Хотя для меня он не такой уж и новый...

Пока ещё не определился с названием...старое не подходит, в нём нет смысла...

Если у кого-нибудь есть какие-нибудь идеи на этот счёт - пишите в комменты. Рассмотрим все предложения)

На данный момент написано около 5 глав, произвольного размера, т.е. от 1 стр до 5 стр.

Предупреждение: вышло довольно-таки жестоко, ибо писалось на фоне переживаний...

Сам знаю, надо было бы что-нибудь позитивнее написать, но пока не выходит -__-

Но в итоге всё ведь должно быть хорошо ^^

Ну чтож) Приятного прочтения) Надеюсь, я вас не разочарую.

[345x488]

1. Он не хотел никого расстраивать, пугать или злить. Просто так получилось. Родился таким…

С самого детства он ненавидел свои красные как кровь волосы, вечно привлекавшие слишком много внимания. Жители крохотного прибрежного городка, в котором он жил, обходя его стороной, едва слышно бурчали себе под нос: «демон, сатанинское отродье», естественно намекая на его пламенно-красные волосы - ненормальное явление в их крохотном мирке. Мальчишки во дворе также вечно дёргали его за волосы, тут же, правда отдёргивая руку с воплем «Ой, обжёгся!». У уличной шпаны эта несмешная шутка была просто наилюбимейшей и ещё ни одного раза не было, когда бы он проходил мимо них ни разу не обозванный «сыном дьявола» или же не побитый и остриженный.

Имя, данное скоропостижно скончавшимися родителями, злило его куда больше. Югри, что значило в переводе с древнего языка «пламя». Причина, по которой его так именовали, была предельно ясна – снова же этот жуткий, раздражающий цвет волос...

Свою семью Югри совсем не помнил, словно её не было, словно бы крохотный домишко, стоявший почти на берегу моря, раньше не принадлежал его отцу и матери, прежде чем его разграбили и разукрасили граффити, непристойными выражениями и пожеланиями  « поскорее оправиться к папочке с мамочкой в Ад». Может быть это даже хорошо, что он их не запомнил и не знает, где они похоронены: по крайней мере никто не заметит его приходящим на их могилы и не станет устраивать акты вандализма и там.

Жгучая ненависть, апатия ко всему, что сосуществует рядом с ним, ко всем тем мерзавцам, что стояли и пырились на него в сторонке, надменно фыркая и избегая его общества. Страх остаться совсем одному в скором времени, так и остаться непризнанным никем изгоем, сдохнуть где-нибудь на помойке как старое больное животное или быть убитым и брошенным гнить в грязную канаву. Боль, прожигающее насквозь чувство собственной ненужности, обида на всех, на весь белый свет, желание кричать, кричать так громко, чтобы все знали, как это больно, когда тебя разрывает от злобы изнутри, и когда прочие гнетущие чувства спутываются в разноцветный пульсирующий клубок, вот готовый разорваться яростным безумием и рыданиями. Больше Югри ничего не чувствовал, всё остальное как-то перегорело, словно бы не выдержавшие слишком сильного напряжения лампочки.

Вот только в одном слава богу всё же повезло – в самообладании и в способности скрывать свои эмоции за бездушной и неживой маской нейтральности. Лишь только взгляд из-под хмурых бровей, выдавал его растерянность, незнание как поступать и что делать, куда деваться и как жить в этом враждебном мире дальше.

Время текло долго и мучительно для него. Время изменяло его так, как ему было выгодно. Оно не принимало в расчёт какие-либо чувства Югри и его переживания по этому поводу.

Вскоре стало невозможно смотреть в глаза людям, ибо глаза его так же стали какими-то нечеловеческими. Конечно же, прежний грустный голубой цвет его глаз сохранился, но теперь вместо зрачков были едва заметные чёрные щелочки, размер которых изменялся зависимости от времени дня, даруя Югри практически стопроцентное ночное зрение. И ладно, если бы на этом всё закончилось: ужасные острые зубы, схожие, наверное, только с акульими, появились заместо обычных ровно через три недели, как изменились глаза. Теперь, считай, и открыть рот нельзя в людном месте – мигом эти городские завоют, что мол, демон хочет нас всех сожрать.

Неужели они и в самом деле не ошибались на тот счёт, что он демоническое отродье? Да быть ведь такого не может, да неправда ведь…

Удавиться на месте хотелось глядя на то, как медленно изменяются даже ногти на руках. Тело разрывало от физической боли, болело всё от макушки до пят. Какой-то страшный метаморфоз должен был вот-вот произойти с ним, он чувствовал это, и догадывался, во что он в конечном итоге превратится. В демона, верно? В то, чем его обзывали. В уродливого монстра с ледяными глазами и огненной гривой, жаждущего только убийства и мести за себя и за свою семью.

Куда идти? У кого просить помощи? Если люди его найдут, если они увидят его таким, то они безо всяких размышлений его убьют, сожгут, пристрелят, как бешенного пса. Им нет никакого дела до того, что ему, может быть, нужна помощь и что ему самому страшно…

С каждым днём боль только нарастала, даже не думая утихать. Порой она достигала такого пика, при котором не возможно было не кричать, схватившись за голову, сжавшись в комок, притянув к груди колени, скуля и рыдая. Мозг и черепную коробку разрывало от криков внутри, от криков сотен нечеловеческих голосов. И так хотелось, чтобы они заглохли… но оставалось лишь кричать в унисон.

Дальше ведь смерть ждала, верно? Смерть и перерождение. В своём же теле, но уже не в человеческом облике…

Возможно, ещё пара суток, и было бы поздно. Свершилось бы – бесповоротно и неисправимо. Но всё-таки лучик света пробился сквозь плотную тьму, и его, почти бессознательного, отощавшего, ослабшего, озверевшего от боли и голода, нашли под обломками разрушенного штормом  дома его родителей. Свернувшийся калачиком, замотавшийся в старые грязные тряпки, сорвавший голос в криках «монстр» выглядел совсем жалко, болезненно, загнанно и смотрел на нашедших его людей с недоверием и со страхом, как на своих палачей, как на мучителей.

Что задумали сделать с ним? Зачем вытащили на обжигающий свет из спасительной тьмы, не дали нормально умереть? Зачем он им понадобился? Что, решили в последний раз поиздеваться над ним?  Хех…кто их, интересно только просил совать нос не в своё дело?

Но всё-таки, несмотря на то, что его приняли так поздно, спустя столько лет гонений и унижений, Югри был счастлив, что нашёлся кто-то, кому было не наплевать на его судьбу, кто вытащил его из-под того завала, под которыми он практически был похоронен. Пускай и скалил зубы на своих спасителей, норовя укусить за руки, которые к нему протягивали, чтобы погладить по голове или чтобы сменить перевязки на его теле, покрытом кровоточащими ранами.

Но всё же…

Голоса перестали кричать. Боль отпустила измученное тело. Беспроглядная тьма начинала рассеиваться, открывая столь долго скрывавшееся за ней голубое безмятежное небо. И страх медленно отступал. Вот только обида всё ещё заставляла хмуро смотреть на улыбающихся ему людей, принимая их скорее за раздражителей, чем за пресвятых доброжелателей, наверняка ожидающих, что он станет лизать им пятки за своё спасение.

Но эти люди многим отличались от тех злобных горожан, что прогоняли его с дороги и обзывали его «демоном». От них Югри не слышал ничего подобного, не чувствовал ничего похожего на ненависть или злобу в их словах, они даже ни разу не поднимали на него руку, чтобы ударить.

Странно. Настораживало. Приходилось вскакивать каждый раз, когда в крохотную комнатушку, где его держали, практически не выпуская из постели, заходил кто-то. Напрягаться и внимательно следить приходилось за процессом перевязки. И еду, которую ему приносили, он ел только в том случае, если приносивший сам сначала всё пробовал. Не доверял всё ещё, всё ещё побаивался. Вдруг тоже предадут? Вдруг выкинут на улицу и снова начнут обзывать демоном, когда он поправится и все его раны заживут?

Трудно было вернуть доверие к людям, предавшим его. Трудно было простить их. Трудно было снова посмотреть кому-то в глаза своими нечеловеческими глазищами.

Эти люди… небольшая семья, если можно выразиться так, состоящая из главы этой семьи, грузного и довольно-таки уже пожилого монаха, его дочурки, милой девчушки примерно того же возраста, что и Югри, может даже, на год-два младше, её мачехи, тёти, так же бывшей кем-то там при храме, какой-то там сестрой, кажется, а так же дедушки-маразматика, про которого он больше слышал, чем видел его. В общем, одни монахи и священнослужители вокруг – куда не плюнь. И на что им понадобилось «дитя сатаны»? Они же, кажется, по идее должны от таких открещиваться, а не держать и выхаживать их у себя дома…

Многие раны затянулись за то время, пока за ним ухаживали. Не только физические, но и душевные, те сочащиеся кровью раны на сердце наконец-то принялись потихоньку закрываться. Может быть это благодаря терпению и опеке тех, кто о нём заботился. Но, так или иначе, с ними ему стало гораздо лучше, гораздо теплее и поэтому не избалованный ничьей добротой Югри всё-таки полюбил эту семью, этих славных людей, что вылечили его и пригрели. И даже позволил себе доверять им. Преданно смотреть в глаза. Позволять прикасаться к своим волосам, зная, что за них дёргать не станут, разве что только взъерошат ласково. И неуверенно пытаться улыбнуться в ответ, стараясь не напугать своими ужасными зубищами.

И каково же было его счастье, когда они разрешили ему остаться. Не выгнали на улицу, а приняли в свою семью, как родного и любимого сына. Неописуемо радостно, слёзно – так он воспринял их решение. И никак не мог поверить: неужели его мечта сбылась и нашлись те, кто примут его таким, какой он есть? Он просто не мог поверить тому, что это и в самом деле так. Ещё два дня он никак не мог уснуть из-за тревоживших его мыслей, что когда он проснётся, то окажется не на тёплой мягкой кровати, а снова же под тем же завалом, но уже не в облике человека, а в облике монстра, демона…

То ли в целях безопасности, то ли всё-таки из-за набожности всего семейства, Югри приходилось носить на шее тоненькую цепочку с висевшей на ней дощечкой с изображением Девы Марии с младенцем на руках. Для чего – ему было невдомёк, но как заявлял глава дома – эта маленькая дощечка спасла ему жизнь, изгнав из него демона, и потому он обязан носить её, не снимая, и молиться, дабы заслужить прощение и очиститься полностью.

Другого выбора у Югри не было, пришлось послушаться своего нового «отца» и поступить так, как он требовал. Да и кажется, прохожие и просто люди на улице, видя, что на нём, на демоне, есть что-то вроде креста, есть что-то, что делает его не таким опасным, стали относиться к нему немного по-другому… как к психу в смирительной рубашке или же как к собаке в наморднике.

А с другой стороны, пусть. Пусть думают что хотят. Ему уже перестало быть важно их мнение, с тех пор, когда он нашёл своё место, людей, которые его любят и которые ему дороги. С тех пор, как он нашёл свой свет, в лучах которого ему уютно и тепло…

...Но, когда зажигается свет, тьма не исчезает, она лишь отступает, чтобы нахлынуть сразу же, как только он погаснет…