(Историческая миниатюра Валентина Саввича Пикуля)
Надежда Петровна Ламанова говорила:
- Костюм есть одно из самых чутких проявлений общественного быта и психологии. Одежда является как бы логическим продолжением нашего тела, у неё своё служебное назначение, связанное с нашим образом жизни и с нашей работой. Костюм должен не только не мешать человеку, но даже и помогать ему жить, радоваться, горевать и трудиться...
Чувствуете, как много требований к одежде!
И много лет подряд, когда бы я ни касался материалов о быте Москвы начала прошлого века, мне всюду встречалось это имя - Надежда Петровна Ламанова; о ней писали, как о человеке довольно-таки известном в жизни России. Сначала я пропускал это имя через фильтр своей памяти, как имя личности, которая ничего героического в нашей истории не совершила. Что мне с того, что с Ламановой `соперничали великолепно вышколенные мастерицы города Лиона - Лямина, Анаис и другие чародеи женских нарядов'?.. Но вот прошло много лет, моё мнение об этой женщине обогатилось, и теперь я, напротив, уже сам стал выискивать её имя - везде, где можно.
Станиславский говорил о Ламановой:
- Это же второй Шаляпин в своём роде. Это большущий талант, это народный самородок!
В самом деле, к этой женщине стоит присмотреться...

* * *
В 1861 году у офицера Ламанова, ничем не прославленного, родилась дочка, которую нарекли Надеждой; деревенька Шузилово в нижегородской глуши дала ей первые впечатления детства. Но вот окончена гимназия, и девочке сразу пришлось взяться за труд. Родители умерли, а на руках Нади Ламановой остались младшие сёстры. Девушка выбрала себе иглу...
Игла, напёрсток, утюг, ножницы, аршин. Скучно! Но что поделаешь? Жить-то надо...
Это было время, когда технический прогресс грозил ускорить темпы жизни, а значит, должен измениться и покрой одежды. Фрак остался лишь для торжественных случаев: мужчина из сюртука переодевался в короткий пиджак - почти такой же, какой носим и мы, который уже не мешал резким движениям; женщина нового века готовилась сбросить клещи корсета - этот ужасный пресс отдалённых времён, ломающий рёбра, сжимающий тазовые кости, затрудняющий дыхание, но зато создававший эфемерную иллюзию `второго силуэта фигуры'.
Надя Ламанова приехала в Москву и стала учиться на портновских курсах госпожи Суворовой, потом работала модисткой у мадам Войткевич... Шить она, конечно, умела, но не любила, о чём откровенно и заявляла:
- Терпеть не могу ковыряться с иглой...
Её волновал творческий процесс - мысленно она одевала людей на улице в такие одежды, какие рисовала её богатая фантазия.
Надя была совсем ещё молоденькой девушкой, когда стала ведущим мастером по моделированию одежды, и о ней уже тогда заговорили московские красавицы, отчаянные модницы:
- Шить надо теперь только у мадам Войткевич - там есть одна новенькая закройщица, мадемуазель Ламанова, которая истиранит вас примерками, но зато платье получится, как из Парижа...
Париж был тогда традиционным законодателем мод.
- Париж, - рассуждала Надя Ламанова, - даёт нам только фасон, но этого ещё мало, чтобы человек был красив, а фасон - лишь придаток моды. Однако люди-то все разные, и что идёт одному, то на другом сидит как на корове седло... Нет уж! Людей надобно одевать каждого по-разному, соответственно их привычкам, их характеру, их фигуре... Особенно - женщину, которая самой природой назначена украшать человеческое общество!
Надежде Петровне исполнилось 24 года, когда она поняла, что для воплощения своих творческих замыслов ей необходима самостоятельность. На свои первые сбережения она открыла в Москве мастерскую под вывеской `Н.П.Ламанова', и хотя вскоре вышла замуж за юриста Каютова, но из престижа фирмы осталась для своих заказчиц под девичьей фамилией - под этим же именем она вошла в историю нашего искусства... Да, да! Я не ошибся, написав именно это всеобъемлющее слово - `искусство'.
Надежда Петровна ещё со времени гимназии испытывала большую тягу к живописи, а её муж, Андрей Павлович Каютов, был актёром-любителем, выступая на подмостках под псевдонимом `Вронский'. В доме Ламановой-Каютовой своим человеком стал юный мечтатель Константин Станиславский; как близкий друг, приходила сюда на чашку чая знаменитая актриса Гликерия Федотова... Что удивляться? Надежда Петровна была человеком добрым и мягким, отзывчивым и хлебосольным, а в искусстве всегда хорошо разбиралась.
Зато в своей мастерской она была деспотична, как Нерон в сенате, как городовой в участке, как бюрократ в канцелярии.
- Повернитесь, - командовала она. - Поднимите руку... да не эту - правую! Нагибайтесь... не жмёт? Сядьте. Встаньте.
У неё, как у художника, был свой взгляд на вещи.
- Искусство требует жертв, и это не пустые слова, - утверждала она. - Мне неинтересно `просто так' сшить красивое платье для какой-нибудь красивой дурочки. Когда я берусь за платье, сразу возникают три насущных вопроса: для чего? для кого? из чего?
Эти вопросы - как три слона, на которых она ехала.
- Но сначала я должна изучить свою натуру...
По Москве шла неудобная для портнихи слава:
- Ходить к Ламановой на примерки - сущее наказание...
Это правда! Надежда Петровна работала над платьем, как живописец работает над портретом. Иной раз создавалось впечатление, что она, подобно Валентину Серову, брала `сеансы' у заказчиц. Подолгу и пристально Ламанова изучала свою `натуру', прежде чем соглашалась облечь её в одежды своего покроя. При этом - никакой иглы, никакого напёрстка и никакого утюга с тлеющими углями. Между губ Ламановой зажаты несколько булавок, и она, придирчиво осматривая фигуру, вдохновенно обволакивала её тканью, драпируя в торжественные складки, и всё это закалывала булавками.
- Теперь снимайте, - говорила заказчице. - Только осторожнее, чтобы булавки не рассыпались... Эскиз готов!
Иногда её просили:
- Только, пожалуйста, сшейте Вы сами.
Надежда Петровна отвечала:
- Я вообще не умею шить.
- ?
- Да, - продолжала Ламанова, - я только оформляю модель, какой она мне видится! Шить - это не моё дело. Ведь архитектор, создавая здание, не станет носить на своём горбу кирпичи, его не заставишь вставлять стёкла в оконные рамы - для этого существуют подмастерья...
В Москве тогда был собран пышный букет знаменитых красавиц.
Вера Коралли, Маргарита Карпова, Лиза Носова, Вера Холодная, Лина Кавальери, Генриетта Гиршман, Маргарита Мрозова, Ольга Гзовская, `королева танго' Эльза Крюгер - и много-много других. Все они втайне мечтали, чтобы их портретировал непременно Валентин Серов (ну, если не Серов, то хотя бы Сомов!) и чтобы их обшивала деспотичная чародейка Надежда Ламанова.
Она имела самую блестящую (и самую, кстати, капризную) клиентуру, и скоро на вывеске её фирмы появились многозначительные слова: `Поставщик двора ея императорского величества'. Но это было скорее бесплатным приложением к той шумной славе, которую она уже завоевала в Москве и в Петербурге...
Валентин Серов - великий художник-портретист. Надежда Ламанова - великая мастерица-модельерша. Между ними, если присмотреться к стилю их работы, есть много общего. Между прочим, они были давними друзьями. Серов любил бывать в доме Ламановой-Каютовой.
Швейцар этого дома позже рассказывал:
- Валентин Ляксандрыч давно были нездоровы, только от людей ловко болесть прятали. С нашей барыни они портрет ездили писать, так ещё на прошлой неделе мне говорить изволили: `Ой, плох я стал, Ефим! На лестницы всходить не могу, сердце болит'. Я всё их на лифте и подымал, а в прежние-то годы, бывало, иначе, как бегом, Серов по лестницам не ходили...
1911 год - последний год жизни Серова; в этом году Надежде Петровне исполнилось 50 лет, и Серов начал работать над её портретом... Он писал Ламанову на картоне, используя три очень сильных и резких материала - уголь, сангину, мел! По силе звучания этот портрет можно сравнить с портретом, который Серов написал с актрисы Ермоловой. Искусствоведы давно заметили: `При всём различии обликов этих двух женщин в них улавливается нечто родственное... это чувствуется в постановке фигур, в выборе того психологического состояния портретируемых, к которому Серов внимательно относился. И Ермолова, и Ламанова изображены в момент творчества, в состоянии внешне спокойном, но исполненном напряжённой работы мысли...'
Как это точно! Посмотрите ещё раз портрет Ермоловой. Писан по заказу москвичей в 1905 году.
Теперь посмотрите сделанный в 1911 году портрет Ламановой. Острым и цепким взором она, интеллигентная русская дама, примерилась к своей `натуре', которая стоит за полями картона; её полнеющая фигура вся подалась к движению вперёд, а левая рука мастерицы уже тянется к вороту белоснежной блузки, привычным жестом сейчас Ламанова достанет булавку, чтобы заколоть складки будущего платья, которому, может быть, суждено стать произведением русского искусства...
`21 ноября в седьмом часу вечера Валентин Александрович сделал свой последний штрих на этом портрете, и в общих чертах он уже был закончен. Затем простился с хозяйкой, поехал к своему другу И.С.Остроухову, провёл у него вечер в скромной товарищеской беседе и утром 22 ноября, после краткого сердечного припадка, он был уже в гробу...' Смерть застала великого Серова над портретом Ламановой!
Надежде Петровне было 56 лет, когда грянула революция.
К этому времени она была уже зрелым, всеми признанным мастером. Казалось бы, ей будет особенно трудно пережить грандиозную ломку прежнего уклада жизни, казалось, она уже не сможет освоиться в новых и сложных условиях. Но это только казалось. Именно при Советской власти начался расцвет творчества Надежды Петровны, бывшей `поставщиком двора ея императорского величества'.
`Революция, - писала она, вспоминая былое, - изменила моё имущественное положение, но она не изменила моих жизненных идей, а дала возможность в несравненно более широких размерах проводить их в жизнь...' Начиналась вторая молодость знаменитой российской закройщицы.
И тут она показала такое, что можно лишь ахнуть...
* * *
Время было голодное, трудное, страна раздета, не было даже ситцев... `Из чего шить?' Ателье имели `богатый' выбор материй: шинельную дерюгу, суровое полотно и холст, по грубости близкий к наждачной бумаге. История русского моделирования одежды преподнесла нам удивительный парадокс: полураздетая страна в солдатской шинели, донашивая старые армяки и дедовские картузы, на Международных конкурсах мод в Париже стала брать первые призы. В этом великая заслуга Надежды Петровны Ламановой!
Впрочем, не только её - будем же справедливы.
В 20-30-е годы костюму придавали большое значение, и вокруг журнала мод СССР сплотились такие мастера кисти, как Кустодиев, Грабарь, Головин, Петров-Водкин, Экстер, Юон и скульптор Мухина; над проблемами покроя одежды работали даже некоторые писатели...
В таком окружении Ламановой было интересно дерзать!
Она стала ведущим художником-экспертом, создавая одежды для международных выставок. Слава о ней как о художнике костюма вышла далеко за пределы нашей страны, и Ламанову энергично переманивали к себе на `сладкое житие' Париж, Нью-Йорк, Лондон... Но у неё, нуждавшейся и плохо одетой, никогда не возникало мысли оставить своё любимое отечество.
И она работала! У неё никогда не хватало времени.
Театр Вахтангова, театр Революции, театр Красной Армии - она успевала обшивать всех актёров. Она создавала костюмы для фильмов `Аэлита', `Александр Невский', `Цирк' и `Поколение победителей'. Но никогда не изменяла своей старой любви - к Станиславскому и его детищу МХАТу.
Сорок лет жизни она посвятила театру, на торжественном занавесе которого пролетает стремительная чеховская чайка.
Одна актриса наших дней вспоминала, что после спектакля Станиславский `вставал со своего режиссёрского места и шёл через весь зал навстречу Н.П.Ламановой и целовал ей руки, благодаря за блестящее выполнение костюмов. И тут же он говорил нам, молодёжи, что Надежда Петровна Ламанова считает себя хорошей закройщицей, но на самом же деле она - великий художник костюма; как скульптор, она знает анатомию и умеет великолепно приспособить тело актёра к телу образа'.
В бумагах Станиславского сохранилась трогательная запись: `Долгое сотрудничество с Н.П.Ламановой, давшее блестящие результаты, позволяет мне считать её незаменимым, талантливым и почти единственным специалистом в области знания и создания театрального костюма'.
Врачи посоветовали больному Станиславскому загородные прогулки на автомобиле по московским окрестностям. Медицинская сестра, сопровождая артиста, брала в дорогу шприц и камфару, а Станиславский приглашал в попутчики Надежду Петровну. Два старых друга, великий режиссёр и великая закройщица, люди международной славы, сидели рядом, и ветер от быстрой езды шевелил их седые пряди волос... Это была неизбежная старость, но осмысленная старость. Жизнь прожита, но прожита не как-нибудь, а с большой, хорошо осознанной пользой.
Надежда Петровна пережила своих друзей - она умерла восьмидесяти лет в октябре 1941 года, в грозном октябре той лютой годины, когда, лязгая гусеницами танков, железная машина врага устремлялась к Москве, и смерть великой закройщицы осталась в ту пору почти незамеченной... Это понятно!
* * *
Мне могут возразить:
- А стоит ли так возвеличивать труд Ламановой? Ведь, по сути дела, что там ни говори, ну - закройщица, ну - модельерша, но всё-таки, рассуждая по совести, просто она хорошая ремесленница. При чём здесь искусство?
А я отвечу на это:
- Что касается Ламановой, то это уже не ремесло - это искусство! Причём, большое искусство... Одежды, вышедшие из её рук, приняты на хранение в Государственный Эрмитаж, как произведения искусства, как образцовые шедевры закройного дела...
...Искусству, оказывается, можно служить иглой и ниткой.