Это цитата сообщения Настоящие_мужчины Оригинальное сообщение

Михаил Дмитриевич Перовский в течение многих лет проработал в Охотустроительной экспедиции и Южно-Курильском заповеднике. За его плечами - десятки экспедиций и полевых сезонов в различных регионах России, сотни интереснейших охот и наблюдений, подчас связанных с риском для жизни. Михаил Дмитриевич любезно предоставил возможность познакомить вас со своими «Записками охотоведа».

Охота - дело не только поэтичное, но и жестокое. На ней убивают птиц и зверей. На то она и охота. Я не понимаю тех людей, которые ловят рыбу без нужды, а потом ее отпускают или выбрасывают. Вот ведь благодетели. Сначала помучают рыбку на крючке или в сетях, изорвут ей губы, плавники или глотку, а потом делают «благородный» жест - отпускают. На, живи! Гуманисты, а на самом деле садисты.

Или стреляют дичь, которая им не нужна. В лучшем случае раздаривают знакомым, в худшем - выбрасывают. Эстеты на птичьей крови. Это фарисеи и извращенцы. Место таких людей возле бассейна с пластмассовыми рыбками и удочкой-хваталкой. А пострелять хочется, зуд такой возник и патронов девать некуда, иди на стенд и стреляй по глиняным тарелочкам. Вот это гуманизм.

Живого без нужды и надобности не трогай. Охота, как всякое настоящее дело, должна иметь цель и результат. Тешить страстишку бесцельно - что может быть дурнее? Только для того, чтобы убить время, от нечего делать, походя выстрелить в зверя или птицу. Вот это мерзость, а не охота.

Мои эссе местами не для слабонервных и вегетарианцев. Предупреждаю, им это лучше не читать. Они для охотников, для настоящих охотников, которые до безумия любят охоту, также как и объекты своей страсти.



СИМВОЛ РОССИИ

Рисунок медведя я поместил бы на флаг России. Про русских медведей много сказок рассказано. Уж очень зверь симпатичный и чем-то похож на русского человека. Главное, наверное, непредсказуемостью своего поведения.

Ведь русских, почему-то боятся за границей. Неизвестно, что выкинуть могут. То первыми спутник или космонавта запустят в нищей стране, то такую революцию устроят во славу и честь трудового народа, а потом этого народа столько угробят по поводу и без повода.

Мир таких экспериментов не видел. Кукурузу к северному полюсу двинут или при обилии земли целину поднимать возьмутся, реки равнинные запрудили и прекрасных земель и лесов миллионы гектар затопили, сгноили и погубили. И так страна эта живет.

Силен и бесхитростен и медведь, и наш народ, и на всякие приманки каждый раз попадается: на коммунизм и на Мавроди, на чубайсовские ваучеры и на алкоголика президента, который с моста свалился. Боже, ты мой. Оглянешься на недавнюю историю - и смех берет, и слеза пробивает. Перед всем миром скоморошничаем.

Медведи-то всегда скоморохами были и со скоморохами по городам ходили. Узнать медведя до конца его мохнатой морды невозможно. Но рассказать о них отдельные случаи по личным встречам и следам их деятельности - это попробуем.


Первый медведь для охотника - это не бекас какой нибудь и не вальдшнеп, и даже не глухарь. Поспрашивайте-ка охотников, многие ли медвежий счет имеют. А?

Я вот знал одного такого. Он всю жизнь на охоту на ЗИМе ездил, и не куда-нибудь, а в Костромскую губернию.

Ну и что? Привез за все время одну медвежью шкуру и ту купил у местного браконьера. Мясо, то бишь медвежатинку, привозил регулярно и покупал все там же. Ну а сборы-то чего стоили. ЗИМ нагружался доверху, вплоть до крыши, включая полный комплект запчастей.

А штуцер-то чего австрийский стоил. Не нарезник, а пушка, и за солидность звал он его бухгалтером. Весило сие орудие пять килограмм. Бутылочку брал из Москвы специальную литровую и привязывал ее на веревке. Писал в нее на лабазе, а потом на землю спускал. Обо всем заботился и все в московской квартире продумывал. Фонарь американский. Патроны - что морковь каротель, с пулями под 10 мм.

Но как только медведь собирался выйти в овсы, начинал он кашлять или чихать, а то еще хуже пускать дурной дух со звуковым оформлением, от которого хотелось одеть противогаз.

Друзья, если сидели с ним на одном лабазе или рядом, говорили ему: «Что же ты делаешь?» А он делал удивленные глаза и отвечал: «А что, разве нельзя?» Дурака валял. Но мне кажется, больше медведей боялся. Один, упаси Бог, никогда с лабаза ночью домой не шел. Либо егеря ждал, либо товарища. Он ведь тоже хорошо знал, что медведи - звери непредсказуемые.

МУРМАНСКИЕ МЕДВЕДИ

Охотились мы как-то на лосей в конце октября на юге Мурманской области, почти на границе с Карелией у оз. Ори-ярви. Приехали втроем на мотоцикле в угодье утром раненько. Вдруг слышим, собаки чьи-то работают и, видно, по зверю.

Вот главный охотовед промхоза Аркадий и говорит: «Знаю, чьи это собаки. Браконьер Васька Польнов залез в чужие угодья и опять лосей бьет. Пойду перестреляю собак, чтобы ему не с кем было охотиться, а без собак бить лосей он не умеет.» И ушел.

Другой мой напарник, Колька, пошел через долину в противоположные сопки, а меня направил вслед за Аркадием и говорит: «Иди до первого следа, а потом тропить будешь». Так и разошлись. Прошел я метров 500 и бац, свежайший след, только не лосиный, а медвежий.

След хорошо заметен, т.к. снегу уже в четверть. У меня от волнения все в горле пересохло. Колька посмотрел, посмотрел и говорит: «Это он на берлогу пошел. Надо тропить». На том и порешили.

Он пошел на свои сопки, а я по свежему следу рядышком иду. Сначала все казалось, что медведь чуть не за каждой елкой сидит и меня караулит, напрягался страшно и снимал с карабина предохранитель.

Потом немного успокоился и пошел по корягам и камням. Иду со следом рядом, а медведь петляет как заяц, то влево пойдет, то вправо, то вверх, то вниз и так по склону хребта меня мотает. Часа два крутил, а потом взял и через долину махнул, как раз куда Колька ушел.



Так вот скоблюсь, скоблюсь я за медведем, а он будто собирался мне все здешние окрестности показать: горы и озера, вершины и долины, гари и сосняки, поляны и камни, каменные обрывы и пустоши с кустами, и огромные валуны. А потом стал номера откалывать.

Тропишь, тропишь, вот и след, как нарисованный, а потом тупик, будто улетел медведь по воздуху. Но нет. Этот хитрован пяточку в пяточку, коготок в коготок, пальчик в пальчик положил и задом пошел метров двадцать-тридцать до ближайшего куста, а потом прыгнет метров на пять за куст и спокойно идет дальше под прямым углом к прежнему следу. Хлеще зайца скидки делает.

Поднялся я на хребет, куда Колька ушел. Смотрю, а он сам собственной персоной стоит на медвежьем следу и меня поджидает и что-то высматривает на обрывистом плато метров за двести. «Слушай, - говорит он. - Там вроде лось стоит и кормится.» Пригляделся я и вижу рогач, как фургон, здоровенный в кустах туда-сюда мордой крутит, ветки щелкает. Медленно так, не торопясь, как все делают лоси. А подойти-то к нему нельзя, обрыв мешает.

Мы сейчас на одном уровне, а если пониже спустимся, его не видно будет. Решили стрелять, не сходя с места. У Кольки новенький карабин «Лось»-девятка, у меня армейский карабин.

Приложились с колена и жахнули. Встали, смотрим. Нет лося. "Промазали," - говорит Колька. Но я гляжу, из кустов, где стоял лось, нога вверх копытом дерг и поднялась. "Нет, хорош, – отвечаю я ему. - Лось по небу пошел." Ну что ж, пошли разделывать. Полезли по обрыву, как альпинисты, потому как обходить по ровному надо километра два.

На месте лежит наш лосище. Рога по пять концов, сам темно-бурый и не меньше полтонны. Одного мяса в промхоз сдали 230 кг, шкура два пуда, а еще голова, а ливер. И все это пришлось вытаскивать на себе полтора километра. Все побросали сначала с обрыва высотой метров двадцать. Ничего не сломали, ничего не разбилось.

А потом до звездочек, до кругов в глазах и до полной темноты пришлось по камням, корягам, через валежник и мхи таскать тяжеленные четвертины, шкуру, голову и все остальное.

Когда мы с этим покончили, я сказал себе - теперь, если я увижу лося в таких дебрях, пусть он будет весь золотой, а по краям серебряный, ни за что стрелять не буду. Вот он труд промысловика, охотника-лосятника.

«Ну что же с медведем?» - спрашиваю я Кольку. «Завтра пойдем, - отвечает он. - Надо добрать. Если наши охотники узнают, что мы берложный след бросили, над нами смеяться будут. Медведи у нас в цене. Будет о чем поговорить, уваженье заработаем». Так и порешили.

Утром мы были на том же самом месте и пошли на хребет подниматься. Ночью прошел сильный дождь, снег осел и покрылся коркой на открытых местах. До середины хребта дошли, и на тебе: два свежайших лосиных следа. «Ты знаешь, - говорит мне Колька, - иди тропи медведя один, а я потом подойду. Такие следы упускать нельзя. Встретимся у мотоцикла». Так и разошлись.

Взял я снова след и пошел. А после дождя на открытых местах, полянах и вырубках след исчезал, оставались от него маленькие ледяные корочки, и, чтобы их лучше видеть, я ложился на снег, и тогда прозрачные блинчики следов начинали отсвечивать и становились заметными.

Под пологом леса было легче. Ветви укрыли след и не дали его размыть. Так вот и шел я час за часом, километр за километром, а ни медведя, ни берлоги нет как нет.

Сколько я исходил, не знаю, но вернулся к вечеру к мотоциклу. Кольки нет. Подул сильный ветер, пошел дождь, и я из сырого снега от нечего делать сделал стенку и за ней спрятался.



В полной темноте явился Колька и сказал: «Коровку я заделал, а второй ушел. Пока разделывал, то да се, вот и все». Оба мокрые от пота и дождя сели на мотоцикл и поехали домой по ледяной дороге. «Ну уж завтра мы этого медведя доберем, - заявил дома Николай, после плотного ужина. Медведь будет наш».

Утром прямым ходом через хребет пошли к тому месту, где я бросил след. Встали и пошли, и медведь опять чудил, показывая здешние пейзажи. С горы на гору, с бугра на бугор, с леса на поляну водил он часа три.

Наконец в чистом сосновом лесу на северном склоне обнаружили мы небольшую расщелину и в одном месте под гранитной плитой заметили треугольное отверстие. «Медведь то там», - сказал Колька. Я встал с карабином напротив чела метрах в восьми, напарник метров на пять повыше слева от меня.

«Давай приткнем дыру деревцем», – предложил я. Карел кинул мне топорик, я срубил небольшую сосенку и приткнул ее к отверстию. Собак у нас не было, а шуровать медведя жердью было несподручно. «Стреляй в чело», – сказал мне промысловик. Не долго думая, приложился и выстрелил.

Тишина. Только ветерок шумит в верхушках сосен, да зачирикали испуганные синички. «Где-то след мы пропустили, – сказал я. – Надо обрезать по новой. Иди Николай». Он послушно пошел. Минут через пятнадцать вернулся и с уверенностью сказал: «Медведь здесь. - И встал на свое место. - Ну что ж, теперь ты стреляй».

Колька вскинул карабин, нажал спуск и быстро передернул затвор. После выстрела секунду-другую длилась тишина, и я глазами повел в след катящейся по сугробу новенькой гильзе. Она так и сверкала в лучах низкого заходящего приполярного солнца.

И в это мгновение раздался рев, и верхушка сосенки отлетела в сторону. Медведь выскочил и двинулся в сторону карела. Приложившись, мы оба ударили медведя по корпусу. Он бросился бежать вниз под уклон, но метров через двадцать скатился в расщелину. Охота была сделана.

После я решил посмотреть берлогу. Без особого труда пролез в чело и осмотрелся. Крыша была представлена гранитной плитой, толстый слой сухой подстилки из травы, хвои, мелких веточек. Стенки из гранитного камня. Вот вам и медвежий «дворец».

«Я это место хорошо запомнил», - заявил Колька. «В наших лесах у медведей квартир не хватает. Эту берлогу в следующем году проверю и грохну еще одного медведя», - самоуверенно произнес карел.

Так ли было в следующем году, я не узнал. С Колькой с тех пор больше не виделся.

Михаил Перовский

Медведи и люди

Бояться медведя совершенно естественно для человека. Не боятся только дураки. Нельзя лишь показывать свой страх зверю. И мы играем с ним в игру: он делают вид, что совершенно игнорирует меня, я - что нисколько его не боюсь и смогу его в этом убедить. На самом деле все обстоит, конечно, не совсем так, как в игре.

У человека есть одна особенность: он ко всему привыкает (кроме холода и гнуса). Привыкает он и к смертельной опасности, с которой может столкнуться нос к носу в любой момент - даже во время сна в инспекторской избушке, где окно, за которым темнота, расположено рядом с его головой. Разбив стекло, медведь без труда может дотянуться до нее лапой.

В том, что это возможно, я ничуть не сомневаюсь. Разбитые стекла в гостевом доме и приспособленном под склад помещении сторожа более чем красноречиво подтверждают это. Как и следы когтей медведей, пытавшихся проникнуть в строения. Был случай, когда зимой медведь, забравшийся на крышу, буквально провалился сквозь нее внутрь избушки к спящему инспектору.

Но как и все, я надеюсь, что со мной ничего подобного не случится, а в случае чего я успею воспользоваться фальшфейером и за те тридцать секунд, что он горит, отгородившись им от зверя, предприму более действенные способы защиты. К таким способам, подходящим для небольших расстояний, относится сигнальный патрон. Он ярко горит, шипит, неприятно пахнет и может обжечь. Как показывает практика, это эффективней, чем выстрел пулей, которой остановить решительно настроенного зверя можно лишь в случае большого везения.

Не так-то просто убить косолапого. Как говаривал один опытный охотник на медведей, «если хочешь наверняка его убить, в него нужно стрелять, пока он не остынет».

Но само присутствие оружия тем не менее важно. Оно создает иллюзию защищенности, что необходимо для уверенности в себе при встрече со зверем (или в демонстрации этой уверенности). Он тонко чувствует и точно знает, когда человек вооружен, а когда нет. В первом случае наши взаимоотношения можно охарактеризовать как вооруженное противостояние, при котором мы с животным почти на равных и нам легче друг с другом «договориться».

Мне приходится, вопреки страху, культивировать в себе эту спокойную уверенность, которая на самом деле не более чем блеф, но иначе зверь почувствует мою слабость. А там, где проявляется слабость, натура медведя не применёт показать свое превосходство. А как и чем это все может закончиться, легко предположить.

Научившись грамотно блефовать с медведем, ты можешь вполне с ним «договориться». Разумеется, принимая во внимание ситуацию в целом и то, какой зверь перед тобой, – с его индивидуальными особенностями и сиюминутным настроением. Медведи ведь все разные, и в каждом отдельном случае нам приходится принимать лишь какое-то одно – и лучше безошибочное! – решение. Хочу заметить, что в безвыходной ситуации этому учишься быстро, но описать словами, как это происходит, почти невозможно. Скорее всего, человек на уровне подсознания верно чувствует ту черту, за которую заступать нельзя, и знает, что надо делать, чтобы разойтись с ним мирно.

Люди, у которых встречи с медведями почти ежедневны, наживают уникальный опыт. Многих зверей они знают «в лицо», с той или иной степенью вероятности предвидят их «поступки». Это, несомненно, дает им возможность работать с минимальным риском. Но у всего есть своя оборотная сторона.

Как я уже говорил, человек ко всему привыкает. А еще ему свойственно в той или иной степени очеловечивать животных, находящихся с ним рядом. Давать им человеческие имена, приписывать их действиям человеческие мотивы. Однако зверь при этом всегда остается зверем.

Он с уважением относится к силе и все остальное до поры до времени может не принимать в расчет или просто терпеть. Когда и как в его голове что-то повернется, после чего он решит, что человек для него больше не опасность, не знаем ни мы, ни он.



Поэтому лучший образ поведениея со зверем - быть всегда настороже. А это значит - постоянно находиться в состоянии стресса. Бывали случаи, когда работников заповедника, живущих на удаленных, не посещаемых людьми кордонах, это приводило к помешательству. Они начинали слышать непонятные звуки, видеть то, чего не было.

Вспоминается случай, когда на одном из кордонов инспектор несколько зимних месяцев вообще не выходил из жилья, и люди, прилетев весной его проведать и не увидев вокруг занесенного снегом домика человеческих следов, поначалу решили, что его уже нет в живых.

Нередко психика человека приспосабливается к воздействию стресса, просто отстраняя в своем сознании постоянно присутствующую рядом опасность.

Заставляет, например, поверить в то, что его личное знание медведей и опыт всегда, в любой ситуации помогут ему разойтись со зверем бесконфликтно. Чаще всего это случается с теми, кто долго изучает опасного хищника, находясь с ним рядом.

За последние десять лет более десятка таких «знатоков» стали жертвами медведей. Среди них и ученые-исследователи, и опытные фотографы-анималисты. На мысу Травяной, куда я приехал в качестве госинспектора заповедника, на берегу, в двадцати метрах от домов, я увидел памятную плиту на месте гибели одного из них - известного японского фотографа-анималиста Мичио Хошино.

По словам местных, причиной гибели в ту ночь стала пьянка на кордоне, в которой участвовал госинспектор. Сосед фотографа жутко храпел, и Мичио ушел из домика спать в свою палатку, чтобы не слышать храпа.

Медведям он доверял. Говорили, что ради интересных снимков хищника с близкого расстояния он даже прикармливал их сгущенным молоком. Ну а подвыпивший госинспектор не сделал того, что обязан был сделать, – не настоял на строгом соблюдении мер безопасности, предписывающих туристам находиться ночью в доме.

В начале августа этого года на мыс Травяной прилетал друг Мичио Хошино - японский бизнесмен, пожелавший снять на свой фотоаппарат-мыльницу медведя с расстояния не более двух метров. В тот раз все обошлось, но опасность мероприятия была настолько реальной, что «мемориальных досок» на кордоне Южно-Камчатского заказника «Мыс Травяной» могло стать больше.

Еще одна оборотная сторона работы в условиях стресса – это когда люди «подсаживаются» на адреналин, своего рода наркотик, без которого им тяжело обходиться. Внешние симптомы те же: блеск в глазах, нервозность, неуравновешенность, стремление к ситуациям, когда опасность более чем реальна, т.е. за новой порцией адреналина.

На мысу Травяной я общался с одним из таких, родным дядей нынешнего директора заповедника, Дмитрием Шпиленком. Формально он числился в заповеднике рейдовым госинспектором. Фактически большую часть времени проводил на съемках документальных фильмов о природе для собственной студии, и при необходимости сопровождал профессиональных фотографов и видеооператоров.

В предельно рискованные ситуации он влезал постоянно. Даже когда работал с туристами. Когда я напрямую спросил Диму, уверен ли он, что в случае нападения хищника сможет сохранить жизнь сопровождаемых им людей, он отшутился: «Людей много, медведей мало. Мы здесь для того, чтобы защищать медведей, а не людей». Мне его ответ не понравился, ибо в каждой шутке есть доля шутки...

Когда по тем или иным причинам адреналина ему не хватало, он ночью уходил из инспекторского домика на смотровую вышку или ночевал, постелив свой спальный мешок рядом с элетрозабором, поближе к медведям. К слову сказать, с чем-то подобным я встречался и у людей других профессий, но они в поисках острых ощущений, без которых не могли жить, рисковали только собой, а это существенная разница.

Думаю, многие из тех, кому Дима помогал «добыть» редкие кадры, не представляли (и до сих пор не представляют!) ту степень опасности, которой подвергались, надеясь на инспектора-специалиста, точно знающего грань, за которой риск становится смертельным.

Рассказывали мне и о другом «экстремале» - нынешнем директоре заповедника Тихоне Шпиленке. Этот, чтобы пустить пыль в глаза или показать собственную крутость, принимая в Южно-Камчатском заказнике каких-то важных гостей, повелел накрыть столик для фуршета прямо на косе в устье впадающей в Курильское озеро реки Хакыцин. В нескольких метрах от ловящих рыбу медведей!

Наверное, он тоже был уверен в «своих» мишках, после того как поработал в отделе охраны заповедника. Тем более что безопасность гостей, пока они выпивали-закусывали, он «охранял» с нарезным карабином. Знающие люди понимают, что накоротке такое оружие редко может остановить атакующего медведя.

Вдвойне нехорошо, когда люди, утратившие чувство реальной опасности, занимаются сопровождением туристов. Но об этом в следующий раз.