Отрывок из книги Хуторной Елены "625"

Отец не сразу понял, почему дочь вдруг низко-низко наклонила голову, так что стало не видно ее лица, и отчего вдруг мелко затряслись ее плечи, и только склонившись к ней, увидел наконец, что она плачет – горько и отчаянно.
– Настенька, милая моя, – запричитал он, – ты что, детка? Неужели это опера произвела на тебя такое впечатление?
Он притянул ее к себе и пытался успокоить, а вокруг бушевала и яростно аплодировала повскакивавшая с мест публика, так что Настя не могла видеть из-за спин, что Анастасия Михайловна уже третий раз выходит на сцену и ей все несут и несут огромные букеты роз, хризантем и гладиолусов. Она не могла понять, чему все так радуются, ведь мама умерла…
Когда Сергей Иванович разобрал наконец беспорядочное бормотание дочери, он не поверил своим ушам. Тут же схватил Настю на руки, совсем маленькую и легкую для своего возраста, и уже через несколько мгновений они тоже были на сцене, среди ярко раскрашенных и разодетых мужчин и женщин, смеющихся, кланяющихся залу снова и снова, и мама, ее мама тоже была там, совсем настоящая, живая, в платье с красной шнуровкой, пахнущая чем-то непривычным, и она вдруг – о чудо! – присела на корточки и крепко обняла Настю, расцеловала ее в обе щеки, а потом развернула лицом к залу, так что Настя зажмурилась от яркого света, ударившего в глаза, и они снова кланялись, но уже вместе…
– Поверить не могу, – волновался отец, когда они ехали из театра, – Настя, ты же уже такая большая девочка, как ты могла принять за правду происходящее на сцене?
Они вместе со всей труппой сидели в каком-то ресторане, перед Настей стояла креманка с мороженым, но она даже не притронулась к нему, а только смотрела на маму, которая сидела рядом и была необычно ласкова с ней в тот вечер, и удивлялась тому, как неожиданно хорошо все снова закончилось.
– За успешную премьеру! – поднимал тост отец, и мама, чокаясь с ним и со всеми остальными актерами бокалом с пузырящимся в нем шампанским, счастливо смеялась.
В оперу Настю больше не водили, но в ту ночь она так и уснула, сжимая в руке билет с двумя повторяющимися в его номере цифрами 625.
Тринадцатым Настиным летом ее в очередной раз отправили на каникулах к бабушке, и номер поезда, на котором она ехала с отцом, был 625.
Обычно в деревне было скучно, только и радости, что книги, цыплята, кошки да теленок, родившийся прошлой зимой. Год назад он был такой смешной, на тонких подламывающихся ножках, с большими ласковыми глазами и мокрым нежным носом, от него всегда вкусно пахло молоком. За год он совсем вырос и стал вполне полноценным молодым быком, но Настя все равно при каждом удобном случае гладила его под подбородком, отчего тот вытягивал шею и прикрывал глаза от удовольствия, и старалась ему, как маленькому, подсунуть клок травы повкуснее. По вечерам, греясь на солнышке и рассматривая заползающих на руки муравьев, гусениц и садящихся на колени стрекоз и бабочек, она поджидала его с пастбища и провожала домой.
Перед отъездом Насти обратно в город бабушка решила побаловать внучку парным мясом, и теленка закололи. Когда Настя случайно зашла в стойло и увидела его полуразделанную тушку, то осела там же – на дощатый пол, устланный соломой: потеряла сознание.
С тех пор она не ела мяса и не выносила натуральной кожи, мехов и перьев. Все, кто пользовался вещами из этих материалов, казались ей чудовищами, и только маме прощала ее пристрастие к дорогим натуральным вещам. Насте казалось, будто это были не телячья кожа, не страусиные перья, а естественное продолжение самой мамы, ее красоты, блеска, шарма.
Насте было шестнадцать, когда мама собралась уезжать в Италию.
– Ты не можешь вот так просто бросить нас и уехать! – кричал за стеной отец.
– Я бросаю не вас, а тебя, – спокойно говорила мама, – Настя поедет со мной.
– А ты ее спросила, хочет ли она поехать? – спрашивал он ее.
– Кто же откажется от такой возможности?
Мама зашла на следующий день к Насте в комнату, окинула брезгливым взглядом спящего на диване кота, чистящую перышки Эльзу, подбежавшего к ней с виляющим от радости хвостом Боба и сказала:
– Лучше пойдем ко мне в комнату, нам надо поговорить.
Настя отказалась ехать с ней. Мама смертельно обиделась. Папа ходил виноватый, как будто дочь осталась по его наущению. А Настя не могла понять, какую красоту она видела раньше в этой совершенно чужой, высокомерной женщине.