Эх, эх, недолго будут тыкать друг другу друзья, ибо через год в дом на Пречистенке ворвется с мороза ошалелый Баратынский и крикнет: «Пушкина нет боле!..» Денис на месяц свалится в постель: удушье, боли в груди.

(Из письма Давыдова Вяземскому): «Смерть Пушкина меня решительно поразила; я по сю пору не могу образумиться. А Булгарины и Сенковские живы и будут жить, потому что пощечины и палочные удары не убивают до смерти...»

Потом, уже в мае 37 года, грустно напишет Вяземскому: «Что мне про Москву тебе сказать? Она все та же, я не тот...»

Да, все в его жизни становилось теперь «не тем». «Черный Капитан» - миф, легенда, образ, имидж, а может, и маска - как бы мстил Давыдову-человеку.

Начиная от «ревматизмов», казалось, невозможных у него, и кончая окружавшими его людьми, будто облезшими в одночасье. Не «той» оказалась теперь даже жена.

Впервые кошка пробежала между ними, когда он сравнил ее с женой своего кузена Василия - Александрой, которая, оставив троих детей, поехала за мужем-декабристом в Сибирь. Тогда он подумал: окажись его Соня на месте ее - она бы за ним не поехала... Был за абсолютизм и сословное разделение, но, двойственный от природы, ссорился с женой по поводу крестьян.

Возмущался, что в неурожай, когда крепостные натурально умирали, помещики и не думали помогать им…

Но окончательно разведет его и с женой, и с родней последняя любовь Дениса - закатный роман, надежда нежная, мелькнувшая ему на старости лет, которую он не раз будет вспоминать в доме на Пречистенке.

«Психея», «Звезда спасенья», «Поэзия от ног до головы» - так назовет в стихах Женечку Золотареву. А познакомится со «звездой» случайно.

Просто на святки 1832 года он отправится в село Богородское - навестить сослуживца и подчиненного по партизанскому отряду, бывшего гусара-ахтырца Дмитрия Бекетова.

Вот там-то, заснеженный и веселый, он и будет с порога представлен двум племянницам хозяина - Евгении и Полине Золотаревым.

В Евгению, 22-летнюю красавицу - живую, легкую, музыкальную, остроумную - и влюбится с первого взгляда. На три почти года влюбится.

Особенно его поразит, что она, по рассказам дяди, знала о каждом подвиге Дениса, а стихи его лепетала наизусть. То-то он был и восхищен, и смущен! 

[показать]

Куда девался его опыт любовных атак, армейское обольщение красавиц, поэтическая снисходительность ко всяким разным «амореткам».

«Я, - оробело сказал Жене, - подобно закупоренной бутылке, три года стоял во льду прозы, а сейчас...» И - замялся. «Пробка хлопнула, - опережая его, расхохоталась она. - И что же?..»

А действительно - что? Ну, потерял голову. Ну, поняла она его душу, ну, упивалась стихами его.

Наконец, именно она через московское семейство Сонцовых приходилась дальней родственницей Пушкину, а заодно была и двоюродной сестрой будущего великого Бекетова - деда Блока.

Но когда она первая, как в «Онегине», призналась ему в любви, он понял, что - пропал. И что тогда эти еженедельные 200 верст, даже верхом, даже по морозу, для человека, дважды пересекшего Европу?

Он любим, он опять молод, и ему, как напишет в стихах, - не надо «ни земли, ни рая». «Я вас люблю без страха, опасенья, / Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, - / Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья... / Я вас люблю затем, что это - вы!..»

(Из письма Давыдова Вяземскому): «От меня так и брызжет стихами. Золотарева как будто прорвала заглохший источник.

Последние стихи сам скажу, что хороши... Уведомь, в кого ты влюблен? Я что-то не верю твоей зависти моей помолоделости... Да и есть ли старость для поэта? Золотарева все поставила вверх дном: и сердце забилось, и стихи явились, и теперь даже текут ручьи любви, как сказал Пушкин...»

Любовь, повторяю, длилась почти три года. Оба мучились даже краткими разлуками, рвались друг к другу, ревновали, обижались, терзались и страдали.

Он читал ей стихи, писал пылкие письма, дарил подарки, заваливал ее наиновейшими книгами...

Увы, развязка последнего романа окажется печальной. Он не смог скрыть своих чувств, и тяжело оскорбленная жена вскоре скажет ему: она все знает, не надобны эти его поездки к Бекетовым, его «мальчишеские скачки», он может и вообще не возвращаться.

Короче, то ли дрогнул гусар, то ли охладела любовь Золотаревой (мы так и не узнаем этого), но девица собралась в конце концов замуж за отставного драгуна Мацнева, который, как оказалось, сватался к ней чуть ли не пять лет.

Денис попросит Женю вернуть письма, скажет, что у него теперь нет настоящего и будущего, а «осталось только прошлое, и все оно заключается в письмах, которые я писал вам в течение двух с половиной лет счастья».

Золотарева не удержит слез - разрыдается: одни письма и «будут освещать и согревать мою жизнь...». Он, кажется, тоже расплачется: «Пусть будет, как вы хотите»... Но стихи - стихи бросит писать навсегда...

Жена, кстати, и сыновья его и через сорок лет после смерти Давыдова будут скрывать от посторонних эту последнюю страсть поэта. А значит - и стихи к «звезде» скрывать... Как это похоже на судьбу, на жен всех когда-либо писавших и пишущих. Ревновали к строчкам мужей даже за гробом. Настоящие, значит, были стихи - подлинные!..

«Aleajactaest» - жребий брошен. Денис любил эти слова Цезаря. За закатной любовью - наступил закат. Давыдов продал дом на Пречистенке, переехал жить в Верхнюю Мазу и через четыре года - умер.

Ведь предупреждал всех, он не живет - горит, «как свечка». У других были биография, жизнь, смерть, а у него, как у любого поэта, - судьба.

Я каюсь! Я гусар давно, всегда гусар,

И с проседью усов - все раб младой привычки.

Люблю разгульный шум, умов, речей пожар

И громогласные шампанского оттычки.

От юности моей враг чопорных утех -

Мне душно на пирах без воли и распашки.

Давай мне хор цыган! Давай мне спор и смех,

И дым столбом от трубочной затяжки!..

Денис Давыдов.