Фон Караян нервно заерзал на своем ложе, наблюдая, как лихо умыкают прямо у него из-под носа прекрасную сабинянку.
Спроворили гуртом, половиной от 124-х, плюс перевес в один голос. В тот день, 22 июня 2015 года, история Берлинского филармонического раскололась надвое, как некогда сам Берлин.
Н-да, никто и не предполагал, что верховным главнокомандующим главного оркестра Европы, а то и мира станет дирижер еврейского происхождения. Впервые за всю его 133-летнюю историю.
Когда-то температура столичной немецкой филармонии уже подскочила на тридцать семь и один; тогда, в 1999-м, на пост самого главного прочил себя Даниэль Баренбойм, который с треском проиграл битву за Берлин Саймону Рэттлу.
Ныне же (что за ирония судьбы!) инкарнация Караяна, проповедник истинно арийского звука и признанный вагнерианец современности Кристиан Тилеманн (занятно, что в свое время он ассистировал и Караяну, и Баренбойму) сдал позиции миниатюрному еврею Кириллу Петренко.
Мировая пресса утверждает, что Петренко к тому же первый рожденный в России главный дирижер БФО, не ведая о том, что таковым на самом деле – пусть и недолго – был Лео Борхард, произведенный на свет в Москве и выросший в Петербурге.
Главой Берлинской филармонии его определил с подачи Страны Советов в мае 1945-го берлинский магистрат; три месяца спустя Лео был застрелен американским часовым (умудрившись провести за это время 22 концерта).
Так что по этой части Петренко является все-таки вторым, как и вторым возглавившим БФО бородачом со времен Артура Никиша. Но евреем – истинно первым, что особо волнует мир, учитывая взгляды Герберта фон Караяна.
Между тем, по части вагнерианства Кирилл Петренко ничуть не уступает Тилеманну, как бы там ни табуировали автора «Еврейства в музыке» наши единоверцы. Вагнеровскую тетралогию он окольцевал еще в 2001 году в Майнингене, где служил музыкальным руководителем местного театра: отпил из чаши Грааля, окрылил валькирий, словом, явил миру новое братство «Кольца».
Уловив при этом специфическое течение вагнеровского времени и приладив его к собственной склонности к оживленным темпам (предвечерие «Золото Рейна» в версии Петренко длилось ровно 2 часа 16 минут!).
Ну и далее, заняв пост генералмузикдиректора Bayerische Staatsoper, то бишь Баварской государственной оперы в Мюнхене, оживил по своему велению прочие оперы неугодного нашим палестинам композитора. Немудрено, что на следующее лето его ангажировал Байройт.
В Байройте он опять же разделял обязанности с Кристианом Тилеманном (тот, кстати, как-то брякнул насчет своего экс-учителя Баренбойма, что когда Даниэль наконец оставит свой пост в Унтер-ден-Линден, «в Берлине наступит конец еврейскому засилью»).
Если уподобить Тилеманна Зигфриду, то, пожалуй, Петренко можно отнести к роду нибелунгов. Тем не менее, и тот, и другой вернули в афишу (каждый в свою) оперу «Палестрина» Ханса Пфицнера, обласканного нацистами автора, который в 1920 году опубликовал труд под названием «Новая эстетика музыкальной импотенции», где оттянулся по полной в адрес «мирового еврейства в музыке» – куда там Рихарду Байройтскому!
В общем, учитывая близость музыкальных пристрастий обоих и их преданное служение музыке Вагнера, не совсем понятно, как Петренко таки обыграл Тилеманна в тайном конклаве. Но факт.
Кирилл Петренко – 46-летний русский еврей, чье музыкальное прошлое являет собой образец австро-немецкой идентичности. Он учился как пианист в консерватории Форарльберга в Австрии, обучался дирижированию в Венской Высшей музыкальной школе, был капельмейстером Венской народной оперы, музыкальным руководителем Майнингского театра, главным дирижером Komische Oper в Берлине, с 2013 года занял пост музыкального руководителя Баварской государственной оперы в Мюнхене и дирижера Вагнеровского фестиваля в Байройте (учитывая, что Вагнер родился в 1813-м, случилось сие аккурат к 200-летию со дня его появления на свет).
Всю эту немецкую традицию уроженец Омска прожил изнутри, интерпретировал применительно к своему естеству и обратил в искусство тонкой выделки. Кто-то пишет на гербовой, кто-то на простой; Кирилл Петренко пишет на бумаге верже. На такой бумаге, читатель, могли бы переписываться кариатиды Эрмитажа, добавил бы Осип Мандельштам.
И вот на днях буквально выяснилось, что он не только вагнерианец, но и брамин. Во втором отделении концерта, уже упоминаемом подателем сего (по тому поводу, что единственный недостаток Петренко – это солирующая с ним в Прокофьеве пианистка), Израильский филармонический исполнил Первую, до-минорную симфонию Брамса.
Казалось бы, симфония эта вышла из бетховенской зоны и оказалась в мире романтической велеречивости, пусть Ганс фон Бюлов и счел ее «Десятой симфонией Бетховена» (повинны в том схожие темы финалов в брамсовской Первой и бетховенской Девятой).
Петренко, однако, трактовал ее как убежденный классицист нового времени – не забывая, впрочем, о том, что в срединных частях Брамс вдохновлялся образом байроновского Манфреда, и комментируя каждую фразу добавочным интеллектуальным подтекстом.
В итоге нам явлен был Брамс, не поддающийся квалификации, Брамс, который был не очень в ладу со всей своей позднеромантической эпохой и сочинявший свою Первую – шутка сказать! – пятнадцать лет.
Первая симфония, над которой так долго трудился Брамс, была чуть ли не самой репертуарной для Герберта фон Караяна, который так долго, почти до ухода в мир иной, пребывал на посту главного дирижера Берлинского филармонического (член нацистской партии управлял оркестром железной рукой с 1955 года по 1989-й).
Он даже использовал сей опус как музыкальную визитную карточку коллектива; к примеру, именно Первой завершил он первое в истории американское турне Berliner Philharmoniker.
Белые начали и выиграли, если учитывать, что до, пусть и минор, это всё-таки до. Ну а дальше черные пошли в ход, а потом Петренко расцветил все динамические оттенки оттенками радуги, доложил о противоречивом брамсовом хроматизме массу увлекательных подробностей, да так, что не расслышать мог только совсем уж безухий – что уж говорить о тех, кому симфония знакома сызмальства.
Прекрасно прозвучали soli – вдохновившись примером литавр и гобоя, каждый инструмент охотно обнажал свои прелести; ярче всех блеснул сквозь оркестр, как зрачки сквозь брамсову бородищу, концертмейстер ИФО Илья Коновалов с дивным скрипичным соло в варьированной репризе второй части.
Попутно пришлось дивиться новому облику Израильского филармонического оркестра: казалось, с восхождением на подиум Кирилла Петренко он сменил не только звук, но вкус и цвет, обрел раритетную чистоту и тончайшие нюансы, так тихо и доверительно договаривая до конца каждое предложение, что особо нервным пришлось прослезиться.
Дирижер, между тем, излучал столько тепла, что буквально впаивал каждого участника оркестра в общее тело. Даже строптивые обычно медные духовые (особенно легли на душу тромбоны в финале, равно как и подслушанная у музыки где-то тема валторн) вели себя как паиньки, не говоря уже о струнных, что нежно вибрировали в ответ на всякий взмах.
Оставаясь верным себе, Петренко ускорил темпы всех частей и выдал произведение столь оригинальное, со столь осмысленными и перетекающими одно в другое предложениями, столь красноречивыми идеями самой минимальной протяженности и концентрированности, столь захватывающим сплетением микрособытий и вкусных деталей, что все дуновения и штормы оказались оркестру нипочем.
Получив из рук в руки нечто эфемерное, он заиграл гипнотически красиво и хрупко; зримая звуковая пластика была объемной, в формате 3D, возникающие при этом многофигурные картины ничуть не напоминали репродукции и голограммы, а были самыми что ни на есть подлинниками – с идеально выписанными образами на каждой.
И приходилось верить, что любое ускорение совпадает с авторскими намерениями; что музыкальное время вкупе с музыкальной материей обретает искомую плотность; и что слияние стихий в конце концов оборачивается добродетелью, равной себе самой.
За пультом Петренко подвижен, как ртуть – пока до зала долетает смысл фразы, он успевает развернуться на сколько угодно градусов; сей ненавязчивый балет подбивает взглянуть на музыкальный текст как на затейливое театральное полотно, в котором по определению не может быть – в пику ницшеанству – слишком-много-музыки.
Руки его невелики, оттого с особым изяществом проговаривают самые длинные фразы, с особым проворством скользят по звуковысотным контурам, дабы изваять исконный gemüth сумрачного германского гения.
Оттопыренный мизинец на правой руке, по-видимому, аккумулирует в себе ту же энергию, что и гергиевская зубочистка, но у мизинца всё же преимущество, ибо он является частью тела, а не его продолжением. Оттого дирижер Петренко вполне обходится мановением и передачей смысла через жест – как племянник Рамо.
К слову, гениальный несчастливец Брамс всегда стремился запрятать чувства в нижние регистры, в тайники души, что смущало, к примеру, эмоционального Петра Ильича (занятно, что вся троица – Вагнер, Брамс, Чайковский – родились в маетном мае, причем последние два даже в один день, 7-го, правда, с разницей в 7 лет): последнего как раз таки коробила «громадная претензия на глубину», в коей он упрекал Брамса.
Так что все эти манфредовские страсти в Первой – не что иное как отголоски композиторской passione к Кларе, которая, между прочим, была первой внимательной слушательницей симфонических этюдов (и вообще первой); не исключено, что именно ей симфония обязана своими прекрасными формами.
И оперный мегаопус – тетралогия «Кольцо Нибелунга» Вагнера, и Первая симфония Брамса получили крещение в 1876 году. Как бы ни противостояли друг другу их авторы и сколь бы ни третировала Брамса за его «научную музыку» партия Вагнера, провозвестника «музыки будущего».
«А Вагнер был целым; а Вагнер был целой испорченностью; а Вагнер был мужеством, волей, убеждением в испорченности – что такое ещё Иоганнес Брамс!.. Его удача была немецким недоразумением: его приняли за антагониста Вагнера – нуждались в антагонисте! – Такие не создают необходимой музыки, такие создают прежде всего слишком много музыки!» Фридрих Ницше, Казус Вагнер.
Интервью Петренко не дает по убеждению, а может, по природной человеческой скромности; спросила – ответил:
«Вот когда перестану быть дирижером, тогда и начну давать интервью, а пока пусть музыку слушают».
This is the common sense which is crystal clear to everyone. В отличие, кстати, от музыки.
Так или иначе, именно Петренко повинен в нынешнем триумфе Израильского филармонического; тот, кто взял Берлин, играючи взял Тель-Авив.