Всего трилогий у Робертсона Дэвиса четыре:
- Салтертонская, написанная в 1951-1958 годах, то есть когда Дэвису было 38-45 лет. Несмотря на то, что это первая романная попытка, от нее можно ожидать многого: на момент ее написания автор уже успел издать несколько критических работ о Шекспире, почти десяток пьес и два сборника эссе. На русский (пока) не переведена.
- Дептфордская, с которой началась моя любовь к этому изумительному бородатому мужчине, написанная в 1970-1975 годах. О ней я и попробую рассказать сегодня. На русском издавалась в переводе М. Пчелинцева ("Пятый персонаж", первая книга трилогии) и Г. Крылова (две другие книги – "Мантикора" и "Мир чудес").
- Корнишская, написанная в 1981-1988 годах, на русском изданная в 2012-2013 в потрясающих переводах Татьяны Боровиковой. В тот период Робертсон Дэвис как раз попробовал себя как либретист, что, вне всякого сомнения, отразилось на сюжете третьей части.
- Наконец, Торонтская, увы, незавершенная: две первые ее книги вышли в 1991 и 1994 году, а в 1995 Робертсон Дэвис умер. Также пока не переведена на русский, но, надеюсь, это ненадолго.

[312x475]


Есть много причин, почему мне нравится Дэвис. Во-первых, он канадец. Это проявляется не только в выборе тем, хотя уже на этом уровне очень радует, но и в каком-то особом спокойствии, плавности, немного отстраненном взгляде на мир, свойственном многим канадцам. Как говорил Маршалл МакЛюэн, канадцы – это периферийная нация, которая может себе позволить тихо наблюдать и осмысливать события, не вовлекаясь в них. Во-вторых, он бородат, и это очень уютная, располагающая к себе бородатость, возможная, кажется, только у хорошего человека. В-третьих, он чертовски умен и остроумен. Романы Дэвиса насквозь интертекстуальны, значительная часть его юмора построена на узнавании, на подмигивании читателю. Но в то же время он не снисходителен. Он воспринимает читателя как равного себе в интеллектуальных играх, не опускаясь до лекций или объяснения шуток. В-четвертых, он любит своих героев, даже если они глупцы, обманщики, эксцентрики или невротики. В романах Дэвиса нет идеальных персонажей, но все они по-своему симпатичны. Он иронизирует над ними, но тепло, по-доброму; шутит, не издеваясь.


[253x400]***

Есть люди, которым словно на роду написано вечно терпеть невзгоды и оставаться на обочине жизни; Демпстер явно относился к этой категории, хотя не приходится сомневаться, что, стоя на коленях у постели жены, он считал свою роль в разыгрывающейся драме ничуть не меньшей, чем любая другая. Это – одна из жестоких особенностей жизненного театра, все мы считаем себя звездами, напрочь отказываясь понять и признать свою истинную сущность второстепенных персонажей, а то и статистов.

***

Преподобный Боуйер любил ошарашить свою аудиторию, потому, наверное, он и сказал, что наш щебеночный карьер во многом похож на Геенну. Мои родители считали, что это уж он слишком загнул, но я не видел никаких причин, почему бы преисподняя не имела на земле вроде как филиалов, вполне видимых и осязаемых.

***

Меня очень привлекала история. Мое решение учиться на историка прямо связано с войной; сидя в окопах, я постепенно пришел к убеждению, что меня используют силы, мне неподконтрольные, в целях, мне совершенно непонятных. Я питал надежду, что история покажет мне, как устроен и функционирует мир, человеческое общество. Надежда оказалась тщетной, но зато я увлекся историей как таковой.

***

Святой торжествует над злом. Да, но мы, большинство, не способны на это, а так как мы любим святого и хотим, чтобы он походил на нас, мы приписываем ему некое несовершенство. Не обязательно сексуальное. Фома Аквинский был чудовищно толстым. У святого Иеронима был кошмарный характер. Это приятно толстым людям и вспыльчивым людям. Человеку неуютно в компании совершенства, оно его душит. Он хочет, чтобы даже святые отбрасывали тень. И если они, эти праведники, жившие так благородно, но все же тянущие за собою тень, если они приблизились к Господу, что ж, тогда и для худших из нас остается какая-то надежда…

***

Метафорическая жизненная битва похожа на настоящую войну – в ней больше искалеченных, чем убитых.

***

Почему людям всех времен и народов так нужны чудеса, бросающие вызов всем будничным, твердо установленным фактам? А может, жажда чудесного уходит корнями в некое врожденное, не поддающееся проверке знание, в глубинную уверенность, что чудесное есть существенный, неотъемлемый аспект реальности? Или наоборот – сама эта жажда порождает чудеса?
Разумеется, философы занимались этим вопросом и давали на него ответы, казавшиеся им в высшей степени убедительными; к сожалению, я ни разу не видел, чтобы эти ответы убеждали кого-нибудь, кроме самих философов.

***


Все это есть в Дептфордской трилогии, получившей имя от названия вымышленного провинциального городка Дептфорда, штат Онтарио, где и начинаются события. Завязка простая: мальчишка, играя в снежки с друзьями, промахивается и попадает в случайную прохожую, – а дальше события наслояются одно на другое, превращаясь в стремительный снежный ком. "Пятый персонаж" – рассказ мальчишки, в которого должен был попасть снежок, выросшего и ставшего учителем истории; "Мантикора" – роман о том, как сын мальчишки, бросившего снежок, пытается раскрыть тайны прошлого; "Мир чудес" – это история известного иллюзиониста и по совместительству сына прохожей, в которую попал снежок. Все три текста образуют полифонию, начиная из одного и того же сюжета и развивая его каждый в своем направлении. Персонажи переходят из книги в книгу, но не только в пределах этого цикла – историк Данстан Рамзи, например, появляется в эпизодической роли в Корнишской трилогии, укрепляя сговор между Робертсоном Дэвисом и читателем.


[252x400]***

Я твердо убежден, что трезвость хороша для тех людей, которым она полезна. Я не из их числа.

***

Любая настоящая фантазия серьезна. Только надуманные фантазии несерьезны. Именно поэтому нельзя навязывать детям надуманные фантазии.

***

– Логика похожа на крикет, – предупреждал он. – Все очень хорошо, пока вы играете по правилам. Но что будет с вашей крикетной партией, если кто-нибудь вдруг решит вынести на поле футбольный мяч или возьмется за хоккейную клюшку? А ведь именно это постоянно случается в жизни.

***

Широко распространено мнение, будто исключительная жестокость объясняется безумием, хотя из этого следует, что исключительная доброта тоже вызвана безумием.

***

Я не обещаю счастья и не знаю, что это такое. Вы там, в Новом Свете… как это говорят?.. помешаны на идее счастья, будто счастье – это что-то постоянное, измеримое, улаживающее любые проблемы и всеоправдывающее. Если его как-то и можно определить, то разве что как побочный продукт других составляющих жизни. Ведь многие, кому отнюдь не позавидуешь, тем не менее счастливы. Забудьте о счастье.

***

– Лизл, я не герой.
– Ах, как скромно и жалобно это звучит! И вы хотите, чтобы я думала: вот ведь как мужественно принимает он свою ограниченность. Но я так не думаю. Вся эта личная скромность – аспект современной капитулянтской личности. Вы не знаете, герой вы или нет, и чертовски решительно настроены никогда не выяснять этого, потому что если вы герой, то вас страшит это бремя, а если нет – страшит определенность.

***


Наверно, одна из самых замечательных черт Депфордской трилогии – то, что все книги звучат совершенно по-разному, как если бы их рассказывали три разных человека. Первая говорит спокойным голосом Данстана Рамзи, который пытается – с очень переменным успехом – составить объективный отчет о прошлом и настоящем. Вторая резкая, субъективная, как сеанс у психоаналитика – ведь именно с него начинается история Дэвида Стонтона, стремящегося в прошлом найти ответы на личные вопросы. Третья – спрошная мистификация, игра в "верю – не верю", в которой все не то, чем кажется.
Трилогию называют магической и философской. Первое определение особенно верно для "Мира Чудес", все-таки он повествует о магии и иллюзиях (не обязательно на сцене – в жизни тоже), но и в двух других книгах тоже присутствует волшебство. В "Пятом персонаже" это прежде всего волшебство повседневное, душевное, делающее Данстана Рамзи очень симпатичным героем, несмотря на его наивность и отшельничество. В "Мантикоре" же это волшебство юнгианского толка, построенное на мифах, архетипах и том, что лишь кажется случайностями. Для разговора о философичности текстов тоже есть все основания – к счастью, эта философичность ненавязчива и лишена дидактизма. Робертсон Дэвис подкован в теологии, так что читалеля, кроме прочего, ожидают поистине увлекательные рассуждения о религии, церкви, святости, боге, дьяволе и том, как все это отображается в человеке.


[254x400]***

– Дьявол сегодня не очень популярен. Лишь немногие принимают его всерьез.
– Знаю. Как он, должно быть, смеется. Вот Бог, наверно, не смеется над теми, кто считает, что Его нет. Он выше смеха. А дьявол – нет. Это одно из самых его привлекательных качеств.

***

Скука, глупость и патриотизм, в особенности если их соединить, – это три величайших зла, известных нашему миру.

***

Дети – ужасная аудитория для фокусника; все думают, что дети обожают чудеса, но на самом деле они лишены воображения и только и хотят, что узнать – как это делается. Они еще не доросли до мудрости, которой нравится, когда ее обманывают. Самые маленькие все же получше, но они еще на том этапе жизни, когда появление зайца из шляпы не вызывает никакого удивления; на самом деле их интересует только заяц.

***

Мы, взобравшись на кочку образования, сочинили для себя мир, из которого изгнаны чудо, страх, опаска, величие и свобода творить чудеса. Конечно, чудо стоит больших денег. Его нельзя встроить в современное государство, потому что чудо противоречит безопасности, о которой мы с таким волнением хлопочем, которую просим у современного государства. Чудо необыкновенно, но оно к тому же и жестоко, жестоко, жестоко. Оно недемократично, элитарно и безжалостно.

***

Только немногие очень проницательные люди знают, что у великих магов в отличие от бездарных фокусников не бывает любовниц.

***

Бог хочет вмешиваться в то, что происходит на земле, а делать он это может только руками людей. Я думаю, и дьявол находится в таком же затруднительном положении. Было бы странно, если бы дьявол использовал Магнуса только в тот раз. И Бог тоже. Да, конечно же, и Бог тоже. Когда эта парочка хватает нас за фалды, наступает момент истины, момент выбора – ведь оба говорят с нами так безапелляционно, что разобраться, кому из них принадлежат какие слова, довольно затруднительно. Если есть выбор, то всегда имеются две возможности.

***

pro_Chtenie