Володечка нёс себя высоко, был податлив малейшему изменению, словно  тканевый плакат на ветру, потому считал себя восприимчивым; правда, любому воздействию извне не было шанса укорениться — буквально в следующую минуту новая волна захватывала его, вовлекая в предположительное действие лишь затем, чтобы сменить эмоции минуты предыдущей. По этой причине Володечку считали трепетным. Нёс он себя торжественно, не в пример многим, иногда даже с пафосом, и очень, надо сказать, походил в этом на идеал, ну или ориентир. И шли за Володечкой верующие в него, шли, поднимая плакаты с лозунгами счастья выше, не желая передать их из уставших рук, до тех пор, пока не возвращался пролетевший год назад ветер с уже знакомыми лозунгами, не заведшими никуда. Отступников Володечка страстно предавал анафеме, со всей пафосностью плаката. Но тут же набирались новые послушники, влекомые страстию. Так и двигался по кругу этот крестный ход во главе с Володечкой из весны в лето, из лета в осень и т. д. Но движение, говорят, и есть сама жизнь, и кто же возьмётся осудить это звонкое слово.