[показать] [показать] [показать] [показать]
О двоих, которые не испугались встать над принятым в обществе
(у того и другого были семьи), вырастили чувство,
которое столь же редко, как и любое чудо.
Первая встреча определила их дальнейшую судьбу.
«Нас несло, как на гребне волны». И эта волна сметала все на своем пути.
Семья, дети, общественное мнение – сдерживали,
но не могли остановить их влечение навстречу друг другу.
Любовь стала для них испытанием, и, как показало время,
они его выдержали достойно.
Невысокий, крепко сложенный офицер энергичным шагом
прошёл мимо пары, прощающейся на перроне.
«Знаешь, кто это? Это Колчак-Полярный.
Он недавно вернулся из северной экспедиции», – охотно объяснил муж.
Ахнув от неожиданной встречи с известным исследователем сибирской Арктики,
Анна всматривалась в удаляющуюся фигуру, пока она не исчезла вдалеке.
Она навсегда запомнила случайную и мимолётную встречу с тем,
кого знала всего пять лет,
и с судьбой которого навсегда связала свою судьбу.
В ту тревожную пору виделись они нечасто, а выпадавшие свидания проходили,
как правило, «на людях». Так прошли 1915 и 1916 годы.
В своих воспоминаниях А. Тимирева пишет:
«благодаря любви, для меня весь, предреволюционный 1916 год был радостью,
праздником. Разбуди меня ночью, спроси, чего я хочу, скажу: «Видеть его!».
В любви она призналась первой:
«Я сказала ему, что люблю его. Всегда хочу видеть его, думаю о нём,
что для меня такая радость видеть его». И он ответил: «Я Вас больше чем люблю».
Оба чувствовали горечь близкой разлуки,
но были счастливы, что сейчас вместе.
….Вольной жизнью глубоко вздохнуть.
Утешенье вымолить у Бога,
О нехитром счастье попросить.
Далека нелегкая дорога -
Тянется, как от кудели нить. …
«Я знаю, что за всё надо платить – и за то, что мы вместе тоже,
– но пусть это будет бедность, болезнь, что угодно,
только не утрата той полной нашей душевной близости, я на всё согласна».
Родство душ они сохранили до последнего мига,
а за недолгое счастье быть вдвоём поплатились жестокими страданиями.
Последняя записка Анне содержала признание:
«Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось
– только бы нам не расставаться».
Где бы не находилась она по воле злого рока, не проходило и дня,
чтобы она не вспоминала то, что было прожито рядом с ним.
Все пять лет – от первой встречи в Петербурге до выстрела февральской ночью.
И каждый год Седьмого февраля
Одна, с упорной памятью моей,
Твою опять встречаю годовщину.*
А тех, кто знал тебя, – давно уж нет,
А те, кто живы, – все давно забыли.
И этот, для меня тягчайший день, –
Для них такой же точно, как и все:
Оторванный листок календаря.
«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна
Увидеть Вас, побыть с Вами, услышать Ваш голос, – да ведь испытать вновь радость близости Вашей, да ведь это представляется мне таким счастьем, о котором я не смею сейчас и думать и не думаю. Думать о Вас все время сделалось более чем привычкой, почти моим свойством, но теперь я очень редко [Далее зачеркнуто: почти никогда не думаю.] думаю о Вас в будущем [Далее зачеркнуто: почти никогда не.], испытываю желания Вас увидеть. Было время, когда я всегда связывал свои мысли о Вас с мечтой или надеждой Вас увидеть, теперь я думаю о Вас в связи с прошлым, с воспоминаниями. Я не могу точно объяснить Вам, почему это так. Мне очень тяжело думать об этом [Далее зачеркнуто: о будущем.], связывать будущее с Вами - мысль эта иногда приводит меня в состояние такой отчаянной тоски, что развитие ее, право, может навести [на] мысли о том, что японцы деликатно называют «благополучным выходом»
….. Я только думаю о тебе и твоей участи - единственно, что меня тревожит. О себе не беспокоюсь - ибо все известно заранее. За каждым моим шагом следят, и мне очень трудно писать. Пиши мне. Твои записки – единственная радость, какую я могу иметь. Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня и сохрани себя. Гайду я простил. До свидания, целую твои руки.
Полвека не могу принять,
Ничем нельзя помочь,
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь.
А я осуждена идти,
Пока не минет срок,
И перепутаны пути
Исхоженных дорог.
Но если я еще жива,
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.
Невозможно солгать в письме. Можно притвориться при личном общении
— обняв, спрятав лицо, чуть изменив голос.
Но как скрыть правду в строчках?
В письме полностью обнажается человеческая душа.
…….И вдруг стало так легко и ясно, как стекло протерли. Все будет.
Все уже есть. Исчезло мое и ваше. Каждое утро я открываю глаза и улыбаюсь.
Я живу, я жду. Это награда, а не наказание. Потому что против всех законов физики,
ты отдаешь, а у тебя прибывает и не кончается.
Представляете, я чувствую у себя в ладонях большой и невозможно круглый
светящийся шар. Это благодать, дар, счастье.
Так бывает, вы не смейтесь, я знаю. Я стою на пороге неведомого огромного мира.
Пусть будущее мы видим гадательно, как сказал Апостол «сквозь тусклое стекло»,
но пребывает с нами Вера, Надежда, Любовь.
И Любовь из них больше…"
"Милый Александр Васильевич, далёкая любовь моя...
чего бы я дала, чтобы побывать с Вами, взглянуть в Ваши милые тёмные глаза..."
Вскоре приходит ответ:
"Передо мной лежит Ваше письмо, и я не знаю - действительность это или я сам до него додумался".
……Но где бы мы ни встречались, всегда выходило так, что мы были рядом, не могли наговориться, и всегда он говорил: "Не надо, знаете ли, расходиться - кто знает, будет ли еще когда-нибудь так хорошо, как сегодня". Все уже устали, а нам - и ему и мне - все было мало, нас несло, как на гребне волны. Так хорошо, что ничего другого и не надо было. "