать картину маслом, в пандан "Клятве Горациев", он не стал -- и наверно, хорошо. Тема-то действительно, не такая благородная, как с клятвой. Зато оцените композицию и опять использование темы протянутых рук.

Лирическое отступление: я почтала всякие исследования, хотелось выяснить, зачем Гораций все-таки убил сестру с точки зрения современного структурного анализа, мифогенеза и всякое такое. Обьяснения есть разные. (Хотите загрузиться по-полной, почитайте Коптева). Но почему-то никто не приводит аналог, который приходит в голову сразу же, при багаже эрудиции. В Библии описано, как Иеффай дал обет Богу, что ради победы принесет ему в жертву первое, что выйдет из ворот при его возвращении домой (подразумевая очевидно козу или корову). Первой вышла родная дочь, пришлось ее принести в жертву. Сюжет расхожий,  в греческой мифологии критский царь Идоменей во время бури при возвращении из-под Трои поклялся принести в жертву Посейдону первое, что встретит, и благополучно вернувшись домой, встретил сына. За его убийство сограждане царя и изгнали.
В сказках бродячий сюжет тоже остался, в варианте "отдай то, что дома не оставил", когда герой ради ништяка обещает волшебному покровителю нечто, а потом оказывается, что это его новорожденный.

В общем, если предположить, что изначально в этом мифе Публий  Гораций пообещал божеству за свою победу принести в жертву нечто "свое", что он первым встретит у ворот, и за это обещание божество даровало ему победу в действительно очень трудных условиях -- то тогда это убийство (жертвоприношение) получает хоть какое-то логическое обьяснение, кроме амока и неостывшей ярости битвы.

Что же было убийце?
Народ привел его на суд к царю. Но Публий Гораций же герой, он родину спас! Царю стало стремно, и он, как Понтий Пилат, перевел стрелки -- отправил его на суд к дуум­ви­рамам. Те, следуя букве закона, присудили его к смертной казни. Но Гораций потребовал, согласно пятой поправке, апелляцию и суда присяжных, т.е. народного собрания.
На народное собрание пришел папа-Гораций, который сказал, что дочь его -- дрянь, и он сам бы ее убил за подобное поведение. "Я даже запретил хоронить ее в семейной усыпальнице! Бросил тело лежать, где она упала". (Сердобольные римляне принесли туда гору камней и похоронили ее хоть так, при Тите Ливии этот курган еще показывали).

Еще папа-Гораций напомнил, что мальчик его -- вообще-то герой, и родину спас. "С утра у меня было три штуки сыновей, оставьте мне теперь хоть последнего!"

В итоге Публию Горацию присудили чего-то там условно и искупительные жертвы.

НИЧЕГО, в общем, никакого настоящего наказания не было этому мужчине-победителю, классическому представителю патриархального общества, где женщина -- это всего лишь безгласное имущество и должна делать все, что ей говорят мужчины в ее семье и не рыпаться.

https://zen.yandex.ru/shakko