Гудаута – Зальцбург

Найти взаимопонимание с инструментом очень трудно. Не бы-
вает идеального инструмента... В моей домашней коллекции мне больше
всего нравится «Стейнвей C-grand» из Гамбурга, который я купил в 1987
году, и такой же по размеру нью-йоркский рояль начала XX века.
Во Владимире я играл на Блютнере, бледном и тупом, с макси-
мальным звучанием на mezzo forte.

Мои мышцы не выдержали напряжения и на третий день работы воспалились от постоянного форсирования
звука. Поэтому я отменил концерт, что делаю чрезвычайно редко.
Инструменты меняются от свидания к свиданию. Все зависит
от того, кто и как на них играл и как за ними ухаживали. Один тот же
инструмент может быть сегодня – прекрасным, а на следующий день –
катастрофой. И наоборот. Прежде всего любой инструмент требует
любви, так как он обладает живой душой. Что касается клавиатуры и
механики – требуется лишь адекватная реакция на прикосновение.
После победы на конкурсе Чайковского я «купался в лучах сла-
вы». Был опьянен, ошеломлен успехом! Лихорадочно отыграл «показа-
тельный» концерт на стадионе в Лужниках. Ходил на приемы в Кремль,
принимал поздравления министров, давал бесчисленные интервью, по-
зволял себя фотографировать, отбивался от поклонниц. Все смешалось
и закрутилось в праздничном вихре! Я почувствовал – надо сматываться
из Москвы, и как можно скорее. Поехал отдыхать в Гудауту. С Наумовы-
ми, Левоном Амбарцумяном, мамой и старшим братом.
Летом в нашем гудаутском доме всегда было многолюдно и шум-
но, а на зиму там оставался только Коля, одинокий художник из запад-
ной Украины, влюбленный в море. Коля отслужил три года на флоте, на
Украину не вернулся, остался на Кавказе. Познакомился с моим отцом.
Папа предложил ему жить в нашем доме и присматривать за ним. Кра-
сивый, статный, волосы – как вороново крыло, правильные черты лица,
глаза – как черные оливы. Таков был Коля, хохол с безнадежно роман-
тической душой.
Врагом бутылки Коля не был. Он был ее нежным другом. В Аб-
хазии есть за что любить бутылку. Сколько радости доставляли всем нам
тамошние вина – легкое терпкое “Лыхны” из винограда изабелла, грана-
товое Апсны, дурманящий голову и ударяющий по ногам Букет Абхазии.
Коля был нашим любимцем, несмотря на его слабости. Он замечатель-
но рисовал – сколько раз мой отец предлагал ему поступить в один из
московских художественных институтов, гарантируя ему поступление!
Коля собирал, нехотя, вещи, прощался с нами, выходил на волнорез про-
ститься с морем, печально смотрел на волны и оставался дома.
Коля звал себя «мастером грустного портрета». Жители Гудау-
ты заказывали ему кладбищенские портреты в полный рост, которые по
кавказской традиции ставятся y могильного камня. Портреты Коля делал
по фотографиям. Иногда и по паспортным, крошечным. Порой на фото-
графии бывший владелец был сфотографирован в такой огромной кепке,

что и лица видно не было. Но заказчики всегда оставались довольны
работой Коли. Однажды, Kоля крепко выпил и забыл о том, что завтра
должен был сдать очередной «грустный портрет». Заказчики разбудили
его утром и значительно почесали ему бока своими острыми тесаками.
Потом сказали: «Ну, давай, дэлай!» И Коля, потный от ужаса и от чачи,
виртуозно написал портрет и передал его заказчикам за двадцать минут
до похорон...
Коля утонул в Черном море. Тело выбросил шторм. Похоронили
его на гудаутском кладбище.
Абхазский курортный городок Гудаутa походил на южноитальян-
ские или корсиканские приморские городки. Kровная месть тут никого
не удивляла – всему городу были прекрасно известны воюющие между
собой кланы. По нашей улице проходили экзотические похоронные про-
цессии с наемными плакальщицами. Они посыпали головы пеплом, рва-
ли на себе одежды, рыдали. В Гудауте часто хоронили молодых – в гроб
молодежь сводили кровавые разборки между кланами, межнациональ-
ные стычки, езда на мотоциклах и море.
Наш гудаутский гробокопатель Володя – полуабхазец-полу-
мингрел – был похож на своего легендарного коллегу, остроумного мо-
гильщика из «Гамлета». Маленький, лысый, без единого зуба, в шляпе
и сером костюме, он был великим оратором и философом. Послушать
его похоронные речи, которые он произносил над открытыми могилами,
приходили не только родные и друзья покойного, но и посторонние люди.
Они плакали и смеялись.
В Гудауте был и свой «Гранд отель», и танцплощадки у моря, как
в «Амаркорде» Феллини. Довоенная жизнь города Римини во многом
походила на нашу советскую гудаутскую жизнь. Только у нас все было
более ярко, сочно и нецивилизованно.
Гудаутa... Темные горы, увенчанные сверкающими снежными
вершинами, синее море, чистые, как кристалл, холодные горные речки,
благоухающие магнолии и олеандры, кроваво-красные гранаты, разре-
заемые острым ножом пополам, пение цикад в знойный полдень и хоры
лягушек влажными кавказскими вечерами.
В Гудауте выяснилось – я разучился отдыхать. Вдоволь напла-
вавшись в море, шли мы c Левоном домой и ложились на кровати. Между
нашими кроватями валялась куча денег – премия за победу на конкурсе
Чайковского. 2500 рублей. Потратил я тогда из них сравнительно не-
много – купил маме стиральную машину. Остальные деньги лежали на
полу. Иногда мы делали из красненьких десяток самолетики и пускали их
друг другу. Играли мы и моей огромной медалью. Левон попробовал ее
на зуб – отпечаток навсегда остался на мягком металле – медаль была
из золота высокой пробы.
Мы с Левоном отдыхали в Гудауте не в первый раз. До того, как я
разбогател, с деньгами всегда было туго. Мы сдавали бутылки, выпитые
Колей зимой. За большую литровую бутылку из-под Псоу на приемном
пункте платили 18 копеек. Мы покупали вино, хлеб, сыр и фрукты.
Со скуки и в надежде на приключения поехали в Сочи. Приклю-
чение не заставило себя долго ждать – меня задержала сочинская мили-
ция за то, что шел по улице босой. Милиционеры посадили меня в «во-
ронок», где уже сидел какой-то криминал с жутким флюсом на щеке. Его
везли вырывать зуб. Приключение закончилось хорошо – меня узнали
и отпустили. Стражи порядка попросили нас никому не рассказывать о
моем задержании. А могло бы и закончиться плачевно: советская ми-
лиция, да еще и с кавказским акцентом с задержанными не церемо-
нилась. Перебитые руки, отбитые почки, пытки электрошоком и прочие
прелести были далеко не редкостью.
Потом нас потянуло в горы. Мы совершили марш-бросок к озе-
ру «Малая Рица». Лезли по скалам, пробивались через самшитовые
леса, дурачились, кричали и слушали эхо, кидались снежками – кое-где,
в укромных тенистых ямах, лежали так и не растаявшие летом, почер-
невшие кучи снега. Ели мы в живописных деревенских шалманах, в не-
которых из них меня узнавали ресторанные музыканты и пели для меня
песни.
– Дэлa нашэго дэруга, Андрэя Гаврылова, ми исполным эту пэс-
ню.
Другие гости спрашивали друг друга: «Для кого это они поют?
Кто такой Андрей Гаврилов?»
– Гаврилов? Наверное, бандит...
После возвращения с гор мы поплыли в открытое море. Зна-
комые рыбаки пригласили покататься на шхуне и рыбку половить. Мы
взяли с собой два ящика «Лыхны», подаренных мне абхазскими началь-
никами. Спустили ящики с вином на тросax поглубже в воду, чтобы охла-
дить – и забыли про ниx. Так и остались бутылки на дне морском.
На пятый или шестой день отдыха валялись мы с Левоном на
черноморской галечке, наслаждались благодатным морским воздухом и
утренним солнышком. Подходит к нам моя взволнованная мама и подает
мне срочную телеграмму.
– Товарищу Гаврилову. Срочно.

[626x408]

Вам предлагается вылететь на фестиваль в Зальцбург с концертом – на замену заболевшего Святос-
лава Рихтера.
Мы с мамой вылетели в Москву первым самолетом.
До концерта оставалось десять дней. За это время надо было
пройти штук пять «выездных» комиссий, раздобыть концертную одежду,
оформить заграничный паспорт, вступить в комсомол и подготовиться
к концерту. Я бегал по инстанциям, как заяц. Заполнял анкеты, сдавал
фотографии и паспорт. Меня вызывали на очередную комиссию в рай-
коме. Там я беседовал с престарелыми проверятелями. Они проверя-
ли меня на лояльность советской власти, на идеологическую чистоту и
моральную устойчивость. Их вопросы были тупыми и предсказуемыми.
Соответственными были и мои ответы. Комсомол, видимо, по указанию
сверху, пошел мне навстречу. Мне просто выдали членский билет. Во-
семнадцатилетний студент – не член комсомола – мог поехать тогда на
Запад, только если он был евреем, и только в один конец. Я же хотел
вернуться на родину.
Самой большой проблемой оказался фрак. Сшить эту шикарную,
недоступную и чуждую советскому человеку одежду в коммунистической
Москве 1974 года, да еще и за неделю, было невозможно. Пришлось
собирать фрак по частям. Один знакомый артист одолжил мне бабочку.
Другой – фрачный пиджак. Манишку и жилет мне выдали в Большом
театре. Лакированные черные туфли у меня были. Оставались – брюки.
В костюмерной Большого фрачные брюки моего размера были широки,
как шаровары турецкого султана. Вдоволь похохотав на примерке в ко-
стюмерной, я ушел оттуда без штанов. Кинулся в московские пошивоч-
ные мастерские. Не сразу, но нашел одну сердобольную даму, согласив-
шуюся за особую плату сшить мне фрачные брюки за день.
Дело oсталось за малым – подготовиться к важнейшему в моей
жизни концерту за два дня. Я скрипел зубами от напряжения и занимался
отчаянно. Обезумевшие соседи лупили тяжелыми металлическими пред-
метами по трубам отопления.
Перед отъездом меня пригласили в Госконцерт и познакомили с
переводчицей Татьяной, которая должна была лететь со мной. Эта вы-
сокая, стройная и молодая женщина была как-то незаметно нехороша
собой. Темные ее волосы стояли неприятным комом на голове. В чертах
лица было что-то резкое, профилем переводчица походила на хищную
птицу. Со мной Татьяна была приветлива. Улыбалась часто, нo тоже –
как-то нехорошо. Я сразу смекнул, что с Татьяной надо держать язык
за зубами, что она – одно из щупальцев (с ухом-присоской) огромного

спрута, в плену которого все мы жили.
Объявили посадку. Из отдельного выхода потянулись в само-
лет евреи-эмигранты. Старых людей и хронически больных несли на
носилках с кислородными подушками. Позже я привык к тому, что на
всех рейсах Аэрофлота в Вену и в Рим сидели покидающие СССР евреи,
смиренно несущие своих стариков. Смотреть на этот исход было больно,
я жалел старых людей, вспоминал библейские истории и с ужасом думал
об ожидающих нас казнях египетских.
Пробираясь к своему месту, я наткнулся на пассажира, рассы-
павшего в проходе монеты. Я помог ему собрать его деньги. Он как-то
слишком быстро и бурно меня узнал и тут же растаял как эскимо на жар-
ком солнце. Пригласил после взлета подсесть к нему и выпить за зна-
комство рюмочку коньяка. Я с удовольствием согласился. Оказалось,
этот пассажир тоже музыкант – он показал мне фотографии студентов
фортепьянного класса Якова Флиера, среди которых был и он, только лет
на пятнадцать моложе. Одет он был элегантно. Хороший костюм, каш-
не, кожаные туфли, тонкая импортная рубашка. А под ней – тельняшка!
Звали его то ли Вилен, то ли Владлен. Пианист? Но рожа шкодливая,
и тельняшка терзает сомнениями. Скорее спортсмен. Боксер. Крепкий,
может и нокаутировать, если понадобится. Непонятный господин. По-
обещал мне этот Владлен, что обязательно посетит мой кoнцерт. А на
него, между прочим, билеты год назад распроданы.
Прилетели мы в Вену. Евреев увели какие-то люди. Мы прошли
в транзитный зал. В Зальцбург прибыли только поздним вечером. Нас
встретили представители фестиваля и отвезли в отель «У новых ворот»,
неказистый домик с тремя звездочками на дверях. Я пошел посмотреть
город. Удивили тоннели и горы. В предконцертной суете у меня не было
времени открыть атлас и посмотреть, где, собственно, Зальцбург рас-
положен. А он, оказывается, совсем недалеко от Альп. Все было в этом
городе незнакомо и интересно. Особенно – шикарные витрины мага-
зинов музыкальных инструментов. Цены там были совершенно несопо-
ставимы с мелочью, положенной мне за выступление. С трудом нашел я
Гетрайдегассе – узенькую улочку, на которой сохранился до наших дней
дом, где родился Моцарт – Хагенауэрхаус. Постояв недолго на крохот-
ной площади перед этим, довольно ординарным шестиэтажным домом-
музеем, который никак не ассоциировался ни с «Волшебной флейтой»,
ни с «Реквиемом», я побрел в свой скромный отель.
Завтрак в трехзвездочном австрийском отеле. Плохой чай, не-
вкусные булочки, крохотный кусочек масла и маленькая пластиковая
баночка с джемом. Проглотив все это, мы с Татьяной отправились на
встречу с тогдашним шефом Зальцбургского фестиваля, господином Ни-
коля. Он славился своей экстравагантностью. Иначе как экстравагант-
ностью невозможно было объяснить его, мягко говоря, странное реше-
ние пригласить на замену «великому Рихтеру» вчерашнего школьника.
Получалось, что он поступает как бы назло знаменитому артисту, а из-
балованной публике посылает следующее приветствие: «В ответ на все
ваши капризы – получите этого советского щенка!»
Элегантный, седоватый, немного грузный Николя поглядел на
меня с сомнением. По-видимому, я показался ему эдаким юным очкари-
ком в нелепом костюме. Весь гардероб, которым я располагал, был на
мне. Костюм производства братской страны, купленный мамой в фир-
менном магазине «Весна» на Новой Башиловке. Гумовские ботинки. И
рубашка, и галстук были тоже оттуда. Николя изобразил улыбку, про-
бормотал несколько дежурных слов, посмотрел брезгливо на мой гал-
стук и отправил меня к роялю, на репетицию.
Зал и инструмент мне понравились. Я начал судорожно проигры-
вать мою вечернюю программу. Времени на настоящую подготовку у
меня не было. Многое было откровенно недоделано. Я сильно волно-
вался. А к вечеру и вовсе запаниковал. Ведь за три дня, как ни старайся,
в хорошую форму не войдешь. Даже если ты опытный концертант. А я
тогда никаким концертантом не был. Я был студентом первого курса, ко-
торый конкурс выиграл.
В артистической меня подбодрила Татьяна, что было вовсе не
лишне. Откуда ни возьмись появился и мой коньячный друг Владлен, в
дорогом смокинге, в чудесных лаковых туфлях, и со сверкающей маниш-
кой, из-под которой выглядывала все та же тельняшка!
Вышел я на сцену в своем составном советском фраке. Глянул в
зал и обомлел.
Какая публика! Блеск! Сливки! Шарм! Инопланетяне! Мираж!
Голливуд! В первом ряду сидел сам Майкл Йорк – Тибальд из любимого
фильма Дзефирелли «Ромео и Джульетта». Мужчины – в великолеп-
ных смокингах, с белоснежными рубашками, с бабочками и платиновы-
ми запонками, дамы – в изумительных вечерних платьях, с драгоцен-
ными камнями на шее, величиной с подвески на хрустальных люстрах.
Все сверкает, волнуется и благоухает, как шампанское в бокале! Я был
ошеломлен, потерял чувство реальности. Как во сне подплыл к роялю и
заиграл. Боже! Это мой последний концерт перед неминуемой смертью
и вечным позором!
И сейчас, через тридцать шесть лет, я не понимаю, почему пу-
блика так экстатически восторженно отнеслась к моему выступлению.
Секрет моего необычного успеха в Зальцбурге, может быть, заключался
именно в моем полном отчаянии. Мне пришлось тогда пройти «сквозь
ужас и смерть». К свету, радости и жизни. И публика прошла этот путь
вместе со мной. И это привело знатоков, не привыкших к подобным
штучкам, в экстаз. Разряженные, избалованные люди пришли на форте-
пианный концерт, а попали на какую-то корриду, Тесей-пианист отчаян-
но бился с Минотавром-роялем в смертельном любовном поединке.
Все перед мной плыло. Качалось в пестром грохочущем мареве.
В сонате Гайдна я несколько раз ошибся. Потом отыгрался на «Скарбо»
Равеля. Мой Скарбо крутился и вертелся в жутких темпах со страшной
динамикой и действительно напугал всех, как и положено нечистой силе.
Зал наградил меня громом рукоплесканий, и я неожиданно для себя са-
мого начал исполнять бисы. Самые трудные этюды Листа, в совершенно
неисполнимых темпах. Может быть потому, что был недоволен собой и
хотел исправиться. Бисы в конце первого отделения – это против всех
концертных правил. Публика ревела от восторга. Я вовлек ее в музы-
кальный бой не на жизнь, а на смерть.
Быстро пролетел перерыв. Я начал второе, виртуозное, отделе-
ние. Я почувствовал, что перешагнул через какой-то барьер, что у меня
начало получаться. В каких-то бешеных темпах. Когда я достиг коды «Ис-
ламея», имитирующей космическую лезгинку, и прибавил темп (обычно
там все темп убавляют из-за немыслимых скачков в обеих руках), мне
показалось, что рояль запылал.
Овация. Бисы. Цирковые номера Паганини-Листа, сухая удар-
ность и холодное бешенство молодого Прокофьева. Я играл все, что знал.
И я, и публика как будто потеряли вес и парили в Музыке, перенесясь в
Пространство Высшей Жизни. Я испугался, что не смогу сам вернуться
и вернуть публику в зал. Закончилось мое выступление так: публика во-
рвалась на сцену, подняла меня на руки и отнесла в артистическую. В ар-
тистической царил хаос. Шум, гам, поклонники и поклонницы, бешеные
лица музыкальных агентов! СЕНСАЦИЯ!
Ночь я провел с Татьяной и Виленом. Мы убежали от поклон-
ниц и агентов, побродили по городу, зашли в кабаре со стриптизом, пили
шaмпанское (угощал Вилен-Владлен). А утром улетели в Москву. На
прощание Таня вдруг сказала: «А Вилен-то наш, ОТТУДА!» Я посмо-
трел на нее недоверчиво. Она поняла мой взгляд и спросила кокетливо:
«А ты небось подумал, что я тоже ОТТУДА?»
– Я и сейчас так думаю, – сказал я. Таня рассмеялась и сказала:
«Ах ты негодяй!» Мы расстались и больше никогда никуда вместе не ез-
дили. Думаю, если бы я тогда в Зальцбурге сбежал, – Владлен бы меня
нашел и пристрелил (или в Зальцахе бы утопил). А Татьяна ему бы по-
могала. А тельняшка его была чем-то вроде метлы или собачьей головы,
притороченной к седлу опричника.

https://www.facebook.com

Серия сообщений "Музыканты рассказывают":
Часть 1 - Рассказы о музыке:Андрей Гаврилов -"Концерт в Зальцбурге"(фрагменты из книги)
Часть 2 - Рассказы о музыке:Соломон Волков и Александр Генис вспоминают о Лернарде Бернстайне и Рудольфе Нуриеве
Часть 3 - Рассказы о музыке:Андрей Гаврилов -"Гастроли в России 2010"(фрагменты из книги)
...
Часть 5 - Рассказы о музыке:Выдающийся скрипач и дирижёр Рудольф Баршай вспоминает...(фрагменты из книги "Нота")Видео-интервью с Еленой Баршай о съёмках фильма
Часть 6 - Рассказы о музыке:"Сати.Нескучная классика" с пианистом Андреем Гавриловым
Часть 7 - Андрей Гаврилов:И.С.Бах "Goldberg Variations"...Что может быть лучше? )