ПИСЬМА  гр. В. А. Перовского к Н. В. Балкашину.

                                                                   

8 февраля 1907 г. Оренбургская Ученая Архивная Комиссия заслушала предложение Михаила Эдуардовича Эверсмана (Сын известного ученого и проф. Казанск. университета Эдуарда Александровича Эверсмана помещик Оренб. уезда.), не пожелает ли она поместить в «Трудах» своих хранящияся у него письма гр. В. А. Перовского к Н. В. Балкашину. В виду согласия Комиссии г. Эверсман прислал 9 писем с похода на Хиву в 1839-40 г.г., 11-ть – с похода под Ак-Мечеть 1853 г. и, кроме того, относящияся к последнему походу 3 письма В. В. Григорьева к Балкашину и 7 копий с оффициальных бумаг. Из этого материала оказались уже напечатанными в Русском Архиве за 1879 г. (кн. 2) два письма гр. Перовского, одно – Григорьева и 5 оффициальных бумаг, а потому они и не будут помещены ниже….

Прежде чем приступить к изложению писем, не лишним будет сказать два слова о лицах, ведших эту переписку, т.е. о гр. Перовском, Н. В. Балкашине и В. В. Григорьеве.

О гр. Василие Алексеевиче Перовском и, в частности, о его походах на Хиву и под Ак-Мечеть уже имеется в настоящее время немало литературных данных. Назовем, напр., книгу И. К. Захарьина [150] (Якунина), изд. в 1901 г. в С.-П.Б., «Граф В. А. Перовский и его зимний поход в Хиву», Н. Веселовского (1877 г. С-П.Б.) «Очерк историко-географических сведений о Хивинском ханстве», Н. Л. Иванова (1873 г. С.-ПБ.) «Хивинская экспедиция 1839-40 г.г.», М. Иванина (1874 г. С.-П.Б.) «Описание зимнего похода в Хиву 1839-40 г.г», брошюру Юдина «О графе Перовском» и XVIII выпуск «Трудов» Оренб. Ученой Архивной К-ссии «Записки генерал-маиора Чернова». В первых двух книгах собрана значительная литература по данному вопросу. Кроме того, разного рода сведения разбросаны еще на страницах журналов: «Библиотека для чтенья» (1859 г. № 10), «Мир Божий» (1898 г. сент.), «Исторический Вестник» (1899 г. май), «Русский Архив» (1865 г. кн. 3, 1878 г. кн. 1, 1879 г. кн. 1 и 2), «Военный Сборник» (1863 г. янв. и февр.), а также в «Трудах» К-ссии, и т.д. Несмотря, однако, на существование такого обильного материала письма самого гр. Василия Алексеевича с походов ценны потому, что рисуют нам облик этого выдающегося человека не с оффициальной стороны, а с интимной без прикрас, раскрывая нам его мысли и чувства. И если, как видно, общество интересуется личностью графа, то нам то, жителям Оренбурга, где В. А., будучи дважды начальником края, прожил 15 лет, неустанно работая на пользу этой окраины, и где память о нем жива и до сих пор, – всякое сведение о нем представляет несомненную ценность.

Биографические сведения о Николае Васильевиче Балкашине (Гр. Перовский писал «Болкашин».) удалось почерпнуть только из формуляра, любезно присланного Департаментом Общих Дел (М.В.Д.). Как оказывается, Н. В. происходил из дворян Московской губернии. Повидимому, он окончил курс в училище колонно-вожатых, так как 8 мая 1821 г. [151] поступил в этом звании на службу. Чрез два года в чине прапорщика Н. В. был зачислен в свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части и за отличие по службе произведен в подпоручики, именно, за участие в военной экспедиции в киргиз-кайсацкой степи и в перестрелке при р. Эмбе. В 1825 г. Н. В. был командирован с отрядом для принятия купеческого каравана, отправлявшегося в Бухару, при чем опять побывал в перестрелках с хивинцами, трухменцами, каракалпаками и киргизами. Вскоре после этого он за болезнью был уволен от службы, но уже в 1829 г. вновь поступает адъютантом к начальнику штаба отдельного оренбургского корпуса ген.-лейт. Веселитскому, а затем к ген.-м. Чуйкевичу. При военном губернаторе гр. Сухтелене работал он по проведению коммерческого тракта от г. Самары до Верхнеуральска, а затем при гр. Перовском в чине штабс-капитана назначен был адъютантом к нему. Получив в 1837 г. чин капитана, Н. В. в 1840 г. назначается исполнять должность командующего Башкиро-Мещерякским войском с состоянием по кавалерии подполковником, а уже в 1843 г. производится в полковники. Чрез два года после этого Н. В. переходит на службу в Мин. Вн. Дел на должность Саратовского вице-губернатора, а в 1846 г. видим его Оренбургским гражданским губернатором. С генеральским чином Н. В. еще раз в 1851 г. возвращается на военную службу и, оставаясь на прежней должности, получает также в командованье и Башкирское войско. Во время похода гр. П. под Ак-Мечеть на Балкашина было возложено исполнение должности генерал-губернатора. Время смерти Н. В. неизвестно; известно лишь, что он умер в Петербурге на пути заграницу. Женат был Н. В. на вдове полковника Габбе, Варваре Александровне, дочери ген.-лейт. А. П. Мансурова. [152]

Что касается известного востоковеда, впоследствии профессора с.-петербургского университета, Василия Васильевича Григорьева (1816-1880), то достаточно сказать, что он попал на службу в Оренбург по приглашению гр. П. на должность чиновника особых поручений, был начальником Пограничной Комиссии, а во время похода 1853 г. состоял в качестве правителя походной канцелярии и историографа экспедиции.
П. Цыпляев.
Текст воспроизведен по изданию: Письма гр. В. А. Перовского к Н. В. Балкашину // Труды оренбургской ученой архивной комиссии, Вып. XXIII. 1911.

 

I.            ПИСЬМА В. А. Перовского к Н. В. Балкашину с похода в Хиву.
(30 Ноября 1839 г. – 20 Марта 1840 г.)

 

№ 1. Р. Темир. 170 верст от Оренбурга 30 Ноября 1839 года.
Все это время не имел я ни одной свободной минуты, чтобы сказать Вам два слова, любезнейший мой Балкашин; поговорить с Вами хочется, хотя и не имею ничего сказать, чтобы Вы не знали; горько, очень горько было мне с Вами разставаться, но с тех пор, как мы разстались, не проходило ни одного дня, ни одной ночи, чтобы я по нескольку раз не думал о Вас и не радовался, что здоровье Ваше в последнее время было так разстроено, что не можно было и подумать Вам пускаться в этот зимний поход. Иначе [153] могли-бы Вы обмануть себя на свой счет, пойти в степь и наверное-бы не выдержали морозов и усталости. Впрочем до сих пор, хотя холода и постоянные доходят до 30 и небывают менее 15°, но настоящей нужды мы еще не терпели: одеты хорошо, едим также и можно бы итти припеваючи, если бы солдаты были не такие распущенные, вялые, никуда негодные воины; в них не только нет воинского духа, но и нет воинской дисциплины. К несчастию поправить этого теперь совершенно уже нельзя, но, по крайней мере, необходимо стараться ввести столько порядка, чтобы быть не хуже хивинцев, а теперь, право, я не знаю, кто из нас лучше; на первом переходе за линию был уже один случай явного неповиновения против моих приказаний между артиллеристами 14-й бригады; вчера один часовой ночью бежал из цепи, бросив свое ружье, плутал несколько часов по степи, наткнулся на другую колонну и, думая воротиться к своему отряду и избегнуть наказания, украл в той колонне ружье (Случай этот описан в книге «Граф В. А. Перовский и его зимний поход в Хиву» И. Н. Захарьина (ч. 2, стр. 37-39). Ред.); к несчастию я вынужден показать над ним всю строгость военных законов в военное время, без этого Бог знает, что может случиться в ту минуту, когда будет требоваться от солдата слепое повиновение перед неприятелем.

Офицерство у нас все здорово, а между солдатами простудных больных прибавляется каждодневно. Как рано мы не встаем, сколько не стараемся вьючить скорее, но переход в 20 верст не можем делать так, чтобы приходить засветло и чтобы верблюдам оставалось время пастись; благодаря киргизам, вдоль всего Илека стоят стога с сеном, мы покупаем его и кормим верблюдов, но далее когда прибудем на Темир, надобно будет принять другую систему следования и тогда вероятно будем делать менее 20 верст. Второй [154] экземпляр походной кухни меня спасает, – только этим средством и удалось мне нагревать мою кибитку, так что при 25° мороза могу довести у себя до 15° тепла. Adieu cher et bien aime ami, je vous embrasse et baise les mains de ВарвараАлександровна. Je vous prie d’ecrir a Алеша(Незаконный, ноусыновленныйсынВ. А. Ред.) et lui donner de mes nouvelles et de m’en donner des siennes. Adieu encore une fois.

B. P.

P.S. Султан Юсуф привел мне сюда лошадь, кажется, что хороша, испробовать еще не успел, сделайте ему хороший подарок от моего имени.

В заголовке моего письма вместо Р. Темир читай Р. Илек; когда то будем на Темире? Оттуда и до Эмбы не далеко, а от Эмбы…

Письмо это пишу с казаком, привезшим мне ответные бумаги от Струкова.

№ 2. 26 Декабря 1839 года.

Любезнейший Николай Васильевич! Внезапно представившийся случай отправлять письма в Оренбург не дает мне времени писать Вам много; в нескольких словах скажу только, что несмотря на морозы и бураны все мы здоровы; по крайней мере в отношении к офицерству слово все справедливо, касательно солдат нечего греха таить: едят как быки, а болеют и умирают как мухи; казаки совсем другое дело, здоровы и бодры. Однако же наднях известие о соседстве хивинского войска ободрило все наше, – и впрямь находка; если они нас дождутся, если их у Картамака или где нибудь вблизи много, то это нам клад, – нас теперь больше и мы свежее, чем будем при спуске с Устюрта, а если здесь удастся их поколотить (в чем не хочу сомневаться), то к ним прийдем уже совершенными [155] хозяевами. Что часто приводит меня в затруднение и в немалое, это то, что все наши Гг. вывезли с собою свои оренбургские страстишки и личности; – прошу при таком ограниченном числе офицеров и при таком числе ограниченных офицеров управляться так, чтобы такой то не сходился с таким то, не был бы от него в зависимости и проч. и проч.

Надеюсь перед выступлением от сюда написать Вам еще, – теперь прошу переслать прилагаемое письмо. –

Прощайте, обнимаю Вас, как люблю, от всего сердца. Мое почтение Варваре Александровне. (Супруга Н. В. Балкашина и дочь г. л. Александра Павловича Мансурова, бывшего в итальянском походе Суворова и действовавшего против Пугачева. Ред.)

В. Перовский.

№ 3. Укрепление на Эмбе. 5 января 1840 г.

Много раз Вам спасибо, любезнейший друг, за письмо от 14 декабря; по крайней мере Вы поговорили со мной о моем Алеше, хотя и не имели о нем свежих известий, а я писем; если бы они в Москве могли понять, что значит для меня ожидать от него письма, ждать месяц, получить наконец нарочного и ни слова о нем – от многих горьких минут избавили бы меня, если бы писали чаще.

Мы все еще на Эмбе и с Усть-Урта доползем не скоро, в долинах намело много снега, колонны выступают сюда дня через два, одна после другой; это для того, чтобы без нарочитого конвоя можно было передавать и довести до Эмбы больных наших из Ак-Булака. Авось либо пойдем скорее взобравшись на Устюрт. – Здесь мы потеряли без малого месяц, но нечего было делать; теперь бы в том беда и невелика, но для возврата месяц значит много. [156]

Очень благодарен Вам за труды и старания по настоящей Вашей обязанности, поблагодарите от меня и Пучкина; старайтесь завести очередные верные списки, этим устранится много злоупотреблений, которых без того и знать нельзя. – Когда то приведет Бог поблагодарить Вас на словах и обнять на деле так, как теперь обнимаю в мыслях?

Мы к морозам привыкли совершенно, они более никого из нас не пугают и, если что повредит экспедиции, то не они, а глубокий снег, утомляющий верблюдов и мешающий им добывать корм; этого признаюсь я боюсь очень. – На днях киргизы отряда вздумали было пошалить, отказались итти вперед, объявив решительно, что предпочитают умереть все здесь на месте, чем по эдакому морозу нести головы в Хиву; словесные убеждения остались тщетны и только после второго разстрелянного человека и когда прочие ожидали той-же участи, начали они просить пощады и обещались во всем повиноваться.

Прощайте, любезнейший Николай Васильевич, мое почтение Варваре Александровне; кланяйтесь Эверсману с семейством (Эдуард Александрович Эверсман – ученый, изучавший Оренбургский край, впоследствии проф. Казанского университета. Он был женат на сестре Любови Александровны, Софье Ал. Мансуровой. Ред.) и Любови Александровне.

Душевно Вас любящий,

В. Перовский.

№ 4. На возвратном марше. 7-го февраля.

Не жалейте, любезный друг, о том, что не удалось Вам итти со мною в поход, Бог не благословил его; без славы, без пользы потеряли бы Вы здоровье Ваше. – О моем нечего говорить; к моему удивлению я переношу хорошо все трудности этого тяжкого похода, [157] перенес даже и беду неслыханную, удар душевный, какого, вряд-ли, кто-либо испытал. Если я не дошел до Хивы, то с помощью Бога надеюсь по крайней мере довести его обратно, что также не весьма легко; еще бы два, три перехода вперед и нас бы никогда не увидали ни Хивинцы, ни вы.

Обнимаю Вас от души. Мой дружеский поклон Варваре Александровне. Не могу сказать и приблизительно, когда с Вами увижусь; зависеть будет от того, как прибуду на Эмбу и какие изыщу средства к дальнейшему следованию.

№ 5. Эмбенское укрепление. 15-го февраля 1840 г.

В горе моем утешили меня хотя на некоторое время письма, полученные с последним нарочным. – Благодарю Вас, любезный друг, и за Ваше письмо, оно писано 3-го февраля, а 1-го числа участь отряда была уже решена. – И оффициально и особенно по частным известиям знаете Вы уже теперь подробно о причинах, вынудивших меня к отступлению. Еще здесь, на Эмбе, предугадывал я положение, в котором должны мы очутиться после, – от этого и болезнь моя, и страдания, более душевные, чем телесные. – Ужасные дни и ночи провел я; ужасна была для меня борьба, прежде чем решиться выговорить слово отступление; никто мне в этом не помог и не мог помочь; – многие, почти все видели невозможность итти вперед, но кто, кроме меня, мог бы, сказать воротимся! В случае успеха большая часть хвалы и чести пала бы на мою долю, при неудаче вся хула, осуждение, критика и проч. – все разразится над одной моею головою; – оно так и быть должно. Во многих случаях моей жизни, но ни в одном более, чем в настоящем, успокаивала, успокаивает меня совесть; теперь гораздо еще яснее, чем на Акбулаке, [158] убежден я, что если бы заставил отряд сделать хотя только несколько переходов вперед, то Вы бы из нас никого уже не увидали и мы погибли бы до единого, не видав неприятеля. Совесть запрещала мне принести отряд в столь безполезную, безславную жертву; разсудок и честь не дозволяли губить на верное и передать неприятелю без боя оружие, орудия и весь военный снаряд, который бы нашел он при нас, тогда когда уже нас бы не было.

Можно-ли было угадать такой несчастный конец экспедиции! – Вот человеческая мудрость! – Когда отряд выступил в поход, Вы, любезный Болкашин, были в отчаянии, что не могли мне сопутствовать. Вы думали, что и слава и польза идут со мною, – а свыше определено иначе; оставшись, принесли Вы более, гораздо более пользы, чем я.

Благодарю Вас от души за все старания Ваши по вверенной Вам части; теперь голова моя недовольно еще свободна, чтобы отвечать в подробности на те предметы по управлению Башкирским Войском, о которых Вы мне пишите, но все Вами сделанное и мне известное я в полной мере одобряю. – Скажу Вам не в комплимент, а как истину, в которой я убежден, что Вы соединяете в себе именно все те качества, которых требует место Вами теперь занимаемое: башкирский быт и Оренбургский край Вам достаточно известны, – на недостатки, злоупотребления и проч. успели Вы насмотреться со стороны и это чуть-ли не лучшее средство видеть вещи с настоящей точки; не говоря уже о способностях и правилах, Бог Вам дал сердце, доступное всему доброму, понимающее и угадывающее страдания ближнего и вместе с тем достаточную твердость характера; повторяю, Вы соединяете в себе все те качества, которые нужны для возведения Башкирского народа на ту степень благосостояния, на которой он стоять может и на которой я уже седьмой год как желал [159] бы его видеть. – Это мнение о Вас у меня не новое, теперь приспособляю я его только к особенному случаю, но мнение это родилось во мне с первой поры, как только узнал Вас, с тех пор оно не изменилось, а укоренилось, и если иногда Вы меня не понимали или, лучше сказать, не отгадывали, то это могло только произойти от каких нибудь обстоятельств совершенно от меня не зависящих.

Прощайте, любезный друг, мое почтение Варваре Александровне; не могу нынешний год обещать Рая Варваре Александровне. – Бог один знает, где и как я проведу лето.

В. Перовский.

№ 6. Эмба. 29 февраля 1840 г.

Я столько писал в продолжение двух дней, что, не смотря на все желанье, не могу написать ни строчки Алеше и потому прошу Вас, любезнейший друг, написать от себя Алеше, что Вы от меня получили письмо и что я здоров. – Я теперь перепархиваю или правильнее перепалзываю с Эмбы на Темир и через несколько дней окончательно расположусь на последнем, а сколько там проживу не знаю. – Я поручил Мансурову (Н. А. Мансуров – сын ген. лейт. А. П. Мансурова. Ред.) сказать Вам, чтобы Вы не оставляли моего дому; хотя бы я явился к Вам и теперь, то и тогда не было бы в этом надобности, – уместимся все и мне приятно будет иметь таких жильцов.

Обнимаю Вас обоих, т.е. Вас и Варвару Александровну.

В. Перовский.

На прошлой неделе был два дня сряду жестокий буран, который кажется кончал (Выражение киргиз. Ред.) наших верблюдов; [160] мы их потеряли еще несколько сот, и теперь из всего отряда остается не более 2 тыс. полумертвых. Расчитайте, где и в каком положении были бы мы теперь, если бы я продолжал итти вперед.

№ 7. Лагерь на Темире. 8-го марта.

Я получил письмо Ваше, любезный Балкашин, от 23 февраля – не оставайтесь весновать в степи – это опасно, говорите Вы; на это скажу Вам, что я опасности для себя не вижу никакой, и если бы была, то cela serait une raison de plus чтобы не оставлять отряда; всех, кому здесь делать было нечего или чье здоровье не надежно, я отправил в Оренбург, потому что грех было бы морить их здесь даром; я бы отправил и Габбе, (А. В. Габбе – родной сын В. А. Балкашиной, по первому мужу Габбе, и пасынок Н. В. Балкашина; он был адъютантом у В. А. Перовского. Ред.) если бы имел малейшее сомнение на счет его здоровья и теперь, если бы он сколько-нибудь захворал, я Вам даю слово, что употребляю все средства, чтобы доставить Вам его в целости; но будьте совершенно спокойны, он здоровее, чем был в Оренбурге. Что же до меня касается, то мое место здесь, пока есть сомнение, как возвратится отряд, да и что могу я сделать в Оренбурге? Приехать и безпокоится о том, что делается в отряде; признаюсь, что я остаюсь здесь по эгоизму – мне здесь лучше; не думайте, чтобы неизбежные, глупые петербургские толки меня слишком безпокоили, я решился принимать их не к сердцу, а гораздо ниже; право не знаю, в чем бы, хотя с некоторою основательностью, можно было обвинить и осудить меня? Экспедиция не с тем была снаряжена и послана, чтобы пропасть без пользы, а с тем, чтобы сделать дело, хотя и с большим риском; если же по обстоятельствам, совершенно ни от кого не зависящим, встретилась [161] совершенная невозможность достигнуть цели, а предстояла только верная, неизбежная и самая безславная гибель, то здравый разсудок, совесть и долг в равной степени требовали возвращения и, если бы от недостатка расчетливости или от самолюбивого упрямства продолжал итти в Хиву, я погубил бы весь отряд на дороге, не сделавши и не вытерпев даже ни одного выстрела, не видав и неприятеля, то заслужил-бы я себе этим чье нибудь одобрение? Принес ли бы какую-нибудь пользу и приобрел ли бы какую славу Русскому оружию? Вся польза, которую бы я получил от этого лично, состояла бы в том, что мне не пришлось бы слушать обсуждения и толки, которые слышу теперь. – Я согласен с Вами, что вторая экспедиция необходима, – но должно ли и вторую экспедицию вверить опять мне? В этом можно сомневаться: поход против Хивы более чем всякое другое военное предприятие зависит от счастья, а я довольно доказал, что в этом случае счастье меня не балует. При равном достоинстве поручение рискованное должно на войне вверять начальнику, родившемуся под счастливым созвездием, – Это основное правило, следовательно вторая экспедиция…. и проч.

Теперь несколько слов о другом предмете интереснейшем: я бы конечно был очень счастлив найти в Оренбурге Алешу, но между тем никак не соглашусь перетаскивать его туда, не зная даже, долго-ли удастся мне им наслаждаться. Ему в Москве хорошо, он там привыкает к ученью, образуется и нравственно, а в Оренбурге я буду теперь менее, чем когда либо в состоянии заниматься им с пользою. Выписать его в Оренбург значило-бы с моей стороны поступить совершенным эгоистом и не согласно с истинною отцовскою любовью. Даст Бог увижу его в Москве, хотя несколько часов.

Я не считаю нужным писать оправдательные статьи, особенно для иностранных журналов, собственно [162] мне оправдываться не в чем, достаточно простого разсказа о случившемся; что касается до достоинства государства, то по моему мнению, оно настоящею неудачею ни сколько не нарушено, а что будет далее – не в моей власти и не на моей ответственности. В этаком деле и год и два переждать нет беды, а ранее нельзя справить другую экспедицию.

Если у Вас есть мои деньги, то прошу Вас дать пятьдесят рублей Дьяконову, который должен быть в нужде. Скажите ему, что эти деньги оставил я у Вас для него перед отъездом из Оренбурга, а ему забыл сказать, чтобы адресовался к Вам, когда понадобятся. Само собою разумеется, что это не должно быть гласно.

По случаю уменьшения нашей походной артели, кажется, всех запасов достанет на все время нашего степного житья; одно вино только не удалось, почти все пропало, а то которое осталось, так изуродовано морозами, что иную будылку, иной боченок трудно распознать, что в них было, по этому я прошу Вас при отправлении Зайчикова каравана в конце этого месяца прислать нам и мне боченка два, три рому, мадеры или портвейну да бутылок несколько шампанского, лафиту и рейнвейну, а по несколько бутылок можно присылать и с нарочными, которые будут отправляться еженедельно.

Прощай любезный Болкашин; я люблю тебя с каждым днем более. Прощай, обнимаю тебя и Варвару Александровну.

В. Перовский.

Я сегодня не пишу в Москву – напиши за меня.

№ 8. Темир. 14-го Марта 1840 г.

Мансуров сказал тебе правду, любезный Болкашин, я буду очень рад, если ты, т.е. Вы останетесь [163] в моем доме под предлогом, что не имеете другой квартиры. Собственно для меня слишком довольно моего кабинета, а если нижния комнаты будут заняты Варварою Александровной, то для меня это будет предлогом избавиться от обязанности принимать всегда и всякого. – Соскучусь вверху, так сойду вниз и найду я, с кем душу отвести; прошу об одном только: чтобы мое присутствие ни в чем вас не стесняло и не принесло-бы никакой разницы в вашем быту. – Габбе можно будет поместить во флигель. Конечно, меня порадовало ободрение Государя, но лишь бы не слишком меня торопили на второй поход; право не так-то легко собраться будет и не торопясь.

В. Перовский.

№ 9. Темир. 20-го Марта 1840 г.

Благодарю за книги, любезный Николай Васильевич, многих из них не знаю и оне доставят мне несколько приятных часов. Право, кажется и вы Оренбургские не понимаете до сих пор моего положения, вызываете меня из степи, как будто бы я зажился в Париже для забав или в Риме для климата; – неужели, если мне оставаться было не зачем, стал бы я жить на месте, где рискую потерять остатки разстроенного здоровья? Через неделю надеюсь выехать отсюда, т.е. когда узнаю о количестве верблюдов, собираемых Бай-Мухамедом – прежде право нельзя. Разумеется, что я уже пойду по слякоти, но делать нечего; одному совершенно на легке ехать мне нельзя, хотя-бы этим средством и гораздо скорее добрался я до линии, но я затащил с собою в степь много таких людей или, как говорится, лиц, которых без себя на лишний месяц оставить совестно. Из последнего моего письма Вы уже знаете, почему повторение экспедиции не [164] так меня порадовало, как бы ожидать должно было: я получил слишком сильную и справедливую недоверчивость к счастию и физическим силам; быть может, разсудок и время сколько нибуть исправят это. – Алешу я не решусь выписать в Оренбург; если меня потребуют в Петербург, то увижу его в Москве.

Прощайте, обнимаю Вас, кланяйтесь Мансурову.

В. Перовский.

 

II. ПИСЬМА В. А. Перовского к Н. В. Балкашину с похода под Ак-Мечеть.
(18 мая – 15 августа 1853 г.)

 

№ 1. Речка Яман-Карабутак.

18-го мая 10 ч. вечера.

Хотелось бы мне очень, любезный друг, утешить тебя доброю о себе вестью, но, говоря правду, не могу о себе ничего сказать хорошего. В течение нынешнего дня и перехода раза три было мне так худо, что я не знал, что делать и, размыслив, ничего не сделал и никому не сказал, потому что никто и ничто помочь не может. В дормесе задыхаюсь, а на лошади боюсь простудиться, – из худого лучшее кабриолет, – закутавшись в шинель на нем проехал я последнюю часть сегодняшнего перехода. Проходить в день по 70 верст, по твоему мнению, очень легко, и ты о том со мною не раз [165] спорил, а на деле выходит это просто невозможно. – Мнение это ты, кажется, передал Его Пр-ву Генералу Фантону-де-Вереиону и он, разумеется, тот час сообразно этому напечатал маршрут от Оренбурга до Карабутака, и по этому маршруту обязан я сделать, между прочим три перехода в один день, – по тому же расчету отпущен на мою команду и провиант, так что теперь на один по крайней мере день не достанет у меня сухарей и придется требовать из Карабутака. – Подобные проделки во всем мире только в сказках сказываются, а в Оренбургском корпусе на яву совершаются. Все это можешь передать Начальнику Штаба. (Ген. Фантон де Вереион. Ред.)

Тебе собственно скажу, что мне никак не верится, судя по нынешнему дню, чтобы я мог доползти до Аральска. Далее и не думаю, а как думаю, – то берет дрожь! Как помочь недостатку трав под Ак-Мечетью? Без подножного корма успех сомнителен, – а недостаток сена или трав не принадлежит к числу тех неожиданных препятствий, которых никакая человеческая предусмотрительность предвидеть не может… следовательно и проч., и проч. Обнимаю тебя.

В. Перовский.

№ 2. 19-го мая, 10 часов вечера.

Благодарю за присылку забытых вещей; при всяком спросе оказывается, что Антон забыл еще много кое-чего; не было бы конца, если бы присылать все, что забыто. Сегодня просто холодно, целый день дул сильный ветер и шел дождь, по термометру 9° тепла, а теперь вечером 7°. Страшное начало, лучше-бы пришло оно в конце. – Мне вообще лучше, чем вчера, но [166] вообще похвалиться не могу. Сегодня, боясь холода, просидел целый день в дормезе, – ужасно трясок, – на ходу ни спать, ни читать невозможно; – огромная разница с моим тарантасом, в котором мы приехали на Карав. озеро. Сегодня выступили в 4 часа, днем останавливались на 3 часа, пришли на ночлег в 8 – более сделать невозможно без изнурения лошадей, – всего прошли 50 верст. – До Аральска пройдем дней 20 – не менее. –

Прощай, обнимаю тебя и наших.

№ 3. Карабутак. 25 мая.

Сегодня, подходя к Карабутаку, получил я Твое письмо от 22-го с экстрапочтою, – не ожидал его так скоро.

Принимаю все твои советы и рецепты с благодарностью, только ради Бога, избавь меня от пошлого средства сберегать мое здоровье тем, чтобы не доводили до моего сведения мелочных безпорядков и пр., пр. – об этом, кажется, уже мы довольно толковали. – Полагать это возможным, значит не иметь понятия о моем характере и о самом деле, коего вся удача основана на мелочах, – принять эту систему, – значило-бы приказать моим подчиненным лгать, когда я буду их о чем-либо спрашивать.

Прибытие хивинского каравана, кажется, положительно указывает на неосновательность прежних слухов.

Хорошо сделал, что разрешил представление Пограничной Комиссии о движении Султана Правителя Восточной части, – Военному Министру доносить тут не о чем, а не мешает тебе уведомить Сенявина. Вообще же по Пограничным или Заграничным делам переписываться с Петербургом как можно менее. [167]

Напрасно и ты и Фантон присылаете мне копии с бумаг, не заключающих ничего важного; этим замедляется отправление ко мне почты.

Крепко досадила мне степная почта, которую Подуров (Впоследствии наказн. атаман Оренб. каз. войска. Ред.) прослал на Орск, вместо того чтобы направить мне на встречу, поэтому я в совершенной неизвестности об Аральске. Знаю только из писем Бутакова, (Капитан-лейтенант на пароходе «Перовский»; он произвел съемку и описание Сыр-Дарьи от устья до Ак-Мечети, при осаде которой также участвовал. Ред.) что до сих пор не готов ни один пароход. – Предвижу, что не полажу с Аральским адмиралом.

Пришли мне две сумки подобные той, которая при сем возвращается с бумагами.

Жалею сердечно о твоем семейном горе, не предавайся ему, судьбы неисповедимы и воля Божья для нас слепых не понятна.

Пишу тебе таким нечетким почерком потому, что ужасно сильный ветер качает мой тарантас. – Кибитку свою я еще ни разу не ставил, раз попробовал, но не хватило терпения, не дождавшись конца приказал опять уложить на воза.

Прилагаемые конверты и письма отправь по первой почте.

Ты прочел письмо Военного Министра, следовательно знаешь ответ его и о запашке, и о ружьях. Что то скажет Сенявин о Ладыженском, – не прозевай его письма.

Прощай, обнимаю тебя и Вариньку. Верно, что в Оренбурге несносно, – не полагаю однако же, чтобы и здесь было чрезвычайно приятно. Впрочем до сих пор грех жаловаться.

В. Перовский. [168]

Ты пишешь, что посылаешь журналы и газеты на случай, если бы захотелось их прочесть. – Прошу тебя непременно присылать их при всяком случае.

№ 4. По маршу 3 перехода от Уральского к Аральску. 1-го июня.

Собирался писать Тебе много и теперь, как пришлось исполнить, то голова пуста и не знаю, что сказать. К Уральскому укреплению ожидал меня неприятный сюрприз: 112 человек больных 4-го баталиона, оставленных эшелонами; из них 40 отобрал и везу в Аральск; что то ожидает меня там? – Ты сказал опять, чтобы я не думал о мелочах, а я опять поблагодарю Тебя за совет и разскажу Тебе о верблюдах. – Верблюды аральские и ак-мечетские собраны, но где ждут они – узнать не мог. Киргизы на эту службу давали их с величайшим отвращением, правильнее даже сказать, что они их не давали, а их отбирали насильно, раскладкою со стольких то кибиток по верблюду. – Киргизы смотрят на них заранее, как на пропалых, – на это они имеют опыт и винить их за оказываемую неохотность было-бы несправедливо, поэтому и объявил я им, что за павших верблюдов получат они вознаграждение соразмерным избавлением от кибиточного сбора. –

Наемка верблюдов уральск-аральских неуспешна; значительного числа не достает еще на оба срока; винить в этом также нельзя никого; я оставил в Уральске Султана-правителя, поручив ему непременно собрать все нужное число. – На будущее время надо будет устроить так, чтобы киргизы сами желали наниматься для перевозки тяжестей и это сделать не трудно. – Главным образом, если ты хочешь устроить так, чтобы башкиры возвращались из Аральска с лошадьми и телегами, то и это сделать можно; давай им на обратный путь [169] необходимое количество овса и дегтя, от недостатка того и другого пропадали до сих пор тысячи лошадей и телег, – и это повторялось ежегодно, а мы в Оренбурге жалели о потере и, признав ее неизбежною, каждый год подвергали ей бедных башкир. – В Аральске ожидает меня много хлопот; до сих пор ломаю себе голову, как удобнее устроить дело, как сформировать маршевые колонны в двояком отношении: военном и обозном верблюжьем. – Поверь, что это не так легко, как оно тебе кажется в Оренбурге.

Прощайте, больше ничего не вылезает из головы, а есть еще в ней кое-что, о чем бы хотелось Тебе сообщить. – Вариньке и Жененьке моей поклон, обнимаю тебя и их.

В. Перовский.

Мой усердный Антон забыл, или помня, оставил все, что у меня на поход было приготовлено; – многого теперь доставить сюда нельзя, а следующие три предмета пришли мне, если можно: 1) 2 шелковые сетки на лошадей, старинного заготовления, оне уже бывали со мною в степном походе, 2) Длинный рукав или кишку из резиновой материи; сверху он открыт, а снизу кончается мундштуком из кости, который вставляется не в рот; рукав этот висел на стене у моего туалетного столика, 3) походные жестяные кострюли для скорого варенья пищи; не знаю, не на кочевке-ли оне остались в моем доме?

Пиши мне подробнее об Оренбурге: установлен-ли плавучий мост перед твоим домом? Что делает Богданов, Герк и пр., пр.?

№ 5. Лагерь при озере Раиме. 9 июня.

Я прибыл сюда третьего дня, а сегодня подтянулся и последний эшелон Ионнея. Накопилось еще с [170] полусотни слабых, – не знаю, достанет-ли здесь людей на обмен тех, которых оставлю. – Завтра-же займутся переформировкою рот, починкою и переменою колес из под орудий, приемкою и сдачею разных припасов и тяжестей, перетасовкою эшелонов, составлением отдельного вагенбурга, который я оставлю под начальством Филатова на Кара-Узяке против Ками-Кургана; все эти действия потребуют много времени, дай Бог справиться в 10 дней, т.е. выступить отсюда 2-го июня, – вот как теория далека от практики, к которой впрочем мой расчет был ближе, чем твой.

Здесь нет ни травки, лошади угнаты на корм верст за 80. – Большой деятельности требовать от людей нельзя, жар начинается с восхождением солнца; ветер начинает дуть обыкновенно около 10 часов и стихает только вечером, без этого было-бы невозможно дышать. – Все это до сих пор большого влияния на меня не имеет и, говоря вообще, мне лучше, чем при выезде из Оренбурга, – между тем жар сухой, с первого марта и до сих пор не видали мы ни капли дождя.

От Ак-Мечети в военном отношении все те-же противоречащия сведения. Вода в Сыр-Дарье прибывает, но, по словам киргиз, ни в каком случае не может помешать переправиться на Ак-Мечетский остров. – Киргизы с величайшим отвращением дают верблюдов для перевозки тяжестей отсюда вверх по Сыр-Дарье; они уверены, что верблюды эти обречены на гибель; я обещал им вознаграждение за упалых. – Все, что предназначается в Ак-Мечеть, необходимо отправлять туда прямым путем с линии, особенно кибитки для гарнизона, которому не удастся, конечно, до будущего года жить под крышею. – Вообще я начинаю думать, что если принять для наших новых крепостей систему круглых башен, то все таки не обойдется без предварительной постройки временных полевых укреплений для [171] защиты землянок и складов от высланного зимнего нападения. Не худо по этому спросить мнения Богданова, которое я могу еще получить во-время. – Две лодки, сделанные им, оказались никуда не годными, я принужден оставить их здесь на дрова, – жаль лошадей, которые тащили их 900 верст, – теперь мне некогда объяснять, как и почему оне негодны. Скажи Фантону, что сегодня я писать ему не успею. – Кланяйся всем и кого следует, то и поцелуй. Звенигородскому скажи, что я отыскал в Кара-Куме для него два чудесные куста гребенщика и чтобы он прислал за ними подводу.

В. Перовский.

P.S. Скажи Фантону, что приказы по Корпусу следует подписывать: За отсутствием Корп. Ком. Начальник Штаба №№.

№ 6. Будущий форт Казалы. 17 июня.

Отвечаю на письмо твое от 4-го, полученное мною третьего дня вечером в Аральске. – Твоему письму очень рад, а с экстра-почтою совершенно ничего интересного не получил. – Я счастлив, что выбрался, наконец, из Аральска; эти вынужденные стоянки, особенно в таких местах не идут впрок и здесь, кажется, не отжирели наши лошади. – Жар несносный, сегодня я от него терпел и чувствую себя не ладно; наднях было 49° и ночью бывает до 28°, это слишком; слепни также появились, впрочем до сих пор грех пожаловаться. – Об Ак-Мечете положительного ничего нет, верно однако же, кажется, что больших скопищ там нет и разлива также, а здесь между тем С.Д. прибывает заметно.

Надеюсь, что передачу Тептерей слишком торопить не будут и окончательно не решат прежде моего возвращения. [172]

О Хрулеве пишу я подробно Начальнику Штаба, – приезд его был для меня тем приятнее, что я не могу его передать в другую колонну, а должен непременно иметь при себе. – Ты говоришь, что удержать его в Оренбурге после поданного им Начальнику Штаба рапорта было невозможно. – Я очень любопытен знать, чем можешь объяснить эту невозможность? Если и Ты также понимаешь объяснения Высочайшей воли, как Фантон, то мне остается одно: отказаться от экспедиции и как можно скорее возвратиться в Оренбург, а то Вы у меня Бог знает что наделаете. Не предъявил-ли тебе к исполнению какого либо Высоч. повеления Загряжский, который на это столько-же имеет права, как и Хрулев? – Я недоволен выбором башкир, особенно 7-го кантона; есть между ними совершенная дрянь. – Не такие были со мною в хив. экспедиции.

Не понимаю, отчего не отвечает мне Сенявин.

Если-бы ты мог понять, как я Тебе завидую, когда Ты говорил мне, что едешь на мою кочевку? Право бы отдал часть малого числа дней, которые мне остается отживать, чтобы перенестись туда. Какая прелесть должна быть теперь расчищенная роща! Надеюсь найти новые строения. Откуда Ты полагаешь, что формирование Башкирских баталионов и посылка их в степь противоречит моему мнению о вреде иметь в степи магометанские поселения? Разве Ты полагаешь, там нет башкир? Я могу сказать решительно, что прежде теперешней экспедиции не имел я понятия о степи и из многого заключаю, что Ты ее забыл. Никто еще о ней не сказал то, что следует, и не описал, как она есть. Поселения в степи вообще и особенно в Аральске есть вещь чудовищная, хлебопашество, и особенно как оно теперь распростран. киргизами близь линии, есть дело страшное, как и всегда: объяснять, как и почему, некогда. – Прощай, любезный друг; не прежде как через 15 дней буду у Биш-Арны. Боюсь за лошадей, – появился [173] слепень, – на вчерашнем переходе в первый раз было несколько присталых лошадей…

Обнимаю Тебя и всех наших.

В Аральске священник служил обедню, как я еще нигде не встречал, превосходно, – я взял его с собою в Ак-Мечеть.

В. Перовский.

Все производимые Богдановым работы относятся до Генер. Губерн., – почему записки о них доставляются мне через Фантона?

№ 7. Ак-Мечеть. 1-го августа.

Любезный друг, кроме курьерской подорожной и прогонов прошу тебя выдать Эверсману (Эверсман, Василий Эдуардович, состоял личным адъютантом Василия Алексеевича Перовского и был послан с донесением к Государю о взятии Ак-Мечети. Ред.) триста рублей из экстроординарной суммы.

В. Перовский.

№ 8. 2 перехода не доходя Кош-Кургана. 8 августа.

Про Ак-Мечеть писать тебе не буду, ты видел Эверсмана и узнал от него о всех подробностях. – Теперь тебе уже известно, что дело это разыгралось не совсем согласно с твоими предположениями.

Из Ак-Мечети выступил я ранее, чем был намерен; понудила меня к этому открывшаяся в сильной степени сибирская язва на лошадей: в последние дни пало их более двух сот, более из сенокосной команды. Я выступил на-легке с полсотнею казаков и еду сколь могу скорее по два перехода в день, с дачею овса на весь отряд.

Подурова оставил я в Ак-Мечети на несколько дней. Скажу тебе откровенно, что на счет этой крепости [174] я не совсем спокоен. Пункт чрезвычайно важный. Нет сомнения, что Кок. (Коканцы. Ред.) будут делать нападения, а оставленный мною комендант (Ионней) ни в каком отношении не отвечает этому положению. До зимы вряд-ли можно исправить укрепление и приготовить помещения для горнизона, больных, складов и проч. – боюсь болезней на людей – медиков и в особенности фельдшеров недостаточно. Раненых отправил было на пароходе в Аральск, но пароход возвратился, пройдя вниз по реке не более 20 верст. – Сыр так обмелел, что нет никакой возможности опуститься до Раима и приходится зимовать в Ак-Мечети, и это весьма не выгодно. До сих пор пароход не принес нам ни-какой пользы и я хорошо сделал, что не расчитывал на его помощь для экспедиции.

Я затрудняюсь решить вопрос о транспорте, назначенном для доставления годных запасов для Ак-Мечети: – из Троицка или из Орска выступать ему. Затрудненье нахожу я не в том, откуда доставка обойдется выгоднее, а в том, откуда доставить можно вернее. – Из сметы мы, полагаю я, вышли уж так значительно, что 3 или 4 т. более ничего не значат; все дело в том, чтобы эти запасы прибыли во время. Дороги от Троицка на Ак-Мечеть нам еще совершенно неизвестны и самые караваны, идучи к Троицку, оставляют Ак-Мечеть далеко в-праве, по этому вряд-ли можно пускать транспорт по этой дороге; – с другой стороны через Уральск и Аральск путь длиннее и нужен конный для защиты от Кутебарова, который, как слышно, делает угоны из под самого Уральского укрепления. Реши этот вопрос по твоему собственному усмотрению и тем сведениям, которых, быть может, у меня в виду нет, – главное в том, что транспорт должен непременно прибыть своевременно для обезпечения[175] Ак-Мечети. – Кстати о Кутебарове, – с ним непременно и во что бы то ни стало надобно разделаться окончательно. – Султан Араслан дрянь, он Кутебарова уважает и боится, – он за это мне ручался в Уральском укреплении, что он выставит верблюдов и проч. и по всему было видно, что этот разбойник вселил в него страх и почтение. По моему хваленый Араслан не стоит ни гроша и его непременно надо бы сменить.

Назначенный в Ак-Мечеть транспорт, быть может, выгоднее направить через Аральск, что вместе с ним можно будет пополнить в Аральске артиллер. припасы – в Ак-Мечеть выпустили мы около двух комплектов и 3-й комплект на некоторые орудия взят из Аральска. Откуда вздумал ты, что я из Ак-Мечети поеду на Оренб. укрепл.? Как мог я удалиться с С.Д., не взглянув на Кармакчи и на Казалы? – Меня пугает каракумская безкормица. – Вышли подставу в Карабутак, карандас высылать, я полагаю, не нужно и по гладкой дороге на скорой езде мой карандас-дормез может будет и не так трясок. – Кабриолет мне был очень полезен. – Впрочем должен я тебе сказать, что очень часто рождается во мне убеждение, что я не доеду живой до Оренбурга – не далее как прошлую ночь я себя чувствовал совсем худо и, когда начнутся ночи холодные, то вряд-ли я их пересилю. – Ты читал копию с моего представления на счет Высочайшего Повеления об уничтожении общ.-запаш.; новых доводов в пользу этого учреждения после всего, что было сказано, приискать трудно, однако же я тебя прошу заняться этим не отлагательно, – употреби Герке. В этом деле виден перст Киселева.

Я не надеюсь возвратиться в Оренбург прежде 26 августа, однако же не мешает протапливать баню (Василий Алексеевич страдал удушьем и баня ему очень помогала. Ред.) [176] с 23-го. Если я приеду не совершенно без сил, то нисколько не медля, на другой же день, отправлюсь на кочевку. –

Обнимаю тебя.

По первой почте отправь Алеше 800 р. сер.

№ 9. Лагерь под Аральским укреплением. 15 августа.

Из Ак-Мечети выступил я 5 числа, сюда прибыл вчера 14-го, из этого можешь видеть, что я шел и иду довольно прытко; от сюда выйду сегодня. – Падуров и сенокосная команда должны также быть в пути. Apropos de сенокосн. команды скажу тебе, что между прочим добром, имеющим произойти от моего теперешнего знакомства с степью, должно считать и то, что я получил убеждение в ненадобности отправлять сенок. команды в наши степные укрепления. – С будущего года этот тяжкий наряд будет прекращен совершенно. Мне всегда казалось варварством посылать косить сено за 2000 вер. и притом терять людей, лошадей и телеги, теперь я вижу, что вся эта проделка была не нужна и что в течении 7 лет все это делалось без всякого соображения и основания.

Кажется, что писал тебе, что буду в Оренбурге к 26 числу, вряд ли это мне удастся, – вероятнее просрочу дней 6 или 7.

С Кутебаровым я теперь справиться никак не успею, он кочует далеко от пути моего следования и притом уйдет, коль скоро проведает о предстоящей ему угрозе, – безнаказанным он ни в каком случае остаться не должен и, если будет захвачен живьем, то подлежит суду по полевому уголовному положению.

Теперь, когда дело кончено, а с ним вместе и испытание, через которое ты прошел относительно неизвестности, ты видишь, мог-ли остаться в Оренбурге [177] или даже в Аральске, – мог-ли пустить отряд без себя, – мог-ли, присутствуя лично, не входить в подробности и проч., и проч.; на поверку то и выходит, что я совсем не так глуп, как предполагал Ты и Фантон. Смею даже сказать, что если б моя болезнь не случилась в самое время приготовлений к экспедиции, – если бы я имел физическую возможность присмотреть за этими приготовлениями, то многое было бы сделано и лучше и полнее и облегчило бы затруднения, встреченные на практике. – Из сметы мы вышли далеко и выйдем и еще, но это неизбежно; впрочем, какая бы теперь ни произошла передержка, можно ручаться, что в последствии она окупится с избытком. – Приобретение Ак. М. местности чрезвычайно важно даже в отношении хозяйственном. – На Ак. Меч. острову можно круглый год пасти несколько тысяч лошадей; – в продолжении всего нашего там пребывания лошади не получали ни гарнца овса и оправились, не смотря на слепней и комаров; пшеницу, ячмень, всякие овощи и проч. и проч. все можно иметь на Ак. Меч. острове, и тамошний гарнизон года через два будет существовать совершенно самостоятельно, не нуждаясь в подвозках из Оренбурга; такого благодатного уголка не было и не будет в Оренб. крае.

Не смотря на все, что я тебе толковал и объяснял о пароходах, ты все таки упрямишься и принимаешь в расчет услуги, которые может оказать нам это судно. Я от парохода ожидал и требовал одного: перевести наших раненых из Ак. Меч. в Уральск; но и это не сбылось: С.Д. так обмелела, что пароход остался зимовать в Ак. Меч. – это довольно неприятно. Пароходы будут полезны тогда, когда вместо одного будет их 10 или более; и тогда каждый из них в продолжении навигации никак не успеет сходить из Аральска в Ак. Меч. более двух раз. Не забудь прислать антрациту. Казалинский форт идет хорошо и, [178] если кончится, как начат, то будет замечательною в этом роде постройкою.

Башкирские подводы высылать на встречу отрядам будет не нужно.

Твой племянник получил Георгиевский крест и будет представлен в офицеры; жаль, что военное его воспитание продолжалось так не долго, – я везу тебе его обратно, но после полагал бы послать его года на два в Ак. Меч. Реши, как хочешь.

Напрасно Макаров купил только 12 п. лапису; я поручил ему закупить весь, сколько бы его ни привезли, разумеется, по различным ценам сообразно достоинству.

Обнимаю тебя.

В. Перовский.

Текст воспроизведен по изданию: Письма гр. В. А. Перовского к Н. В. Балкашину // Труды оренбургской ученой архивной комиссии, Вып. XXIII. 1911

http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/M.Asien/XIX/1820-1840/Perovskij_V_A/text2.htm

 

III. 2 ЧАСТНЫХ ПИСЬМА В. В. Григорьева к Н. В. Балкашину,
2 копии официальных бумаг и заметки гр. Перовскому

 

А.

№ 1. Уральское Укрепление. 30 мая.

Считаю долгом порадовать Ваше Превосходительство общею нашею радостию: вот уже 600 слишком верст отошли мы от Оренбурга и вторую неделю путь покончили, а здоровье Василия Алексеевича не только не хуже, чем было в Оренбурге, а на мои глаза – гораздо лучше. Были дни и особенно ночи очень холодные с [179] пронзительным ветром, а вчера напротив термометр Реомюра показывал на солнце +42°; и не смотря на такие противуположности Его Высокопревосходительство переносит поход не хуже, чем кто-либо из нас. Долгое время мучила его тряска тарантаса, но когда положили в этот последний воздушный матрас, неудобство это сделалось совершенно нечувствительным и Генерал стал спать по нескольку часов в продолжении самых переходов. С тех пор он несравненно покойнее, веселее и любезнее, чем в первые переходы. Совершенно здоровее также и все прочие члены штаба и до сих пор все идет как по маслу: ни одной лошади не только палой, но даже заболевшей. Я в особенности рад тому, что Ваше Превосходительство дали нам Филатова: такой он расторопный и услужливый человек, что любо-дорого; о чем его ни попросишь, все мигом делается.

Затем, свидетельствуя Вам и добрейшей Варваре Александровне искреннее почтение и преданность, прошу не забывать нас блуждающих по степям и пожираемых комарами.

В. Григорьев.

№ 2. Под Ак-Мечетью. 6 июля.

Вот уже пятый день стоим под Ак-Мечетью мы, то-есть отряд Вас. Алекс., потому что эшелон Падурова пришел 3-го числа вечером, эшелон Ионнея 4-го в полдень, а эшелон Филатова только вчера к ночи. Осада еще не начиналась, делаются только необходимые приготовления: обрекогносцирована тщательно вся окрестность, весьма и во многом с прошлого года изменившаяся; приготовлены снаряды, построена одна батарея, и проч., и проч., чего я не знаю и знать не могу. Коканцы между тем стреляют в лагерь наш, когда им вздумается; до сих пор стрельба никому еще не [180] причинила вреда, потому что стоим мы в разстоянии 600 сажен от стен, но могла бы его причинить и прежде всех Василию Алексеевичу, который поставил палатку свою на совершенно открытом месте прямо под выстрелами: одно ядро упало у самой его кареты, в которой он спит. Но все это ничего в сравнении с тем, что сделал он тотчас по прибытии отряда своего на место: взяв с собою Дандевиля, Орловского, Иогансона, Батыршина (Колл. Асессор Батыршин, родом из башкир, занимал должность младшего переводчика.), одного киргиза и двух казаков, отправился он под самую крепость вести переговоры; его подпустили на разстоянии сажен 100 от крепости, а там вдруг, к ужасу нашему, стали валять в подъехавших из пушек и ружей. Свита бросилась было обратно в галоп, но В. А. приказал ехать шагом и таким образом в продолжении четверти часа ехал под сильным, направленным в него, огнем. Слава Богу, что оконтузило только лошадей, люди же все остались целы. Ну что, если бы В. Алексеевича, не говорю, убили, а только ранили опасно!!! И это не последний его подвиг в этом роде: на третий день он ездил осматривать место под одну из батарей, куда хватают не только пушки, а даже крепостные ружья: через несколько минут оторвало тут ядром руку у одного работавшего солдата. Вы, которые знаете характер Василия Алексеевича, поймете, что удержать его от таких неосторожностей не может никакое соображение, ничье предостережение. Например, карета его стоит на самом берегу Сыра, а противный берег не был еще занят нашими. Докладывают Генералу, что видели, как два человека спустились из крепости и перебрались на этот противный (левый) берег, откуда легко перейти на островок, отделяющийся от места, где карета стоит, какими-нибудь 50 саженями, так что пустить оттуда пулю в карету не стоит ничего. – «Вздор» [181] говорит В. А. и остается целых двое суток целью для пули первого коканца, который бы вздумал пуститься на такое предприятие. Потом он дня два находился в таком раздражительном состоянии, что и подойти к нему было страшно. Теперь он слава Богу, спокойнее и опять начал шутить. Телесное здоровье его тоже не в дурном положении: вчера открылся сильный геморрой, кровь потекла ручьем, за то вчера и сегодня он со всеми несравненно обходительнее, чем в предшествовавшие дни.

Все мы прочие иные обстоим совершенно благополучно, и, осыпаемые коканскими ядрами – что весьма неприятно – скучаем только, что не довольно скоро, по мнению нашему, идет осада.

Вчера и пароход пришел на назначенное ему место в двух верстах ниже Ак-Мечети, так что теперь собрались все наши силы и способы, а послезавтра, надеемся, начнется и наш огонь; до сих же пор не сделали мы ни выстрела, не смотря на то, что коканцы стреляют при всяком удобном случае.

Доброго здоровья Вашему Превосходительству и добрейшей Варваре Александровне.

Ваш Григорьев.

Б.

Милостивый Государь

Николай Васильевич!

По приказанию Его Высокопревосходительства Василия Алексеевича честь имею препроводить при сем к Вашему Превосходительству копию с отношения к куш-беку Ташкентскому от 3-го августа и с предписания [182] султану правителю средней части Орды от 9-го сего августа.

С совершенным почтением и преданностию честь имею пребыть

Вашего Превосходительства

Всепокорнейшим слугою

9-го августа 1853 года Лагерь на Кара-Куле (в 200 верстах от Ак-Мечети). Его Превосходительству Н. В. Балкашину.

В. Григорьев.

 

___________________

		№ 1. КОПИЯ.
3-го августа 1853 г. № 631 Ак-Мечеть.		От Генерал-Губернатора Оренбургского и Самарского Генерал-Адъютанта Перовского.

Куш-Беку области Ташкентской.

Слово наше к Вам заключается в нижеследующем:

Меньшая Орда киргиз-кайсаков в лице хана своего Абдул-Хаира и почтенейших султанов, биев и батырей присягнула добровольно на подданство Государям Российским более 120 лет тому. По этому все земли, искони и безспорно занимаемые зимними и летними кочевьями этой Орды, вошли с тех пор в состав Русской Империи, вместе с тем правительство наше приняло на себя обязанность заботиться о благе подданных своих киргизов и защищать их ото всяких, с чьей бы то ни было стороны, притеснений и насилий. В числе других мест к кочевьям Меньшой Орды принадлежат и берега Сыра от впадения его в Аральское море вверх до самого Туркестана, который некоторое время служил даже столицею киргизским ханам. Джанисцы, киреевцы, алтынцы, чумекеевцы и другие роды означенной Орды жили здесь изстари, как полные и ни [183] от которого из соседних азиатских владений независимые хозяева этого края. Такой порядок вещей продолжался долгое время и после того, как Меньшая Орда поступила под власть и защиту Царей Русских. Но несколько времени тому правители области Ташкентской, пользуясь отдаленностию Сыр-Дарьи от пограничного начальства русского, стали мало-по-малу распростирать власть свою на этот край и утверждать владычество свое над ним построением укреплений, подаваясь все ближе и ближе к устью Сыра. Сначала кочующие и земледельчествующие около этих укреплений киргизы наши не видели себе большого отягощения от этого водворения коканцев и ташкенцев, ибо, хотя и незаконно, беки Ак-Мечетские взыскивали с них только зякет, право взимания которого с киргизов, как подданных России, принадлежит исключительно одному русскому правительству. Потому русское Правительство, не получая жалоб от киргизов, не обращало большого внимания на действие Ташкента. Но в последние годы, принимая, повидимому, снисходительность русских за слабость и не умея ценить миролюбивых чувств правительства нашего, беки Ак-Мечетские не только начали позволять себе притеснения и отяготительные поборы в отношении к кочующим около означенных укреплений киргизам, но дерзнули вторгаться грабительскими шайками даже внутрь степей Малой Орды, осмелились разорять и убивать киргизов наших, уводя в плен жен их и детей, – под самыми укреплениями нашими на Раиме и Иргизе. Так, зимою 1849 года разграблено было на Казале до 1000 кибиток Чумекеевского, Дюрткаринского, Кирейского и Кичкене-Чиклинского рода; затем, весною следующего 1850 года Якуп-Бек разграбил чумекеевцев в Кара-Кумах и дюрткаринцев на Айгерике, а весною 1852 г. опять на Айгерике же напал на чумекеевцев и угнал было у них до 150 шт. баранов. Что русские умеют [184] защищать своих и не оставляют грабителей без преследования, могли коканцы видеть из того, что вследствие грабежа 1849 года комендант Аральского укрепления, преследуя с небольшим отрядом вдесятеро многочисленнейших хищников, успел нанести им значительный урон в людях и отбить обратно большое число похищенного скота. Но, преследуя виновных силою оружия, пограничное начальство Оренбургского края, как водится у благоустроенных правительств, сочло обязанностию своею потребовать вежливым образом у коменданта Ак-Мечетского Якуп-Бека и правителя Ташкентского Нар-Мухамеда объяснения в означенных поступках и удовлетворения ограбленных киргизов по их обычаям. Тот и другой не только отказали в последнем под предлогом, что грабежи эти произведены киргизами по взаимным барантам, а коканцы участия в них не принимали, но и самые ответы свои изложили в выражениях надменных, непозволительных при отношениях с правительственными лицами такой великой державы, какова Россия, и к явной лжи осмелились присовокупить даже угрозы. Затем летом прошлого года посланным от меня полковником разорены были коканские укрепления Кумыш, Чим и Кок-Курганы; тогда в письмах своих к коменданту Аральского укрепления бек Ак-Мечетский Юсуф все грабежи и притеснения, коим в течении последних лет подвергались киргизы наши от коканцев, сваливая на корыстолюбие предместника своего Якуп-Бека, уведомил, что в наказание за то сей последний вызван в Ташкент, лишен места и подвергнут взысканию; а Мохамед-Вали, обвиняя во всем владычество кипчаков в Кокане и называя их злодеями, доказывал, что настоящее правительство не обязано платить сделанные ими долги и отвечать за их поступки. Такое объяснение не мог я принять во внимание, потому что в нем не было никакой правды и искренности: Якуп-Бек, вместо [185] наказания за свои притеснения киргизам, получил от хана Вашего, как слышали мы, высокое звание Дестер-ханчи; а Мохамед-Куль, объясняясь в дружбе к коменданту Раимского укрепления, в тоже самое время подговаривал султана Ирмухамеда Касымова изменить России и откочевать в коканские пределы, весною-же настоящего года ограбил на Яны-Дарье следовавший в Россию бухарский караван, в котором находились и товары киргизов – русских подданных. С одной стороны – все такого рода коварные и несправедливые поступки коканских властей, глухих ко всякого рода мирным внушениям, а с другой – обязанность русского правительства заступиться за подданных наших Сыр-Дарьинских киргизов, которые, будучи выведены из терпения притеснениями Ак-Мечетских беков, обратились ко мне с просьбою о покровительстве и защите, побудили меня обо всем вышеизложенном довести до сведения моего Государя, который и повелел мне наказать грабителей и устроить порядок на Сыре, водворившись там твердою ногою. В исполнение этого Высочайшего повеления я пошел на Сыр лично и взял Ак-Мечеть, которая и все земли ниже ея по Сыру лежащия, останутся отныне в нашем владении.

Сказав все изложенное объяснение предпринятого мною похода, объявляю в заключение:

1, что ограбленные шайками Ак-Мечетских беков киргизы наши, как требовал я и прежде, должны быть удовлетворены за все у них похищенное по обычаям этого народа; при чем, если уплата этого удовлетворения в один раз признана будет слишком тяжкою для повинных ей, то получение долга может быть разсрочено на несколько лет;

2, что далее Ак-Мечети русское правительство ненамеренно заводить крепостей своих вверх по Сыру; но за то и коканское правительство, если хочет мира с могущественною Россиею, должно упразднить все [186] существующия в настоящее время укрепления свои от Ак-Мечети до Туркестана.

В силу настоящего объяснения обязаны Вы уничтожить ближайшее к Туркестану укрепление Ваше Яны-Курган подобно тому, как ближайшее к Ак-Мечети укрепление Джулах разрушено уже по приказанию моему. Если же разрушенное нами вздумаете возстановить вновь или вместо помянутых устраивать на означенном пространстве другое укрепление, то этим самым заставите нас взять их оружием и остаться в тех местах на всегда, как сделано теперь с Ак-Мечетью. Порукою в верности слов моих может служить то, что видели уже Вы доселе относительно силы Русских. Потому советую обдумать сказанное мною внимательно и, предпочитая твердый мир с могучим и справедливым соседом упрямству и вражде, которые не могут вести ко благу, исполнить справедливые требования наши и, затем, жить в дружбе и добром согласии, – в залог коего с своей стороны всех взятых мною в Ак-Мечети пленных отпустил я на свободу, хотя они и сопротивлялись русским с оружием в руках.

В случае, если принятие означенных условий не зависит от Вас, как лица подчиненного высшему в Кокане правительству, то прошу Вас о содержании настоящего письма моего довести немедленно до сведения самого хана. Жду ответа скорого и положительного через лицо, звание которого соответствовало-бы важности такого поручения: тогда, можете быть уверены, посланный Вами чиновник принят будет в Оренбурге с искреннею приязниею и приличным почетом.

На подлинном приложена печать Оренбургс