Предпосылки
Большая игра
Одной из причин Хивинского похода стала Большая игра — российско-британское противостояние в Средней Азии и на Ближнем Востоке. Основными задачами похода, определёнными на заседании особого комитета Азиатского департамента в марте 1839, было прекращение набегов хивинцев на подвластные Российской империи территории, освобождение российских пленных в Хивинском ханстве, обеспечение безопасной торговли и транзитов грузов и исследование Аральского моря. Предположительно одной из целей было смещение тогдашнего хивинского хана Алла Кули-хана и возведение престол человека, более лояльного к Российской империи. По мнению некоторых исследователей, поход мог быть подготовкой к более масштабным военным действиям и последующим завоеванием Россией узбекских (?) территорий.
Поход был подготовлен и реализован В. А. Перовским, оренбургским военным губернатором и командиром Отдельного оренбургского корпуса с 1833. Перовский был сторонником активной политики России в Средней Азии, ввиду обострения ситуации в этом регионе в 1830-х. Как писал И. Виткевич, адъютант Перовского, направленный им с разведывательной миссией в Среднюю Азию: "Ныне власть и влияние нашего управления простирается почти не далее пограничной черты Урала и не внушает ни кайсакам, ни областям Средней Азии особенного уважения". «С нашего каравана взято хивинцами с одних бухарцев на 340 бухарских червонцев, или на 5440 рублей. С татар наших берут, как известно, вдвое противу азиятцев…
У татар наших развязывают тюки, бьют людей и собирают с неслыханными притеснениями и злоупотреблениями; из развязанных тюков хватают и тащат товары во все стороны…». «Если посмотришь своими глазами на эти самоуправства, о коих у нас едва ли кто имеет понятие, то нисколько нельзя удивляться застою нашей азиатской торговли.» «Хивинцы ездят по Сырдарье, до самого Ак-Мечета Ташкентского, где отделяется Куван от Сыра, и грабят беспощадно чумекейцев наших, которые зимуют здесь и прикочевывают на лето к Оренбургской линии между Орска и Верхнеуральска.» «Ныне же насилие это вошло в употребление, и наши так называемые подданные (киргиз-кайсаки), будучи с нашей стороны освобождены от всякой подати и в то же время подвергаясь, по беззащитности своей, всем произвольным притеснениям и поборам хивинцев, поневоле повинуются им более чем нам и считают себя более или менее подведомственными хивинскому хану».
Исследовательские цели
Одной из целей Хивинского похода было исследование Аральского моря — его бассейна и берегов. Географов того времени интересовал вопрос: впадает ли Аму-Дарья в Каспийское море, где находятся истоки реки и возможно ли изменить направление ее течения? В первую очередь это интересовало Российскую империю, которая могла получить новый стратегически важный речной торговый путь. Хивинское ханство имело большое количество хлопка, который дорого стоил на рынках России и Европы и высоко ценился среди потребителей. Хлопок было долго и небезопасно везти через казахские степи, поэтому более быстрым и безопасным путём могла бы стать Аму-Дарья, если бы она впадала, как думали географы в то время, в Каспийское море.
Для этого в поход брались лодки и челны. Также планировалось провести нивелировку между Каспийским и Аральским морями. Нивеллировку собирались провести на обратном пути из Хивы.
Одновременно в поход отправился отставной ротмистр Платон Чихачёв, на которого была возложена миссия по исследованию гор Памира. Оттуда он должен был отправиться с разведывательными целями через Тибет в британские владения в Индии, а затем — вернуться в Российскую империю с обстоятельным отчетом о совершенном путешествии и картою исследованных областей. Этот план по неясным причинам осуществлен не был. Позднее Платон Чихачёв выполнил «Гипотетическую карту Памира» по отрывочным и слабо достоверным сведениям.
(Если верить Терентьеву, то для данного похода исследования были лишь поводом)
Приготовления
Обеспечение российской армии
Российская армия готовилась к походу в Хиву тщательно: прорабатывались маршруты продвижения как по суше, так и через Каспийское море, заготавливалась провизия, боеприпасы. Командиром назначался генерал-адъютант В. А. Перовский. Численность войск, идущих в поход, была 6651 человек. В Хиву шло Уральское казачье войско, Оренбургское казачье войско, 1-й оренбургский полк регулярной российской армии, Башкиро-мещерякское войско и части артиллерийских войск. Набор в поход казаков осложнялся тем, что они одновременно были обязаны охранять границы Российской империи на больших участках. Точкой отправки войск в Хиву был Оренбург, поэтому все солдаты собрались на квартирах в этом городе.
На вооружении участников Хивинского похода были две ¼-пудовых пушки конной артиллерии, две 6-фунтовых пушки, две 12-фунтовые, восемь 10-фунтовых орудий горной артиллерии, шесть 6-фунтовых мортир, два 1-фунтовых фальконета. Также у российской армии имелись ракеты Конгрива и четыре пусковые установки. Вся эта артиллерия была доставлена из Брянска и Оренбурга, вместе с ней прибыли солдаты оренбургского артиллерийского гарнизона. Кроме того, на вооружении отряда имелись минные приспособления, дистанционно приводимые в действие. Ракет Конгрива в армии было 375 штук разной дальности в 28 вьючных ящиках. Для горных орудий были взяты как обычные снаряды, так и шрапнель. К каждому виду артиллерийских орудий было два комплекта боеприпасов. Для ружей было взято 996 000 патронов, для карабинов — 102 000, столько же для пистолетов. Для перевозки патронов было выделено 420 ящиков. Кроме того, были взяты все необходимые принадлежности для ухода за оружием и артиллерийскими орудиями, а также запасное оружие.
Также командование стало закупать для солдат пищу, одежду, посуду и др. Закупка и заготовка необходимого началась ещё весной 1839 года. Для пошива обуви, одежды и кибиток были наняты портные, кожевники и обувщики. Так как поход назначался на зиму, для пехоты шились полушубки, куртки, шаровары, онучи, шинели и др. На всякий случай были заготовлены летние сапоги и лёгкая одежда. Казаки обязаны были сами себя обеспечивать. В поход они брали ту же одежду, что и регулярные войска. Вместе с ней были взяты предметы обихода и инвентарь: косы, топоры, лопаты и др. Казаки также сами обеспечивали себя оружием. В поход были взяты пики, сабли, ружья, пистолеты. Офицерам было разрешено взять в поход вещи по своему усмотрению и приказано обеспечить лошадьми остальные войска. Для этого им сразу был выдан весь годовой оклад. Офицерами были приобретены лошади и верблюды, а из российской армии в отряд было прикомандировано 7500 телег.
В поход на Хиву в качестве продовольствия были взяты сухари, мясо, мука, соль, вино, крупы. Вино и сухари не выдавались проводникам-киргизам. Продовольствие было закуплено в местных магазинах, мука — в Астрахани, а соль — в Илицком промысле. Кроме того, в качестве приправ или запасов для больных и раненых солдат в небольшом количестве брались лук, маринованые огурцы и квашеная капуста, крут, телятина для бульона, баранье и свиное сало, сыр, чеснок, хрен, уксус, перец и мёд. Для лошадей и верблюдов, которые при одном подножном корме не могли дойти до Хивы, были закуплены овёс и соль.
Для остальных нужд армии тоже были взяты вещи. На случай переправы через реку были закуплены 300 полых бурдюков, которые могли использоваться как для понтонного моста, так и для парома, две плоскодонные лодки и четыре челна. Так как поход отчасти был исследовательский, эти челны и лодки предназначались для исследований береговой линии Аральского моря. Из Москвы в Оренбург доставили необходимые для похода лекарства и медицинские принадлежности; для перевозки больных и раненых выделили 80 повозок. Для прочих нужд армии в поход взяли листовой табак, корыта, вёдра, точила, гвозди, стёкла и пр. Также две повозки были оборудованы под походные кузницы.
М. И. Иванин, Описание зимнего похода в Хиву 1839 — 1840 годов, казаки оренбургского войска, в башлыках и попонах которые служат также вместо плаща или бурки, и пехота Оренбургских линейных батальонов в зимней походной одежде, 1874 год.
Лёгкое орудие кавалерийской казачей роты № 14 казаков оренбургского войска, 1874 год.
Обеспечение припасами и разведка
Для того, чтобы не везти все припасы сразу с собой и не утруждать лошадей и верблюдов, на пути следования российских войск были выбраны пункты, куда можно заранее свезти часть припасов. Для этого под видом подготовки к исследовательскому походу к Аральскому морю в мае 1839 года под руководством полковника Геке к истокам реки Эмба отправился отряд численностью 600 человек с 1200 подводами и двумя полевыми артиллерийскими орудиями. 12 июня Геке выступил в поход, и 1 июля прибыл в назначенное место. Там он оставил обоз, после чего сформировал конный отряд из 200 башкир. С отрядом он 4 июля отправился к урочищу Донгуз-Тау, но, не доехав до него, выбрал в качестве очередного склада и стоянки для бо́льших сил урочище Чушка-Куль. 28 июля передовой отряд прибыл к Ак-Булаку.
Там было решено соорудить укрепления. К 16 августа работы по постройке укреплений завершились, и начались работы по сооружению казарм, лазарета, кухонь и т. д. Одновременно проводилась заготовка сена, камыша и др. Несмотря на успешный ход работ, от Оренбурга до реки Ак-Булак было большое расстояние, трудно преодолеваемое лошадьми и людьми. Поэтому Петровский решил обустроить главный перевалочный пункт на Эмбе. Обязанность создать у истоков реки склад возлагалась на полковника Жемчужникова. Он отправился к Эмбе с 400 башкирами и 200 казаками. Позже к нему присоединилось ещё 200 местных жителей. Ещё одной целью Жемчужникова, кроме создания склада, была охрана местного населения от нападений с юга. 14 августа его войска и обоз прибыли к цели, и в начале сентября началось сооружение склада. Из Оренбурга к Эмбе постоянно приходили обозы[6].
23 сентября Геке прибыл к Эмбе вместе с орудиями из Акбулакского укрепления. Жемчужников передал ему управление складом и вернулся в Оренбургскую губернию. В результате было сооружено два укреплённых пункта — Акбулакский и Эмбенский с гарнизонами в 399 и 634 человека соответственно.
Из записок Геке
Овражистая и изрезанная местность, производя большую ломку обоза, множество песков и солонцов, еще тонких от недавних весенних вод, скудость подножного корма и начавшиеся сильные жары. […] Необходимость напоить из колодцев до 4000 лошадей воспрепятствовала отряду тронуться прежде 5 часов утра; башкиры запаслись на переход травой и, у кого были турсуки, водой; — солдаты налили ее в манерки и в две бочки. Пройдя 17,5 вёрст, в 11 часов до полудни сделан был привал, а в 3 часа по полудни двинулись снова. День был знойный, при безветрии; удушающая пыль вилась густыми столбами, солнце палило как в африканских степях (термометр показывал в тени от 32° до 38 °C, а на солнце от 42° до 45° тепла); пройдя 6 вёрст, люди начали томиться жаждою; вся остававшаяся вода, смешанная с уксусом, роздана была солдатам; даже офицеры спешили уступить имевшийся у каждого маленький запас; но это было далеко недостаточно: люди падали в изнеможении, и только скорое открытие крови спасало их от смерти.
Ход событий
Начало похода
24 ноября все российские войска в Оренбурге были созваны на главную городскую площадь. В тот день на площади им прочитали императорский указ об отправке в Хиву, после чего был совершён молебен. 26 ноября подготовка к походу завершилась. Войска делились на 4 колонны, первая из которых возглавлялась генерал-лейтенантом Толмачёвым, вторая — полковником Кузьминским, третья — полковнику Мансурову, четвёртая и вся кавалерия — генерал-майору Циолковскому. Кроме этого, с Урала прибыли два отряда уральских казаков численностью 1200 человек. 26 и 27 ноября в поход отправились первая и вторая колонны, а 28 и 29 ноября — третья и четвёртая. 5 декабря войска вышли к границе Российской империи, где солдатам объяснили правила зимнего похода и организацию войск. К каждой колонне был приставлен дежурный, который следил за порядком и расходованием припасов.
Утром следующего дня войска пересекли границу и выступили в поход. Передовые части казаков ехали рысью на конях, за ними шли обозы и остальные части. От обозов требовалось, чтобы припасы каждого вида везись рядом, но на деле этого было трудно достигнуть. Тюки съезжали с верблюдов, а чтобы поправить груз необходимо было отвести животное в сторону. Те верблюды, которые выбились из строя, должны были перестраиваться в хвост колонны.
На ночь колонны останавливались в тех местах, где было достаточно воды и пищи животным. За несколько часов до захода солнца верблюдов и лошадей выводили пастись. Обозы выстраивались четырёхугольником, в центре которого находились солдаты. Часть солдат на ночь оставалась на дежурстве и находилась на прилегающих высотах. Также у обозов стояли часовые, которые следили за тем, чтобы не было воровства припасов. К середине декабря погода испортилась, пошёл снег, начались бури, и поход стал тяжелее. 6 декабря все четыре колонны объединились, после чего двинулись к реке Илек. Далее колонны шли по левому берегу реки и вышли к урочищу Биштамак. За один день преодолевалось около 35 километров.
Хивинские войска тем временем не предпринимали активных военных действий. Ещё летом—осенью 1839 года хивинская конница собиралась в большие группы, которые удавалось заметить российским казакам и населению казахской степи. Несмотря на это, осенью хивинцы не предпринимали вылазок на российскую территорию, а в начальный период Хивинского похода не мешали российским войскам продвигаться к Хиве.
18 декабря, после длительной стоянки из-за сильных морозов, отряд вновь двинулся к Эмбенскому укреплению. 19 декабря начался буран, усложнивший дальнейшее движение колонн. У солдат заканчивалось топливо, верблюды и лошади не выдерживали морозов (около —30 °C). В связи с этим у устья реки Аты-Якши был построен временный укреплённый лагерь. Несмотря на это, уже 20 декабря буран утих, и отряд достиг укреплений на Эмбе. У Эмбенского укрепления отряд разделился на четыре колонны, каждая из которых соорудила отдельный лагерь. На следующий день российские войска колоннами отправились к реке Аты-Якши. Одновременно был выделен специальный отряд казаков, который направился в Акбулакское укрепление. Его целью являлась ликвидация этого временного укреплённого пункта и перевоз продовольствия и припасов от Ак-Булака к Аты-Якши.
Наступление хивинских войск
Сражение у Ак-Булака
Утром 30 декабря около 3000 конных хивинцев атаковали Акбулакское укрепление. Хивинцы застали противника врасплох — за два месяца без боёв российская армия потеряла бдительность, а основные силы к Ак-Булаку ещё не подошли. В тот момент в укреплении и вне него находилось 399 человек, из них 164 больные. Несмотря на это, российскими войсками хивинцы были замечены ещё за километр от укрепления, поэтому все успели скрыться за укреплениями.
Хивинская кавалерия подошла к укреплению с юго-запада. Первая атака была предпринята утром того же дня, но оказалось безуспешной. Российские войска имели преимущества в артиллерии, поэтому артиллерийскими залпами по скоплениям хивинцев казаки и регулярная армия отбили атаку. Вслед за первой атакой хивинцы предприняли ещё несколько, которые тоже обернулись неудачей, но противнику были нанесены значительные потери. К вечеру атаки прекратились. На западе от Акбулакского укрепления были сложены стога сена, которое было давно заготовлено российскими войсками для лошадей и верблюдов. Ночью хивинцы попытались поджечь это сено, но попытка была пресечена российскими войсками. 31 декабря хивинцы атаковали восточную часть укрепления. Атака была отражена с помощью картечи, после чего все хивинские войска отступили в степь. Хивинцы узнали, что к Ак-Булаку приближается подкрепление, и выехали ему навстречу.
Сражение на пути к Ак-Булаку
В тот момент российские войска остановились на привал в 20 километрах от Акбулакского укрепления. Хивинцы застали противника врасплох, но в первую очередь начали отгонять российских коней и верблюдов от стоянки. За это время российские войска успели выстроить обозы полукругом и соорудить баррикады, за которыми укрылись от противника. Днём хивинцы неоднократно предпринимали атаки баррикад, но безуспешно. В ночь с 31 декабря 1839 года на 1 января 1840 года спешившиеся хивинцы пытались подкрасться ползком к укреплениям, однако российские войска кололи их штыком. Одновременно хивинцы в 100 метрах от российских баррикад и обозов вырыли окопы и построили из земли и снега прикрытия, откуда утром начали обстрелы российских войск.
В такой ситуации российские войска, прикрывшись оставшимися у них верблюдами, совершили вылазку к хивинским позициям и выбили оттуда противника. В свою очередь хивинцы, прикрывшись отобранными у российских войск верблюдами и лошадьми, начали наступление на российские баррикады. Хивинцы гнали животных впереди себя, что защищало их от огня противника. Командующий колоннами поручик Ерофеев отдал части своих войскам приказ отойти на фланги. Как только хивинцы приблизились к баррикадам, российские войска с флангов открыли по ним огонь. Хивинцы вынуждены были отступить.
Командование возлагало на киргизов обязанности следить за верблюдами, но 2 января они отказались приступить к работе. Они возмутились тем, что российские войска сражались при Ак-Булаке против их единоверцев, отделились от российского отряда и начали собираться в группы[6]. Командованию похода это было невыгодно, так как оно не хотело ещё одного сражения и боялось остаться в степи без проводников. Перовский отдал войскам приказ плотно окружить киргиз и в ультимативной форме начал с ними переговоры. Киргизы начали расходиться, но 7 человек объявили о том, что отказываются выполнять приказы Перовского. Двое из них были расстреляны по приказу самого Перовского.
Едва получено было, 21 декабря [2 января], это известие [о сражениях] в отряде, как у некоторых лиц штаба физиономии вытянулись: идя на легкую победу, они и не думали о встрече с неприятелем на средине пути; теперь им начала представляться тень измученного нашего рядового и тень Бековича, измученного в Хиве, и нет сомнения, что эти трусы, к несчастию и в наказание генерала Перовского за дурной выбор своих любимцев, после получения известия о нападении хивинцев и жестокости их с нашим пленником, начали исподтишка портить все распоряжения по отряду, с целью довести до необходимости возвратить отряд с полпути в Оренбург.
М. И. Иванин
Последствия
Для Российской империи поход оказался безуспешным. Войска вернулись в Оренбург, потеряв в походе 1054 человека, преимущественно из-за холода и болезней. Из вернувшихся 604 человека были положены в госпиталь в связи с заболеванием цингой, многие из них не выжили. 600 русских пленных, отставших от отряда, а также взятых хивинцами в плен на пограничных постах ещё до начала похода, вернулись в Россию в октябре 1840 года. Одновременно с возвращением пленных, хан Хивы издал фирман, в котором его подданным запрещалось брать в плен русских или даже покупать их у других степных народов. Очевидно, что несмотря на неудачный исход похода Перовского, Кули-хан не хотел дальнейшего обострения отношений с Россией.
Хивинская экспедиция графа Перовского. ЗАПИСКИ ПЕСЛЯКА
Предлагаемые здесь записки ссыльного Алоизия Песляка, памятного по своей деятельности в оренбургском крае, любопытны в том отношении, что проливают некоторый свет на неудачную, малоизвестную у нас в литературе, степную хивинскую экспедицию оренбургского генерал-губернатора графа Перовского. Сверх того, записки эти рисуют и замечательную по превратностям судьбы личность автора, который много пережил и много испытал. Не раз случалось ему доходит до отчаяния, но нравственная сила поддержала его во всех испытаниях жизни и позволила спокойно умереть среди любимого семейства, облегчавшего последние минуты страдальца, насколько это было возможно.
Дорого заплатил А. С. Песляк за ошибочное увлечение своей ранней молодости, но увлечение это выкупил он всей своей остальной грустно-тяжелой жизнью, с редкими, выпадавшими по временам и на его долю, мгновениями покоя и счастья.
Мы оставляем записки почти в том виде, как они были написаны А. С. Песляком, позволив себе только кое-где сгладить слог и исключить некоторые малоинтересные подробности.
В мае месяце 1839 года был предположен знаменитый хивинский поход, и я с батальоном был переведен в Оренбург, где уже начинались приготовления к походу, в который мы я выступили 15-го ноября того же года, пользуясь дорогой, исследованной и нанесенной на карту, как я говорил уже, в первый раз Виткевичем. [586]
Перед выступлением, все войска были собраны за рекою Уралом, близ Оренбурга, составлено каре, отслужен молебен и прочтен всем высочайший приказ, которым экспедиционный начальник генерал-адъютант граф Перовский уполномочивался жаловать собственной властью чинами до майора включительно и наказывать смертью.
Во время похода нас сопровождали страшные бураны, вьюги и метели настолько сильные, что, несмотря на принимаемые предосторожности и на то, что колонны расставлялись на местах ночлегов в самых близких расстояниях, мы не видали друг друга. Военная дисциплина все время соблюдалась весьма строго и это иногда порождало недоразумения и плачевные ошибки; так, однажды рядовой, сбившись со своего поста и попав по нечаянности и невозможности отыскать свою — в другую колонну, был принят за дезертира и расстрелян.
Из похода этого в моей памяти осталось несколько особенно поразительных случаев, о которых я упомяну здесь, не вдаваясь в подробности, в немногих словах.
Близ Эмбенской крепости, по причине жестоких буранов и морозов, не дозволявших нам продолжать поход, мы принуждены были стоять в бездействии почти целый месяц и все это время продолжались холода настолько жестокие, что часовые замерзали на своих постах и буквально обращались в глыбы льда.
Взятых проводниками при верблюдах киргиз было с нами до 1000 человек; многие из них в это жестокое и трудное время замерзли, а остальные, страшась холода и подобной же участи, не хотели продолжать путь, так что мы вынуждены были для примера двух из них расстрелять. При исполнении этой казни бунтовщики-киргизы оказали необыкновенный азиатский фанатизм и такое присутствие духа и фаталистическое отношение к жизни, что не дали даже привязать себя к роковому столбу, не позволили завязать глаз и до последней минуты с ожесточением продолжали уговаривать своих товарищей не повиноваться русским. По расстрелянии зачинщиков остальные киргизы смирились и пришли в повиновение.
Предположено было срыть и очистить Ак-Булакскую крепость, где в это время находились поручики — Ездаков и Ерофеев - с ротой, 50 человеками оренбургских казаков и одним легким орудием; им велено было выпроводить больных из Ак-Булака в Эмбенскую крепость. При самом выходе из крепостных ворот их внезапно окружили верховые хивинцы в количестве до 7000 человек.
Команда не успела еще стянуться и постоит каре, как 40 верблюдов, навьюченных провиантом, один рядовой и поручик ездоков были схвачены; последнего долго тащили по земле [587] наброшенным на шею арканом два верховые хивинца и только благодаря одному рядовому, который успел убить наездников, поручик Ездаков успел освободиться от душившего его аркана и позорной участи, ожидавшей его; но рядовой пал жертвой геройского самоотвержения: трудно было бы изобразить перенесенные им неистовства хивинцев, долго мучивших и, наконец, изжаривших его на медленном огне.
Поручик Ерофеев, свидетель этой варварской сцены, совершавшейся на его глазах, до того был поражен ужасом, что не в состоянии был командовать, посему обязанность эту приняли на себя рядовые из ссыльных Бельчинский и Павловский и сформировав кое-как каре, прогнали хивинцев, отбив обратно захваченных ими верблюдов. Урон наш оказался незначительный.
За свой подвиг рядовые Бельчинский и Павловский произведены в офицеры, поручик Ерофеев - в чин капитана и пожалован орденом св. Владимира с бантом, а рядовые в казаки, в числе 23 человек, награждены георгиевскими крестами.
С величайшими затруднениями достигли мы, наконец, Усть-Урта, но здесь дальнейшее наше движение остановилось за жестокими морозами, доходившими до 40°.
Снежная и буранная зима расстроила все планы, и мы вынуждены были вернуться, не достигнув цели похода. Число войск, доходивших до 8,5 тысяч, начало быстро уменьшаться. Вслед за людьми начали падать и животные: верблюды, до 12 тысяч, крайне полезные в настоящем степном походе, верно служившие нам до сих пор; лошади, которых насчитывалось до 19 тысяч, частью под провозом провианта до временных крепостей - Эмбы и Ак-Булака, — падали одни за другими.
Много мешков с мукой и другими припасами и провиантом зарыты были в этот поход в снегах степей. Одним словом, несчастья одни за другими преследовали нас с самого выступления и до конца похода, прерванного только необходимостью. Несчастья эти были так сильны, так неотразимы и так всецело занимали мысли графа Перовского, что часто, сидя в глубокой задумчивости в палатке, со склоненной на руки головой, он не слыхал доклада адъютантов о том, что расчищенный впереди солдатами от снега путь занесен снова, или другое в подобном роде.
Во все время похода я командовал 2 ротой 5 линейного батальона, состоявшей из 284 человек с нестроевыми. В Ак-Булакской крепости мною был получен приказ взять на походе с ротой, в которой осталось только 165 человек, с 50 оренбургскими казаками и одним легким орудием с прислугой, — 187 больных, страдавших сильно цингой и расслаблением желудка. По данному маршруту я должен был сдать их в Эмбенской крепости, употребив на переход 16 дней на [588] расстоянии 160 верст и после этого снова вернуться в Ак-Булак.
Прошло много лет со времени этого поручения, но воспоминание об этом переходе так свежо и отчетливо в моей памяти, что и до сих пор замирает сердце от ужаса. Стоны, вопли умирающих и больных, томящихся в предсмертных муках, раздаются еще в моих ушах. Быть свидетелем и видеть невыносимые страдания людей, не имея никакой возможности помочь, — ужасно! Но натура человеческая привыкает ко всему.
С ужасом и тоскою должно было равнодушно смотреть, как страдальцы, беспомощные больные томились и умирали, умоляя раздирающим сердце голосом о помощи, или прощались с нами и с своими отсутствующими семействами. Не было никакой возможности ни пособить им, ни облегчить их страдания. Чтобы не потерять в снеговой пустыне и остальных живых и здоровых людей, оставалось одно спасение — ускорить насколько возможно переход. Буран закрывал все — мы не видели друг друга; вой волков, степных лисиц, стоны верблюдов, крики часовых, говор живых людей, смешанный с предсмертными стонами умирающих — возмущали, раздирали душу.
Сцены эти продолжались 9 суток, в течение которых я ускоренным маршем прибыл с больными в Эмбенскую крепость; из 180 человек их осталось в живых только трое; из роты моей потерявшихся или замерзших в пути погибло 17 человек, 14 казаков и 3 артиллериста. Конечно, за такой подвиг и самовольное сокращение маршрута я должен был подвергнуться расстрелянию, каковые примеры уже были, но особенное снисхождение ко мне дивизионного начальника, генерал-лейтенанта Толмачева, который, ценя мою ревностную и усердную службу, обращал на меня особенное внимание, — спасло меня. Он вполне понял, что мое самовольное сокращение маршрута было единственным способом спасения от смерти остальных живых и здоровых. Я был оправдан.
Наступил март месяц. Снег таял, но морозы и бураны мало уменьшились, так что еще 20-го марта мы теряли людей, отлучившихся за 60 саж. от лагеря, который они, за сильными метелями и вьюгами, не могли найти при возвращении в него.
В начале апреля 2-й колонне, где находилась моя рота, приказано было перейти лагерем на реку Эмбу при устье реки Ат-Джаксы, где уже разместились остальные колонны. Казалось — тепло, покойно, съестных припасов много — все обеспечивало жизнь и здоровье, — но, несмотря на это, между людьми начала распространяться жестокая цинга и страшно опустошала наши ряды. Состав войска быстро уменьшался.
Сняться с лагеря и идти в Оренбург не было никакой возможности: все верблюды и лошади пали; пришлось дожидаться из Оренбурга быков, которые в явились к нам только в начале мая. Колонны двинулись в Оренбург под командой генерал-лейтенанта Толмачева. Известный по своей храбрости, предусмотрительности, деятельности по службе и строгости военной дисциплины, Толмачев назначил меня командиром летучего отряда, обязанного целыми сутками опережать на марше колонны. Несмотря на все трудности, я благополучно исполнил эту командировку.
В Оренбург мы прибыли 8-го июля 1840 года в составе 1500 человек, из которых половина тотчас же отправилась в военный госпиталь.
По возвращении мне предписано было все вещи и запасы, оставшиеся от похода, с верностью и точностью сдать по назначению; за поход я был награжден орденом св. Станислава 3-й степени, монаршим благоволением и 70 рублями из оставшихся экспедиционных сумм.
Здесь меня прикомандировали в помощь полицеймейстеру Оренбурга для предупреждения пожаров в 1-м и 2-м кварталах. Эта трудная обязанность, не дававшая мне покоя ни днем, ни ночью, исполнялась мною однако же довольно удачно, — в моих кварталах пожаров не случалось.
В октябре месяце мне было предписано немедленно отправиться в г. Мензелинск военным приемщиком рекрут, которых я и принял около 900 человек и получил от оренбургского генерал-губернатора за точное и добросовестное исполнение командировки благодарность, объявленную по корпусу.
В Оренбурге в это время за отсутствием генерал-губернатора, должность его исправлял генерал-лейтенант Толмачев, который по возвращении моему, из особенной благосклонности и внимания, назначил меня за отличия по службе на Кавказ, но к несчастью расстроенное хивинским походом здоровье не дозволило мне воспользоваться столь лестным и полезным в отношении служебной карьеры вниманием, за что пришлось попасть в немилость и тогда же получить строгое приказание отправиться в Илецкую защиту и принять там в заведывание 2 роты, впредь до назначения штаб-офицера.
Немилость сердечно-уважаемого мною начальника смягчилась для меня в том отношении, что в Илецке я нашел прекрасное общество; но пребывание мое там продолжалось недолго; вскоре мною получено было новое предписание принять 800 четвертей сухарей от коменданта Илецкой защиты, полковника Поплавского, для предположенного шестимесячного степного похода.
По исполнении этого поручения, я 27-го марта 1841 года просил с летучей почтой дозволения явиться к генералу Толмачеву для личных объяснений, что он и дозволил. При этом объяснении я просил у него отпуска на 15 дней, которым до сих пор не пользовался еще ни разу во все время службы; хотя не без труда, но он согласился и тут же объявил мне, что я назначен в степь с командой в 120 человек рядовых в состав отряда для прикрытия 4 орудий под командою полковника генерального штаба Бларамберга, который как не воин, а ученый человек, нуждался в опытном офицере, уже бывавшем в степных походах. Приказание это, несмотря на расстроенное предыдущим походом здоровье, я принял с удовольствием.
Пользуясь отпуском, я решился на важный шаг: одинокая и скитальческая жизнь крайне надоела мне, и я, задумав жениться, отправился в Бирский уезд (ныне Уфимской губернии) в сельцо Алексеевку, где помолвил невесту, дочь местного помещика Лукина.
Возвратясь в Оренбург, я получил приказание немедленно явиться с вверенной мне командой к отрядному начальнику Бларамбергу. 15-го мая мы выступили в степь. Отряд, в котором находился я, должен был провожать хивинскую и бухарскую миссии; хивинскую на устье реки Сыр-Дарьи к урочищу Камыш-Тубаш, а бухарскую, — придерживаясь левого берега Сыр-Дарьи, на ее верховья, к древнему азиатскому кладбищу Милибаш. И устье Сыр-Дарьи, и кладбище Милибаш невольно привлекали к себе внимание прелестными видами, любопытными по новизне, а также и по особенной флоре и фауне, заинтересовавшими меня в научном отношении.
Переправивши через Сыр-Дарью обе миссии, мы хотели осмотреть свинцовые руды, находящиеся в изобилии в киргизской степи, но приближающаяся осень помешала нашему намерению, и мы поспешили возвратиться в пределы России, по маршруту на Орскую крепость.
В походе этом смертности у нас не было, хотя приходилось выносить до 57° жары на открытом воздухе в местности, известной под названием Барсуки, песчаной и безводной, прилегающей к берегам реки Сыр-Дарьи. В вожаках мы не нуждались: нам указывали дорогу груды костей людей и животных, оставшихся от хивинской экспедиции. За Аманджерскими горами мы поворотили на устье Сыр-Дарьи степью, еще нам неизвестной.
Как в хивинской экспедиции, так и в этой путешествовал известный натуралист Лиман, которому я способствовал в сборе растений и в составлении коллекций насекомых. Между прочим, нам удалось добыть двух хамелеонов, но к неудовольствию нашему, по опущении их в спирт, замечательная игра в переливы красок их кожи у живых, совершенно исчезла и кожа обесцветилась.
В Орской крепости отряд наш разделился: кайсак-киргизы под командой правителя или султана Средней орды, генерала Баймухамета (сын хана Maлой орды Айчувака, утвержден султаном в 1839 году, он много делал услуг русскому правительству: выкупал пленников, возвращал захваченный ордынцами скот, удерживал киргиз от хищнических набегов, всегда содействовал к снаряжению отправляемых по воле правительства с оренбургской линии в киргизскую степь для ученых целей военных отрядов и лично участвовал в трудном походе хивинской экспедиции. Пользовался любовью и привязанностью ордынцев в такой степени, что они называли его Бай-ака, т. е. добрый отец. В начале 1847 г. по делам вверенных ему ордынцев он был в С.-Петербурге со свитой в 12 человек и, между прочим, посещал из любопытства публичные и учебные заведения. Перед выездом из С.-Петербурга все состоящие в его свите получили щедрые награды, а сам он удостоился производства в чин генерал-майора, какою милостью до него не пользовался ни один из зауральских султанов. При возвратном пути, переправляясь близ Затонного форпоста на нарочно устроенном по его приказанию из плетня на двух лодках пароме, он, в виду аула, 28 марта со всеми бывшими при нем утонул на 67 году своей славной жизни.), киргизы были распущены по своим аулам, Уральский казачий полк возвратился в Уральск, артиллерия с снарядами и прочими принадлежностями бывшего отряда передана в мое заведование.
По прибытии в Оренбург я был награжден за поход, по высочайшему повелению, годовым окладом жалованья в размере 230 р. с. П.; сдав 18-го сентября команду, получил отпуск, которым и воспользовался, чтобы жениться.
После женитьбы меня прикомандировали к Уфимскому батальону с назначением ротным командиром. Здесь моя деятельность ознаменовалась тем, что при новом устройстве казарм мне первому предписано было переместиться туда с ротой и устроить хозяйственно-экономический порядок, который и был введен впоследствии.
Между прочими многочисленными поручениями военного начальства я был постоянным военным приемщиком вместо батального командира в губернском рекрутском присутствии.
При этих и других по службе многосложных занятиях и непосильных трудах, здоровье мое совершенно расстроилось, так что, имея в виду хозяйственные занятия в маленьком имении жены моей и заслуженную пенсию в размере двух третей получаемого жалованья, я имел намерение проситься в отставку, но прошение мое было возвращено батальонному командиру с тем, чтобы он убедил меня остаться на службе.
Болезнь моя не позволила воспользоваться этим лестным предложением, тем более, что надежда отдохнуть и пожить на свободе после стольких трудов и испытаний, — обольщала меня. Я вышел в отставку и поселился в 30 верстах от уездного города Бирска, в небольшой деревушке Алексеевке — родине жены моей, а впоследствии и всех моих детей. Но терпение мое еще продолжало подвергаться испытаниям: вместо следовавшей мне пенсии я был отдан под присмотр полиции, под опекою которой с прискорбием находился целых 6 лет.
С течением времени жизненные потребности увеличивались с рождением детей, требовавших воспитания, открылась нужда в средствах, и вот после двадцатилетней военной службы все мое внимание и заботы сосредоточились на устройстве небольшого клочка земли в 580 дес. с 28 ревизскими душами, принадлежащими моей жене. Занятие это в опустелом и совершенно заброшенном местечке было для меня ново и приятно; хлебопашество, скотоводство и поташеварение составили мой главный труд. Здесь, казалось мне, я попал среди дикарей, инородцев, черемис, почти первобытных детей природы и полюбил их.
Видя мои хозяйственные нововведения, черемисы сначала с удивлением присматривались к ним, потом понемногу начали перенимать и применять их к своему хозяйству и, в конце концов, получили полное доверие ко мне, так что нередко являлись за советами в своих домашних делах и семейных неприятностях. Я свыкся с простотой сельской жизни и привязался к своему дикому, уединенному приюту.
Дела мои шли удачно — я был счастлив, покоен и, по совету доброго друга, ксендза Зеленки, известного в Оренбургском крае своим благородством, человеколюбивыми поступками и образованностью, решился хлопотать о пенсии. По ходатайству военного министра князя А. И. Чернышева, по случаю юбилея 25-ти-летнего царствования государя императора Николая Павловича, когда последовало прощение всех принадлежавших к тайным обществам до 1826 года, я удостоен был заслуженной пенсии в 163 руб. 37 коп. в год.
В то же время я был неожиданно обрадован и тронут до глубины души известием о незабвенном друге моем Алексее Веденяпине, который, как я узнал, был на Кавказе ранен, получил чин 14 класса и принят и обласкан известным министром Дашковым, под кровом которого он впоследствии женился, жил и перешел в вечность, оставив на руках своего высокого покровителя двух сыновей и дочь, которым Дашков дал воспитание. И вот один из сыновей Веденяпина, бывший в Оренбургской губернии для пользования кумысом, на возвратном пути в С.-Петербург желал видеться со мной, но желание его не сбылось — он нашел только моего сына в уфимской гимназии и обнял его вместо меня, как друга.
М. В. Лоссиевский.
Текст воспроизведен по изданию: Записки Песляка // Исторический вестник. № 9, 1883
http://therussiannobility.rusff.ru/viewtopic.php?id=1145