[444x444]
Автор Григорий_Родственников,




Любовь к празднованию Нового года у Семёна Генриховича Лепке появилась ещё в конце двадцатых годов. Именно тогда он, директор начальной школы, обратился в сельсовет с просьбой «устроить детям праздник». Предложение оказалось несвоевременным и даже опасным для самого Семёна Генриховича, ибо шло вразрез с «Материалами о антирелигиозной пропаганде в рождественские дни» от 1927 года.

«Ребят обманывают, что подарки им принёс Дед Мороз. Религиозность ребят начинается именно с ёлки. Господствующие эксплуататорские классы пользуются „милой“ ёлочкой и „добрым“ Дедом Морозом ещё и для того, чтобы сделать из трудящихся послушных и терпеливых слуг капитала…»

Напрасно Лепке доказывал, что даже Владимир Ильич Ленин был сторонником новогодних праздников и лично организовывал для детей «ёлки». Упоминание вождя мирового пролетариата в связи с масштабной борьбой против «религиозного дурмана» вызвало недовольство властей. До памятного «тридцать седьмого года» оставалось ещё десять лет, а потому приговор в отношении «неблагонадёжного элемента» был достаточно мягок. Его не уволили и не арестовали. Он просто перестал быть директором школы. На его место взяли человека, строго следовавшего директивам партии и не проявлявшего сомнительную инициативу. Сам же Лепке продолжал трудиться простым учителем немецкого языка.

Всё изменилось в 1935 году после нашумевшей статьи Постышева в газете «Правда». Неожиданно предложение «реабилитировать» Новый год поддержал сам Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин.

Это был триумф Семёна Генриховича. В нём вновь проснулась дремавшая до времени энергия. После «отмашки» Сталина он уже ничего не боялся. Новый Год стал отмечаться в СССР открыто и с размахом. Лепке организовывал «ёлки», выбивал у властей деньги на массовые гуляния и проводил для детишек театрализованные представления с маскарадами и фейерверками. Сам он неизменно выступал в роли Дедушки Мороза, наряжался в расписной красный кафтан, клеил пушистую бороду и весело разъезжал по селу на санях, даря подарки детям и взрослым.

Шесть лет Новогодних праздников. Шесть лет радости, смеха, надежд.
А потом началась война и «Чёрный Октябрь» для Брянского фронта.
Родная школа Семёна Генриховича превратилась в фашистский штаб, а сам он ушёл в партизаны.

В отряде Лепке пользовался уважением и авторитетом, его отец происходил из «волжских немцев», а потому немецкий язык был для него родным наравне с русским. Допросы пленных гитлеровцев, опасные вылазки в тыл врага под видом военнослужащего вермахта – стали для него обычным делом. Безупречное произношение, находчивость, умение вести непринуждённые беседы с солдатами противника – помогали ему выполнять самые сложные задания командования. Ему везло, сказочно и необъяснимо, словно он действительно был воплощением волшебного Деда Мороза. Да и сам он почти уверовал в собственную неуязвимость. И в этом была его ошибка…

31 декабря 1942 года Семён Генрихович предстал перед партизанами в красной шубе и колпаке с бубенчиком. В одной руке он держал деревянный посох, в другой мешок с подарками.

Появление Деда Мороза вызвало среди партизан восторг и оживление. Ощущение праздника вернулось в огрубевшие и ожесточённые войной души людей. Бойцы смеялись, принимали нехитрые подарки. У некоторых на глазах блестели слёзы радости. Лепке был в ударе. Бил посохом о землю, поздравлял, громогласно звал Снегурочку, роль которой исполняла молоденькая связистка Катя, шутил, пел самолично придуманные частушки про Гитлера и заставлял бойцов водить хороводы вокруг импровизированной ёлки, украшенной патронами и добытыми у гитлеровцев плитками шоколада.

В конце веселья Семён Генрихович подошёл к командиру партизанского отряда:

– Фрицев без подарочка мы тоже не оставим.
На станцию прибыл большой состав с бензином. Об этом стало известно благодаря агентурным сведениям. Твёрдо глядя в глаза командира, Лепке с усмешкой произнёс:
– Мы порадуем их хорошим бахом.
Командир покачал головой:
– Нам такое не под силу. Мы сделали, что смогли, передали сообщение. Пусть работает авиация.
– И где она? Передали два дня назад. До сих пор тишина. А через три дня эшелон уйдёт. Ты хочешь, чтобы немецкие танки получили топливо?
– Нам не пробиться на станцию. Там два оцепления охраны.
– Да хоть три! Впервой, что ли?

Командир усмехнулся:

– Нога не болит?

Неделю назад Лепке провёл успешную операцию, взорвал мост. Но осколком задело голень, теперь он хромал.

– Нормально, – отмахнулся Семён Генрихович. – Сойду за раненого фельдфебеля, проездом в свою часть. Ребята за день слепят липовые бумаги. Ты только взрывчатку дай.
– Пойми, Семён, мост – это не станция. Масштабы разные. Полсотни охраны, три вышки с пулемётами. Тебе к составу даже подойти не дадут. А боевое столкновение нам не под силу. Все там ляжем.
– Столкновение и не нужно. Подойдёт отвлекающий манёвр со стрельбой и взрывами гранат. Остальное всё сам сделаю.
– Глупая авантюра.
– А если наверху узнают, что мы имели возможность поднять на воздух двадцать цистерн с бензином и не сделали? – с прищуром спросил Лепке.
– И кто же их информирует? Уж не ты ли? – на щеках командира заиграли желваки.
– Снегурочка, – усмехнулся Семён Генрихович, но понял, что перегнул палку, и широко улыбнулся: – Ты же меня знаешь, дружище, я кляузничать не приучен.
– Знаю, – сказал командир, – а ещё я знаю, как умеют пытать в гестапо. Сунут тебе иголки под ногти, и ты покажешь на карте месторасположение отряда.

Семён отшатнулся, зло оскалился:

– А ты уверен, что покажу?

Командир промолчал.
Лепке вздохнул:
– За щекой у меня будет ампула с ядом, если возьмут – раздавлю зубами.
– Нет у нас такого яда! – запальчиво выкрикнул командир. – Кончился!
– Не кипятись, начальник, – по блатному растягивая слова, произнёс Лепке. – Нет, и не надо. Знаешь, как на Халхин-Голе японский полковник себя убил? Ему руки и ноги связали, так он себе язык откусил и спокойно пил свою кровь на глазах у конвоиров. Потом упал и сдох.
– Хорошо, – неожиданно согласился партизанский вожак. – Иди. Только помни, что ты не настоящий Дед Мороз.
– Знаю. Настоящий Дед Мороз давно бы надел Гитлеру мешок на голову и утопил в речке.
– И вот ещё что. Пошуметь на станции – пошумим. А в остальном – никому ни слова. Тревожно мне как-то на сердце. Две операции сорвались – неспроста. Что-то у нас не так…
– Не верю в утечку. У нас все парни проверенные. Не первый месяц в отряде.
– Это да, – нехотя согласился командир. – Если что – не дай слабину.

Лепке усмехнулся, высунул язык и сжал зубами, промычав что-то нечленораздельное.

– Иди уже, самурай, – устало махнул рукой руководитель отряда.

* * *

Подпольщики не подвели, за день «слепили» нужные документы.

«Надо же, – усмехался разведчик, – даже идентификационный жетон соорудили, всё честь по чести, проклёпанный в трёх местах, чтобы удобнее было ломать в случае гибели бойца. Только на тот свет я пока не собираюсь. Дед Мороз бессмертен».

Пропускной пункт он миновал легко. Худой болезненный гауптман с серым мышиным лицом брезгливо полистал Soldbuch (солдатскую книжку) и недовольно попенял Лепке:

– Фельдфебель, тебя не учили бережно обращаться с удостоверением личности? Книжка мятая, как из задницы…
– Виноват, господин гауптман! Больше не повторится! – щёлкнул каблуками диверсант.

Ещё бы ей быть не мятой, если Семён Генрихович её старательно «старил», ломал так и сяк, даже снежком потёр, помокрил. Всё-таки с октября сорокового воюет, согласно выписке. Подпольщики её новенькой, хрустящей принесли, аж типографской краской пахла.

Возвращая документы, гауптман участливо спросил:

– Небось, после тёплого госпиталя неохота в это ледяное дерьмище возвращаться?
– Никак нет, господин гауптман! – молодцевато откликнулся Лепке. – Наоборот, раньше попросился на выписку! Готов служить фюреру и Великой Германии! – И уже спокойным тоном закончил: – У меня, господин гауптман, счёты к этим русским свиньям.

Офицер посмотрел на него, как на придурка, и махнул рукой – проходи.

Лепке ликовал. Дед Мороз – бессмертен. Он шёл по улице и глазел по сторонам, как и положено простаку из далёкой баварской деревушки. Легенду нужно подтверждать поступками. Зашёл в магазин и купил коробку шоколадных конфет, перевязанных красной ленточкой – подарок для Кати-Снегурочки. Хотя неизвестно как сложится, может, придётся всё бросить и уносить ноги. Но Семён Генрихович отчего-то был уверен, что всё пройдёт хорошо. «Дед Мороз – бессмертен», – повторил он как заклинание, и неожиданно вздрогнул…

Из-за угла появился патруль. Четверо. Трое – обычные полевые жандармы, их ещё называли «цепными псами». Вон у старшего болтается на шее серебристый горжет. Блестит на солнце, начищенный, новенький.

А четвёртый Лепке не понравился. Эсэсовец, штурмбаннфюрер. Толстый, как бочка, морда аж лоснится. Этот жирный и поманил к себе диверсанта мясистым как сосиска пальцем.

Семён Генрихович, преувеличенно хромая, поспешил на зов.

Вытянулся по стойке смирно, козырнул:

– Унтер-фельдфебель Отто Клемер! 727-й полк, 707-я инженерная рота!

Штурмбаннфюрер с ухмылкой покосился на коробку конфет, которую Лепке старательно прижимал к левому бедру, и произнёс:

– Документики, пожалуйста.
Голос у него был слащавый, бархатный.
Лепке поспешно расстегнул пуговицу на кителе, извлёк солдатскую книжку и кожаный мешочек с биркой.
Толстяк передал бирку офицеру жандармов, а сам принялся неторопливо листать книжку. Жандарм повертел жетон в руках и вернул Семёну, строго спросил:

– Почему не на шее?
– Боюсь сломать, господин гауптфельдфебель! Он уже гнётся…
Жандарм недовольно фыркнул, отвернулся.
А вот эсэсовец не торопился возвращать документы, внимательно вчитывался и иногда бормотал под нос «Так-так, ясненько».

И от этого «так-так» Лепке стало неуютно, где-то в глубине под рёбрами неприятно закололо. Семён Генрихович отлично понимал, что в его солдатской книжке слишком много ложной информации. Если начнут копать – каюк. Расчёт был на то, что возвращающийся в свою часть после ранения фельдфебель не вызовет особых подозрений. Лепке хорошо знал, как благодаря немецкой пунктуальности «погорело» множество разведчиков-диверсантов. Толстенькая солдатская книжечка, зольдбух, включала в себя не только историю воинского пути бойца вермахта, но и детали жизни на гражданке, в частности, профессию и место работы. Имена, фамилии и адреса ближайших родственников. Подробно фиксировала обращения в лазареты, зубное протезирование и прививки. В ней указывалось, когда, где и в каком количестве было получено личное имущество бойца, скрупулёзно фиксировались номера личного оружия и многое-многое другое. Всё предусмотреть было невозможно. Ну хоть рост, вес, цвет волос и глаз указаны точно…

– А где, говорите, ранение получили?
– Под Вязьмой, господин штурмбаннфюрер.
– Так-так. А кто у вас сейчас командир дивизии? Что-то я забыл…

Вопрос был провокационный. Любой солдат знает командира своей дивизии. «Почему спрашивает? Неужели влип?!»

– Генерал-майор Густав фрайхерр фон Маухенхайм-Бехтольдшайм, – не скрывая удивления, пробормотал Лепке.
– Да-да, всё время забываю его двойную фамилию. А конфетки для кого? – неожиданно сменил тему жирдяй. – Только приехали, а уже даме презенты покупаете…
Семён Генрихович изобразил на лице конфуз:
– Прошу прощения, господин штурмбаннфюрер, себе… Я, видите ли, сладкое люблю…
– Эхе-хе, – рассмеялся эсэсовец, – понимаю, сам сластёна. – Вернул документы и небрежно отдал честь. – Не опоздайте в свою часть, Отто, ваш поезд завтра в шесть утра.

Когда патруль скрылся за углом, Лепке перевёл дух, вытер пот со лба. «Кажется, пронесло. А думал – труба дело. Хитрющий гитлеровец попался, ушлый»

На всякий случай он ещё около часа покрутился по городу, заходя в магазины и глядя в отражения витрин, проверяя, нет ли хвоста. «Кажется, чисто».

Вот и нужное фотоателье.

Лепке позвонил в колокольчик, и дверь открыл молодой лопоухий паренёк в очках:

– Здравствуйте, чем могу быть полезен?
– Добрый день. Могу я заказать цветной портрет? – произнес Семён Генрихович кодовую фразу.
Паренёк улыбнулся и ответил отзывом:
– Очень сожалеем, но мы работаем только с чёрно-белыми снимками.
– Жаль, хотел порадовать мамочку.
– Соболезную вашей маме.

Подпольщик пропустил Лепке в помещение, а на стеклянную дверь повесил табличку «Закрыто».

– Я вас не ждал. Что-то случилось?
– «Центр» не отреагировал на радиограмму, будем действовать сами, – Семён прошёл в комнату и брякнул на стол тяжёлый вещевой мешок.
– Что это? – спросил фотограф.
– Взрывчатка.
– Вы с ума сошли? Тащили через весь город. А если бы вас обыскали? Мы могли обеспечить вас всем необходимым.
– Нет времени. Взрывать эшелон будем сегодня.
– Ночью?
– Ночью усиление охраны. В шесть вечера.

Паренек почесал затылок и развёл руками:

– Я чем могу помочь?
– Есть ампулы с цианистым калием?

Фотограф встал на цыпочки, достал с полки жестяную коробку, открыл. В ней находился маленький холщовый мешочек:

– Пять штук. Всё заберёте?
– Себе одну оставь, – усмехнулся Семён Генрихович.
– У меня при мне, – паренёк дотронулся пальцем до ворота рубахи.
– Молодец.
– Вы, наверное, устали с дороги? У меня здесь кровать. До шести ещё почти пять часов…

Ответить Лепке не успел. Дверь в фотоателье слетела с петель, и в помещение ворвались немцы:

– Руки вверх!

Семен схватился за кобуру, но вытащить парабеллум не успел. Фашист с погонами обер-лейтенанта нанёс ему молниеносный удар сапогом в живот. Ему даже не дали упасть, подхватили, завернули руки за спину, поставили на колени. Что и говорить, молодчики из айнзатцгруппы работать умели.

А вот с лопоухим пареньком у них вышла промашка. Едва гитлеровцы ворвались в ателье, он бросил коробку на пол и впился зубами в ворот рубахи. Лицо свела судорога, глаза закатились. Он безжизненно повис на руках фашистов.

– Что с ним? – спросил офицер.
– Готов.
– Вот сволочь! Ладно, этого берём.

* * *

В маленькой пустой камере с единственным зарешеченным окном было холодно. Шинель и китель отобрали, сняли даже штаны и кальсоны. Оставили лишь нательную рубаху, но она была слишком тонка и коротка, чтобы защитить от стужи. «Зачем раздели? Боятся, что повешусь на кальсонах? Так тут даже крюка никакого нет».

Садиться на каменный пол голым задом не хотелось, и Семён Генрихович мерил шагами темницу, восемь шагов вперёд – восемь назад. За окном потемнело. Скоро шесть часов. Ребята начнут вылазку, но продолжения не будет. Почему так получилось? Где утечка? Ведь об операции знал только он и командир отряда. Где он прокололся?

До станции было далеко, но Лепке старательно напрягал слух, а потому услышал отдалённые выстрелы и пулемётные очереди. В сердцах он врезал кулаком по стене, содрал кожу на костяшках пальцев и взвыл от злости и бессилия. «Провалил, провалил операцию! Из-за тебя погиб юный подпольщик, героический мальчишка. А ты? Тупица! Дед Мороз недоделанный! Как говоришь? Дед Мороз бессмертен? Кончилась твоя жизнь, старик!»

Дверь камеры открылась.

– Руки назад! На выход!

В комнате для допросов сидел знакомый жирный эсэсовец. Перед ним на столе открытая коробка конфет, та самая, что Семён купил для Кати.
Лепке покосился на содержимое коробки. «Больше половины сожрал, фашистская морда!»
Фриц сделал вид, что только что заметил появление пленного:

– Ой! Это вы? Проходите, садитесь. А что это вы голяком? Безобразие! Вот ведь дуболомы эти фельджандармы, перестраховщики! Я распоряжусь, чтобы вам вернули брюки и сапоги! Да вы садитесь!

Лепке сел на табурет перед столом.

– Угощайтесь, – эсэсовец придвинул ему коробку.
– Благодарю, я сыт.
– Зря-зря, шоколад отменный. Это не ваш советский, хе-хе.
На лице Семёна Генриховича не дрогнул ни один мускул.
– Вы хорошо держитесь, – похвалил немец. – Но вы же понимаете, что проиграли? Давайте знакомиться. Меня зовут Фридрих Зельбер, четвёртое-А управление имперской безопасности. А вас?
– Унтер-фельдфебель Отто Клемер! 727-й полк, 707-я инженерная рота.
– А зачем унтер-фельдфебелю целый мешок взрывчатки?
– Рыбу глушить.

Гестаповец преувеличенно тяжело вздохнул:

– Знаете, в чём ошибка большевиков? Вы почему-то считаете нас дураками. Думаете, впихнёте любую чушь, и немец проглотит. Нет, милейший, мы не привыкли полагаться на русское «авось». Мы слишком давно воюем и детально изучаем противника. У вас на лбу написано «шпион», жирными такими буквищами. В строю с сорокового года, а жетон у вас цинковый, такие в ходу последние пять месяцев. Скажете, старый алюминиевый сломался? Заказали новый?
– Так точно, сломался.
– Допустим. Вот только записи об этом нет… Стало быть – враньё. В документах указано, что вы уроженец Баварии. А где же знаменитый швабский диалект? Нету… Зато мне режет слух ваше гессенское произношение. Где язык изучали? В Поволжье?

Лепке молчал. «Почему про Поволжье сказал? Неужели знает, кто я?»

– Далее, – усмехнулся штурмбаннфюрер. – Лечились вы на Украине в Погорельцах… Смешное название, вы не находите? Так эти Погорельцы погорели в результате бомбёжки. Ничего от лазарета не осталось, одни развалины, и произошло это первого января. А второго вас оттуда выписали. Неувязочка. Не знали об этом в вашем штабе.

Семён Генрихович молчал.

Зельбер побарабанил толстыми пальцами по столу:

– Это всё детали. Даже будь у вас все документы в порядке, я все равно распознал бы в вас партизана. А знаете, почему?
Не дождавшись ответа, гестаповец расхохотался:
– Потому что ты провонял дымом, Сеня, как вяленая говядина! От тебя за версту костром несёт! Тебе повезло, что на пропускном пункте не было собак, иначе тебя ещё там взяли бы. Ну? Будем говорить?

Лепке вздохнул:

– Что интересует?
– Для начала фамилия командира, состав и численность отряда, место дислокации.
– Командира зовут Николай Сергеевич Ногозадерищенский… Комиссара Лазарь Моисеевич Коган.

Зельбер рассмеялся:

– Ну, хоть то, что политрук жид, не соврал. Только, по моим сведениям, зовут этого еврейчонка Иосиф Соломонович Фридман. А командир отряда у вас Киселёв Николай Михайлович. Да, Сеня, мне всё известно. Я даже знаю твоё прозвище – «Мороз»!

Семён Генрихович на этот раз не совладал с собой, глаза сверкнули ненавистью, а кулаки сжались. Но он тут же подавил эмоции, устало спросил:

– Зачем этот допрос, если вам всё известно?
– Мне скучно, Лепке. Я давал тебе шанс. Ты ведь немец, а воюешь на стороне Советов, я хотел сохранить тебе жизнь. Впрочем, какой ты немец – обычная русская свинья. И место тебе в газовой камере или на виселице. Но в этом захолустье так мало развлечений. Завтра в четыре утра ваш отряд ликвидируют, и я очень надеюсь, что Киселёва и Фридмана возьмут живыми. И тогда я пошепчу им, кто их предал. А потом соберу вас в одной камере. Так любопытно посмотреть, как вы будете рвать друг другу глотки. А выживших – повешу. Только не за шею – за ноги. Знаешь, какая это мучительная смерть?
– Да вы большой затейник, господин майор.

Зельбер снова подвинул ему коробку с конфетами:

– Скушай, партизан. Последний деликатес в твоей жизни. Кормить вас не намерен – злее будете. Ты ведь говорил, что любишь сладкое?
– Я соврал.
– Ну, тогда до встречи, «Мороз». Удачи тебе в рукопашной со своими командирами. Подумай, лучше умереть в драке, чем долго мучиться на виселице.
– Одну секунду, Фридрих, – с просительными интонациями обратился к гестаповцу Семён Генрихович, – прошу тебя, как солдат солдата, расскажи, кто меня сдал. Последнее желание перед смертью…
– Какой ты солдат, – криво ухмыльнулся толстяк. – Лесной бандит. Таким не дают ни просьб, ни прощальных речей. Но за смелость удовлетворю любопытство, тем более, что ты немец, хотя и гнилой. Девочка нашептала. Зовут Катенька. Хорошенькая такая, рыженькая. Только не Катенька она, а Катрин фон Бюлов – отличница школы абвера. Доволен, дедушка Мороз?
– Спасибо за откровенность, Фридрих. Теперь и умирать легче.
– Увести!

* * *

Зельбер не соврал. Охранник швырнул Семёну брюки и сапоги. Лязгнул, закрываясь, замок.

Лепке неторопливо оделся. «Хорошо, что этот гестаповец самоуверенный дурак. Профессионал никогда бы не сдал агента, даже зная, что арестанту не сбежать. И как только до майора дослужился? И с чего придурок решил, что они будут драться? Киселёв поверит на слово, не первый год знают друг друга. А Фридман вообще интеллигент, сроду пальцем никого не тронул. Или у фашистов есть свои методы воздействия, как у древних римлян на гладиаторов?»

Семён горестно вздохнул. «Эх, Катя-Катюша, Снегурочка. Вот, значит, как. Теперь понятно, почему эшелон не разбомбили, не было никакой радиограммы в Центр. Хорошо работаешь, стерва фашистская. И самое обидное, что не сообщить своим, не сбежать, не подать весточку. И ребят жалко, ох как жалко».

Лепке сполз по стене на пол. Долго сидел, уставившись в одну точку. Потом невесело усмехнулся: «Однако надо выполнять обещание. Как там этот японец-самурай самоубился? Язык полностью откусил или просто зубами порвал? Нет, майор, не дам я тебе поглумиться над «дедушкой Морозом» – не дождёшься потехи, сволочь».

Он резко клацнул зубами кончик языка. «Чёрт! Больно!» Рот наполнился кровью. Но её явно было недостаточно. Надо кусать сильнее. Или лучше сжать язык зубами, а потом резко ударить кулаком в подбородок снизу? Точно, так будет вернее.

Он уже собирался исполнить задуманное, как вдруг из тёмного угла камеры раздался чей-то густой бас:

– Погодь. Не пришло ещё твоё время.

Семён Генрихович вскочил на ноги, уставился на внезапно появившееся большое белое пятно. Почему-то стало страшно. Привидение?

Пятно неторопливо приблизилось, проявляясь деталями, обретая форму. Да это человек. Здоровенный, под два метра ростом.

Лепке с удивлением и суеверным страхом разглядывал крепкого старика, облачённого в белую шубу до колен. Откуда он взялся? Галлюцинация? Морок? Или он всё же умирает, и это предсмертное видение? Кто это? Бог? Но Бога нет – учёные доказали.

– Дураки твои учёные и безбожники! – пророкотал дед.
«Мать честная, да он и мысли читает!»
– Их и читать не надо. Всё на лице написано.
«Бред. Чушь собачья. Сейчас дотронусь, и рука пройдёт сквозь него, потому что его нет, не может быть».
– Ну, валяй, – разрешил дед.

Лепке осторожно коснулся пришельца. Дрожащая рука упёрлась деду в живот. Тот хихикнул:

– Дюже щекотно.
Пушистая борода затряслась от смеха.
– Вот ведь неверующий. Как вас одурманили, маловеров.
– Послушайте, вы кто? – неуверенно спросил Семён Генрихович.
– А ты не догадываешься?
– Нет.
– Да и не надо. Главное, что я есть. Пойдём, что ли?
– Куда? – оторопел Лепке.
– На волю, или ты хочешь остаться?
– Я, да… то есть нет, конечно, не хочу.
– Тогда – пошли. Только шубу мою возьми, а то застудишься.

Дед легко скинул белую шубу, обшитую серебряными восьмиугольными звёздами, протянул узнику:

– Накидывай.
«Интересный бушлат, весь в снежинках…»
– Не снежинки это, дуралей, а Вифлеемские звёзды. Совсем вам мозги задурили, аж тошно.

Только сейчас Семён Генрихович обратил внимание, что одежда не новая, со множеством потёртостей и заплат.

– Откуда ей быть новой? Не одну сотню лет ношу. Надевай и пошли!

Шуба оказалась явно велика. Лепке и сам был не маленький, но тут просто утонул в дедовой верхней одежде. Подол волочился по полу, а лицо щекотал воротник из лебяжьего пуха.

Старик крепко ухватил его за руку и уверенно потянул к стене.

– Куда?! – всполошился Лепке. – Дверь не здесь!

Но старик с силой дёрнул его, и они оба оказались на улице. В лицо пахнуло холодом, замокрились на лице снежинки.

– Хорошая нынче погода, – похвалил дед. – Снежок такой ласковый, пушистый.

В воздухе действительно искрились мириады снежинок, но они застыли, не двигаясь, словно приклеенные к невидимой стене. Семён и дед шли сквозь них.

– Стой! – зашептал Семён Генрихович. – Тут охрана!

Пришелец только рассмеялся.

Два гитлеровца застыли как статуи. У одного во рту было папироса. Другой протянул руку с огнём. Огонь не трепыхался, замер жёлто-синим пятном. Проходя мимо охранников, старик вырвал папиросу у немца, швырнул на землю:

– Неча баловать дьявольским зельем!
– Почему они окаменели? – удивился Лепке. – Вы их заморозили?
– Время остановил, – объяснил удивительный провожатый. – А мы вне времени. И вот что, родимый, не выкай. Неправильно это, не по-людски.

Семён Генрихович вдруг стал догадываться, кто его спаситель. Неужели это Дед Мороз? Но почему не в красном кафтане? На голове вместо колпака с бубенцом полуовальная белая шапка. Спереди на оторочке треугольный вырез, похожий на стилизованные рога.

– У вас всё кумачовое, напридумывали глупостей. Белый цвет мне по сердцу. Чистота это, совершенство, благость. Серебро – простор, север, воля.
– Дедушка Мороз, почему ты мне помогаешь?
– Люб ты мне стал. Давно за тобой наблюдаю. Нравится, как ты говоришь: «Дед Мороз – бессмертен». Правда это. За Новый год горой стоял. Детишек поздравлял. Решил отплатить добром. Только про меня никому не сказывай – не поверят.

«Я и сам верю с трудом».

На пропускном пункте изваянием застыл мышиный гауптман. Проходя мимо, Лепке вытянул у него из кобуры воронёный люгер.

– Мороз, а ведь мы можем всех фашистов перещёлкать, как куропаток, пока они недвижимы.
– Не можно это. Не тобой рождено – не тобой убито будет.
– Да это же нацисты, изверги и звери!
– Всё одно люди.
– Не понимаешь ты, дед! Неуместна твоя доброта! Сколько жизней ещё эти твари погубят, если их не остановить!

Семён кричал, распаляясь всё больше, а когда оглянулся, то увидел, что стоит в лесу один. Дед Мороз исчез. Чудеса. Рассказать – никто не поверит. Он оглянулся и с удивлением отметил, что на снегу лишь его собственные следы, а ведь они шли вдвоём… Мистика… Был ли Мороз? Был, конечно, иначе откуда на Семёне эта огромная белая шуба?

Лепке пробирался по знакомому лесу и размышлял над тем, что доложить командирам. «Николай, может, и поверит, не зря под гимнастёркой нательный крестик прячет, а Фридман коммунист, ярый атеист – ему сказочку про волшебного деда не впаришь».

Из ближайшего сугроба на него кинулись двое в белых маскировочных халатах, повалили.

– Ребята! Я свой! – закричал Семён Генрихович.
– Сеня? – удивились партизаны. – Ну, ты вырядился.
– Ведите срочно к командиру!

Оба начальника находились в командирской палатке, склонились над картой, что-то обсуждали. Появление Лепке ошарашило обоих. Только на лице Киселёва застыла блаженная улыбка, а Фридман, напротив – нахмурился.

– Ты был прав, Николай, – сказал Семён. – В отряде крот. Завтра в четыре утра здесь будут каратели. Надо срочно уходить. А пока пошли – возьмём шпиона! – он воинственно махнул трофейным люгером, призывая командиров следовать за ним.
– Стоять, боец! – прошипел Фридман. Подошёл, смотрел не мигая. – Если что-то знаешь – говори.

Под взглядом пронзительных карих глаз Лепке остыл, взял себя в руки:

– Так точно, товарищ комиссар, знаю. Радистка Катенька, она же Катрин фон Бюлов – агент абвера.
Киселёв присвистнул:

– Катя?!
– Да, Николай.

Фридман кивнул, словно эта новость нисколько не удивила его:

– Агент абвера – это серьёзно. Подготовка у них отличная. А ведь её прислал «Центр», ладно, с этим позже разберёмся. Брать надо аккуратно и тихо.
– А я всё думаю, откуда она так ловко по мишеням палит, с двух рук? – усмехнулся командир. – Вот так Снегурочка.

Жарко пылал костёр. Рыженькая девчонка весело смеялась над чьей-то шуткой. Семён Генрихович смотрел на неё с грустью. Ангельское личико, доверчивое, детское, и веснушки на щёчках такие трогательные. Глазищи в пол-лица. Пушистые волосики развеваются на ветру – при других обстоятельствах и жизнь за такую отдать не жаль, а на деле – лютый опасный враг… вот жизнь…

Он вздохнул, подошёл к ней:

– Добрый вечер, фройляйн фон Бюлов. Вам привет от штурмбаннфюрера Фридриха Зельбера…

На мгновение лицо радистки окаменело, но тут же вновь приняло выражение детской наивности. Большие голубые глаза широко распахнулись:

– Дядя Сеня, вы чего?

А рука молниеносно метнулась к кобуре на поясе. Немка почти успела извлечь браунинг, когда на неё сзади навалились Киселёв и Фридман:

– Спокойно, Катя! Без глупостей!
Бойцы, сидевшие рядом с девушкой, вскочили, недовольно загомонили.
– Ну что, парни, проворонили шпионку? – гаркнул на них Семён Генрихович. – Не наша это Снегурочка – засланная!

Когда разведчицу уводили, она одарила Лепке таким ненавидящим взглядом, что он невольно вздрогнул. «Вот твоё истинное лицо, Катя, а прежнее просто маска».

Собственно, это вся история. Семён Генрихович прошёл Великую Отечественную войну и закончил воинский путь в Берлине, не получив ни одной царапины. Он был твёрдо уверен, что его оберегает сказочный Дед Мороз. Шубу волшебного деда он всегда возил с собой, иногда вынимая и водя пальцами по восьмиугольным звёздам, прося совета. Но могучий волшебник больше ни разу ничем не проявил себя.

После смерти Лепке шуба попала в брянский краеведческий музей, где провисела под стеклом несколько лет с биркой «Шуба боярская XVII век». А потом неожиданно исчезла, прямо из запертого музея… Возможно, прежний хозяин вернулся за ней. Кто знает?

https://proza.ru/2025/01/26/1590