Георгий Арендаренко: «Кокандское ханство»
Человек приходит в мир улучшать его, познавая, обустраивая по-божески, стараясь не ронять себя среди роя соблазнов Лукавого. А коварнейший, вкрадчивый среди тех соблазнов – обличение порочности людской, препятствующей всеобщему (и нашему!) совершенству, этих людишек, непотребством своим оскверняющих наши светлые помыслы-идеалы. Обличитель, конечно же, лучший-передовой: "он проповедует любовь враждебным словом отрицанья", незаметно для себя расплачиваясь различием желчи на всё и вся. В подобном ключе выполнены "Господа ташкентцы" Михаила Салтыкова – три сотни страниц натужной "сатиры", граничащей с мизантропией. Отродясь не видав Ташкента, не ведая ничего ташкентского, подхватив на лету чью-то брюзгливую реплику, своим карикатурничаньем он походя посеял плевелы розни, прорастающие по сей день.
Публиковались "Господа ташкентцы" частями с 1869 по 1872 год в журнале с хорошим названием "Отечественные записки"; затем печатались целиком, III-е издание вышло в 1885 году, как раз к завершению освоения Российской империей Средней Азии, о чём автор вполне мог ничегошеньки не знать, как и туркестанские первопроходцы о его сатирических трудах. Сегодня немного найдётся желающих (и способных!) прочесть этот шедевр "критического реализма"; в ту эпоху избытка досужей образованной публики "сатиры" про Русь-матушку шли нарасхват, оправдывая бездельность читателей, подталкивая их к отрицанию Отечества…
Первопроходцы Русского Туркестана, своею образованностью ничуть не уступая читателям-почитателям Салтыкова, положительно отличались от них навыками ответственности за свои слова и дела, за подчинённых и подведомственных людей, вообще за ближних. Многие из них начинали воинскую службу восемнадцати и семнадцати лет, старшие прошли европейские и кавказские войны, младшие вступали в жизнь взводными туркестанских батальонов. Большинство их были искренние христиане, воспитанные в сочувствии любому мирному человеку, в любом признавали живую душу…
Испокон веку Россия стояла в круге смертельных соседских угроз и росла, в меру сил отодвигая фронты этих угроз от стен Москвы, отдаляя их возможно далее и далее, и разрослась, обращая те фронты в свои границы, принимая под свои стяги вразумившихся соседей. С годами угрозы убывали, слабели, затаивались, но чтобы исчезнуть вовсе – такого не бывало никогда. И с годами наша граница растягивалась на новые сотни и сотни вёрст, неизменно тлея на всей своей протяжённости кровью и горем набегов, мятежей... Перевалив Урал, Россия распространялась "встречь солнцу" – на восток, по землям почти безлюдным, языческим, и на юго-восток, по землям многоплемённым, полуязыческим, буддийским, исламским. На востоке Россия легко прошла до Тихого океана и далее, до Калифорнии на американском береге и Аляски (проданной Штатам в 1867 году). На юго-востоке обитали народности-останцы былых кочевых Империй, в своё время громивших и славянскую Русь. К ХIХ веку то были три рабовладельческие деспотии, духовно и нравственно вконец изветшавшие: Бухарский эмират, Хивинское и Кокандское ханства; от Персии и Афганистана их отделяли полукочевые туркменские племена, от России – кочевые киргиз-кайсацкие (казахские) жузы. Позабыв давным-давно былую мощь и славу – но не былой задор – всё это народонаселение пребывало в нескончаемых стычках, набегах, смутах и взаимном вероломстве. Пёстронациональные общности живут солидарно и мощно лишь под эгидою всеобщей действенной власти, процветая, когда эта власть благая. В противном случае грызутся, задирают и треплют соседей, постепенно сходя в небытие. Такова была средневековая домосковская удельная Русь, пока не родилась на Куликовом поле Россией. Таковы были до прихода России Кавказ и Средняя Азия. Ташкент, до взятия его генералом Черняевым летом 1865 года, только в ХIХ веке переходил от Бухары Коканду и обратно – пять раз!..
С конца ХVI века, при Государе Фёдоре Иоанновиче, сыне Ивана IV Грозного, киргиз-кайсацкие ханы и старшины ради защиты от соседей стали проситься в подданство Московского государства, клятвенно обещая: "...не злодействовать противу соседственных российских жилищ, то есть не чинить захвата российским людям, не похищать тайно, ниже с наглостию явно скота и всякой их собственности, не делая грабительства, но устраняясь всех сих поползновений, всегда находиться в мире, тишине и спокойствии; предъявших же какие-либо на злодеянии противу интересов Е.И.В. и собственной киргиз-кайсацкого народа общей пользы зломыслии всемерно отвращать..."
Бывали отпадения-возвращения, были недоверчивые, бывала и вражда, но в царствование Екатерины II Великой казахские Старший, Средний и Младший жузы окончательно присягнули на верность России.
"Богоподобная Царевна киргиз-кайсацкия орды..."
(Ода "Фелице" Гавриила Державина, 1783 год.)
И почти столетие после этой даты Россия выставляла полевые воинские команды к границам Кашгарии и Коканда для защиты сезонных перекочёвок киргиз и казахов. К последней трети XIX столетия итогом множества боестолкновений и баталий к России отошли Ташкент, Самарканд, Ходжент и с десяток малых городков между Бухарой и Кокандом, тем самым разъединив их, лишив возможности враждовать и объединяться. Была взята и кашгарская Кульджа, вскоре возвращенная Китаю. Коканд, Хива и Бухара заключили с Россией мирные договоры на условиях свободного товарообмена и безоговорочной отмены рабства и запрета работорговли. Летом 1873 года Хивинское ханство с населением около 400 тысяч душ освободило более 30 тысяч рабов, большинство персы, но были и русские. Казалось, в Туркестане наконец-то утвердился долгожданный прочный мир...
Смута завихрилась в Коканде уже летом 1875 года. Худояр-хан кокандский, потомок Бабура, покорителя Индии, был провозглашён ханом тридцать лет назад малолетним после очередной смуты на опустевший отцовский трон. Регентом стал Мусульманкул, кипчак, тоже в дальнейшем убитый. Нынешняя смута, уже четвёртая в правление Худояр-хана, объявила своим вождём его сына и наследника Наср-Эддина-заде. Двунадесятиязыкое население Ферганы, издавна приученное к переворотам, не считало прочной никакую власть и постоянно жаждало той или иною своей частью смуты и мести иноязыким-инородным. До сих пор Худояр расправлялся с крамольниками неотвратимо и свирепо. На сей раз карательное войско переметнулось от него, мятежники провозгласили Наср-Эддина ханом и объявили джихад неверным русским; джихад давал им право требовать от правоверного населения сил и средств неограниченно.
Худояр с немалой свитою и немалым же семейством едва успел спастись в Ходжент под прикрытием русской дипмиссии, на выручку которой вышла из Ходжента внушительная воинская команда; на двухсуточном стодвадцативёрстном переходе дипмиссия потеряла убитыми одного джигита и мальчика из купеческой прислуги, Худояр – восемь человек убитыми и девять были ранены.
В начале августа конные скопища кокандцев хлынули через границу, заполонили Ходжентский и Кураминский уезды, призывая население к джихаду, разграбили и сожгли четыре ближайшие к Ходженту почтовые станции; несколько русских ямщиков и смотрителей станций были убиты или уведены в плен; ехавшие в Ходжент врач 2-го линейного батальона Петров и казначей прапорщик Васильев оказали сопротивление и были зарезаны, а 6-летняя дочь Петрова увезена; захвачены и два юнкера того же батальона Колусовский и Эйхгольм. На станции Мурза-рабат, 25 вёрст от Ходжента, разбойники нарвались на упрямого кяфира – "почтовой станции диктатор" отставной унтер Степан Яковлев (из крестьян Псковской губернии) сутки оборонял станцию до последнего патрона и под конец пошёл в штыковую; голову его вместе с другими головами увезли в Коканд...
Уездные начальники – Ходжентский подполковник барон Нольде и Кураминский полковник Гуюс – объявили свои уезды на осадном положении, получив тем самым права командира отдельного корпуса, то есть право отдавать приказы войсковым начальникам старшим по званию, в частности, командирам батальонов.
Население захваченных уездов, довольно густое, на призывы к джихаду отзывалось вяло: джихад – война за веру, а вере мусульманской русская власть выказывала полное уважение. И целое десятилетие пребывания под рукою Белого Царя слишком уж отличалось к лучшему от их прежнего прозябания. Была и свежая память разгромов русскими отрядами многочисленнейших ханских-эмирских полчищ.
Случались такие разгромы не только от лучшего вооружения и выучки имперских войск, но и по причине исконной вражды внутри сборных ханских полчищ: кочевники угнетали осёдлых, сильные кланы – слабых, власть – всех подряд. Обиженные шли под знамёна отнюдь не подставлять свои лбы за обидчиков, а в надежде пограбить, кто бы ни победил, а то и свести давние счёты; встретив сильное сопротивление, они легко отступали, от энергичного натиска бежали, сея панику; бывало, и переходили на сторону побеждающего. Упорны и опасны бывали, уловив неуверенность противника или поняв его безвыходное положение...
Кокандцев вторглось в Сырдарьинскую область до двадцати тысяч, многие конные. Вся эта орда могла угрожать в первую очередь Ходженту. Город, вряд ли меньший Коканда, запирал выход из Ферганской долины на запад и гарнизон имел усиленный, числом более батальона, при артиллерии. Вытянутый по левому берегу Сыр-дарьи, омывающей его северо-западную сторону, город был окружён старой глинобитной стеной протяжённостью вёрст с десять, со стороны Коканда стена была двойною, однако по всей длине осыпавшейся, а местами и обвалившейся. Вплотную к стене, к этим обвалам подступали пригородные сады, облегая юго-восточную сторону города сплошным поясом, уходящим к горизонту. Устоять долго против решительных штурмов Ходжент не мог.
Благополучно отправив Худояр-хана с его табором в Ташкент, стали готовиться к осаде. Семьи офицеров, чиновников и казачьи переселили в цитадель, вооружили всех нестроевых, добровольцам из купцов и приказчиков раздали оружие, поручив сей самообороне защиту цитадели...
Почти 30-тысячное население Ходжента держалось подчёркнуто нейтрально, боясь грабежей в случае взятия города, но и готовое при успехе кокандцев присоединиться к ним...
Первый приступ, неожиданный, получился у неприятеля, к счастию, вразнобой, не враз, и был успешно отбит. На рассвете 9 августа большое пешее скопище, подобравшись садами, напало на роту, выставленную впереди Кокандских ворот; на выручку роты бросили все наличные силы – враг был опрокинут, отброшен. Едва бой отгремел, услышались стрельба и крики в тылу, от Ура-тюбинских ворот, охраняемых взводом уездной команды, поспешили туда: враг, визжа победно, уже занял ворота – проникнувши в город, в лабиринты глиняной застройки, вовлекая в свои ряды жителей, враг получал роковое преимущество – ударили в штыки, ворота очистили... Третья опасность была наихудшей – с заречного правого берега Сыр-дарьи громадная конная толпа напала на деревянный мост, начало ташкентского тракта, желая сжечь его! Стрелковую роту, выставленную за мостом, отвели было в резерв, на городскую площадь, пришлось возвращать роту бегом, следом пошла другая рота с двумя орудиями. По счастию, левый берег Сыра выше правого, командует над мостом, и мост удалось отстоять и обезопасить на дальнейшее, выставив взвод артиллерии.
На другой день в город пришла, отбиваясь от наседавших кокандцев, рота от гарнизона Ура-тюбе, роту поставили в резерв. Весь день велась вялая перестрелка у городских ворот и обвалов стены. "Что толку в этакой безделке?" И на рассвете третьего дня осаждённые сделали удачную вылазку от Кокандских ворот, очистив от вражьих скопищ сады на полверсты по сторонам кокандской дороги и запалив стоящие там постройки. Кокандцы в этот день снова пытались уничтожить мост, но были отогнаны картечью.
На четвёртый день осады по спасённому мосту подошёл из Ташкента 1-й стрелковый батальон с дивизионом конных орудий, усталым защитникам можно было дать отдых. А кокандцы отошли, оставили Ходжент в покое.
***
Туркестанского генерал-губернатора фон Кауфмана кокандская смута застала в Семиреченской области, на дальнем северо-востоке Края. Разослав телеграфом приказы войскам, "Ярым-подшо"1 (Наместник) поспешил в Ташкент, куда и прибыл 1 августа. Здесь его ждало послание Худояр-хана, отправленное ещё с побега. Владетель Коканда, после жалоб на своё плачевное положение, жалоб на предательство муллы Исы-Аулье и воеводы Абдурахмана-афтобачи,2 после горячих благодарностей за давнее благорасположение к нему и дружбу, заявлял:
"Отдаю себя и Кокандское ханство под могущественное покровительство Его Величества Государя Императора и обращаюсь к Вам с дружественною просьбою, благоволите приказать направить в город Коканд русское войско с артиллерией в возможно скором времени, дабы замыслы мятежников не осуществились..."
Позапрошлым годом Худояр уже обращался с подобным посланием, тогда Ярым-подшо ему отказал, и status quo в ханстве наводил Афтобачи, сын убитого регента Мусульманкула; тогда час этих двоих ещё не настал. Теперь Худояр-хан вслед за посланием вскоре сам прибыл из Ходжента с немалым семейством и немалою свитой и с теми же жалобами, уверениями и просьбою по возможности скорее возвратить ему ханство...
Его прибытие подтвердило Константину Петровичу достоверность донесений и слухов об отпадении от Худояра всех его влиятельных родичей и его второго сына Мухаммеда Али-бека: Худояр, кроме вероломства и жестокости, привычных для Азии, прославился ещё и своей свирепою жадностью, крайними насытителями которой были, разумеется, налогоплательщики, преисполнившиеся к Худояру крайней враждебностью; а мулла Иса-Аулье, затейник джихада, наставляя тех налогоплательщиков на путь праведности, виноватил в их бедах русскую власть, поддерживающую ненавистного хана...
И Худояру было предложено отправиться в Оренбург пенсионером, по возможности решительно умерив число сопровождающих лиц – отныне, ради покоя и благополучия всего кокандского народа, Россия будет вести дела с новопровозглашённым Наср-Эддин-ханом.
Не теряя времени, генерал фон Кауфман разослал летучие отряды очищать от разбойных шаек приграничные уезды, успокаивая при этом население, подвластное России, печатными прокламациями на их родном языке; сам же выступил с отрядом к Ходженту и далее, на границу Кокандского ханства, навстречу Наср-Эддин-хану, письменно приглашённому придти с повинной для переговоров о возобновлении мирного договора между Россиею и Кокандом. Константин Петрович понимал: при новопровозглашённом молодом хане правит бал провозгласившая клика и не удивился, получив ответом своему миролюбивому посланию усиление приграничной крепости Махрам артиллерией и несметным конным скопищем под её стенами. С прибытием ближайших летучих отрядов, рапортующих об успешном выполнении своей задачи, он перешёл границу.
...Трофеями Махрамского боя и штурма стали: 39 орудий, до двух тысяч ружей и фальконетов, множество холодного оружия, более 50 бунчуков, знамён и значков, а в крепости склады пороха, свинца и ядер, в том числе разрывных, и большие провиантские магазины, а также 224 лошади, не считая увечных – множество лошадей послужили противнику при его бегстве.
23 августа генерал-адъютант Кауфман телеграммою рапортовал Государю об этом успехе; через Военного министра Государь благодарил войска и передал, что Ему "не благоугодно присоединять Кокандское ханство к Нашим владениям".
С потерею Махрама Наср-Эддин-хан поспешил прислать депутацию с длинным извиняющимся и оправдывающимся письмом и подарками и вернул всех русских пленных, среди них нескольких женщин и малолетнюю дочь врача Петрова. Все пленные оказались невредимы и в полном здравии, только девочка за три недели ещё не отошла от зрелища убиения своего родного отца. Благополучное содержание и освобождение пленных говорило о мирном настрое населения ханства, в большинстве земледельческого, осёдлого, исстари пребывающего под верховодством степных кланов.
Генерал Кауфман подарков не принял, а посланцев напутствовал: пусть Хан лично засвидетельствует свою покорность. И двинулся с войском вослед депутации. На всём пути население кишлаков встречало русских настороженным любопытством, однако без тени враждебности; старшины изъявляли покорность... 29 августа у ворот Коканда Генерал-губернатора встретил Наср-Эддин-хан при огромной свите – просил принять хлеб-соль и ходатайствовать перед Государем о милосердии населению...
Генерал-губернатор хлеб-соль принял, просьбу о прощении за вероломство обещал исполнить; сопровождаемый Ханом, вошёл с войсками в столицу некогда грозной деспотии, перевидавшую на своём веку немало грозных победителей, но русское войско впуская впервые.. Встречаемые повсюду в улицах и на площадях вполне доброжелательно и даже приветливо, войска чинно прошли по городу и встали лагерем вне городских стен. Наср-Эддин-хан сопровождал Ярым-подшо фон Кауфмана до его Ставки в лагере. Возле лагеря тотчас образовался туземный базарчик...
О добровольной сдаче Коканда Наср-Эддин-ханом и просьбу его о мире и милости Кауфман доложил Государю телеграммой, обрисовав при этом необходимость всё-таки присоединить к Русскому Туркестану полукочевое Наманганское бекство, лежащее на правобережьи Нарына и Сыр-дарьи, дабы северная граница Ханства целиком проходила по этим рекам.
Ответом Военный министр передал глубокое удовлетворение Государя бескровным занятием Коканда и прежнее Монаршее нежелание "присоединять Кокандское ханство к Нашим владениям"; присоединение заречного правобережного бекства может состояться, ежели таковое необходимо для вящего спокойствия Края.
Генерал-губернатор Кауфман посетил Наср-Эддин-хана в его дворце; крепость Махрам, взятую с бою, вернули Хану. Торжествам заключения Мирного договора помешал Абдурахман-афтобачи, начавший собирать возле Маргелана войско ради продления войны...
Кауфман выступил с войсками к Маргелану, 70 вёрст на восток; народ на пути не показывался, кишлаки были пусты, лишь в отдалении маячили вооружённые конники. Афтобачи со своим войском спешно покинул окрестности Маргелана, а жители города на себе приволокли навстречу Ярым-подшо девять пушек в знак своей покорности: бунтовщики явно держали население в страхе. Посланный преследовать Афтобачи летучий отряд полковника Скобелева настиг его в кишлаке Мин-тюбе, но тот, бросив орудия и распустив войско, бежал... Депутации со всех концов ханства, явившиеся к Ярым-подшо с изъявлениями покорности, заявляли, будто Афтобачи бежал из пределов ханства.
Константин Петрович повёл войска обживать новый Наманганский отдел; проводить его приехал Наср-Эддин-хан и лично подал ему письмо с пересказом сути событий последних месяцев. Письмо гласило, что ханом Наср-Эддин провозглашён против его желания: "По многочисленности у Афтобачи дурных людей – я ничего сделать не мог." После разгрома Афтобачи в Махраме, в положении Хана мало что изменилось. Выполнять условия мирного договора он будет не в состоянии. "Я обязан Вам, доволен Вами и приношу Вам благодарность. Мне трудно оставаться над народом, изменяя данному обещанию, то Вам, могущественный Ярым-подшо, свою участь и народа на решение предоставляю. Я прошу Вас искренно избавить меня от этого счастья".
26 сентября Кауфман подошёл с войсками к Намангану, встав лагерем возле города. Жители попутных кишлаков и горожане встречали русских чуть ли не восторженно; правило не обременять реквизициями и постоем войск города и кишлаки, изъявившие покорность, соблюдалось Кауфманом неукоснительно. А на другой день в Андижане (65 вёрст к востоку) был провозглашён владетелем Кокандского ханства самозванец Пулат-хан и джихад против неверных объявили по второму кругу. В позапрошлом году Пулат уже пытался поднять смуту, но был разбит и загнан в горы войском Худояр-хана под командою Абдурахмана-афтобачи. Теперь Афтобачи очутился в Андижане и оба былых врага выступили заодно, собрав до 30 тысяч пеших мюридов и около 20 тысяч конных...
Образумить маньяков Наср-Эддин-хан был не в силах, и Кауфман снарядил к Андижану отряд под командою Свиты генерал-майора Троцкого Виталия Николаевича3, начальника своего полевого штаба.
Пройдя через опустелые кишлаки, 29 сентября отряд встал лагерем в 6 верстах от Андижана. Город не имел оборонительной стены, и Афтобачи с пехотою огородился в нём завалами, а Пулат с конницею остался в поле. 1 октября, при начале движения генерала Троцкого к городу, Пулат напал на его укреплённый полевой лагерь, где оказался связан боем, для него безуспешным. В тот же день Андижан был взят штурмом, там и сям задымили пожары; захвачены пушки, ружья и знамёна, а скопище Афтобачи – частью разбежалось вместе с ним, частью назвалось мирными обывателями – обычная история. Пулат с потрёпанной конницей скрылся тоже. Не рискуя при своих малых силах быть осаждённым в городе, генерал Троцкий покинул Андижан, забрав трофейное оружие, и после днёвки в лагере пошёл обратно к Намангану. Расценив этот манёвр как признание Генералом своего поражения, противник навалился на походную колонну с победным визгом и весьма азартно: до вечера отряд сумел пройти едва семь вёрст и встал на ночлег; наскоки конников продолжались и ночью. На другой день нападения возобновились, попутные кишлаки, недавно пустые, приходилось миновать с боем. К ночи нападавшие отстали, расположились табором на отдых. Среди ночи две казачьи сотни, имея в арьергарде роту пехоты, скрытно подошли к вражьему бивуаку и стремительно атаковали, почти не встречая сопротивления – скопище в панике рассеялось, иные поначалу бегом, ибо часть лошадей разбежались. На поле осталось до ста тел, до тысячи ружей, шашек и пик и сотни чалм. Далее к Намангану отряд шёл спокойно. Недельный рейд стоил отряду 12-ти человек убитыми и 59-ти ранеными, среди них пять офицеров.
Пулат и Афтобачи ушли к Маргелану, там их встретили сарбазы (регулярное войско Наср-Эддин-хана), но вместо боя произошло братание. 9 октября и этот Хан бежал из Коканда в Ходжент. Самозванец Пулат торжественно въедет в Коканд по дороге, устланной красным канаусом4. ("Народно-освободительное движение" – станут учить в школах через 50 лет).
Смута переползла и на правый, наманганский, берег Сыр-дарьи; замелькали вооружённые ватажки кочевников, избегавшие приближаться к русским гарнизонам. Их сумел объединить бывший бек Намангана Батыр-тюря. В начале октября ими был перехвачен на пути из Ходжента в Наманган казённый транспорт штабс-капитана Святополк-Мирского с конвоем из 20 сибирских казаков под командой хорунжего Кузмина. Не пожелав бросить казённое имущество и пробиваться к ближайшему гарнизону, казаки оборонялись несколько суток до последнего человека. Участь транспорта стала известна не сразу.
Генерал Кауфман, устроив администрацию и гарнизоны нового Наманганского отдела Сырдарьинской области, назначил начальником его флигель-адъютанта полковника Скобелева и отбыл 16 октября с небольшим отрядом в Ташкент. Тогда и узналось о гибели транспорта и стоянке Батыр-тюри в большом базарном кишлаке Тюря-Курган всего в 12 верстах к западу от Намангана.
23 октября Скобелев с летучим отрядом при 4-х орудиях атаковал Тюря-Курган, но Тюря, по обычаю здешних полководцев, бежал из боя с ближайшими приверженцами. На другой день Скобелев пошёл к городку Чусту , назначенному быть уездным. Дорогою узнал, что Тюря с кочевою ордой и всеми поголовно жителями Намангана осадили цитадель и напали на полевой лагерь войск – этакого разворота событий Скобелев никак не ожидал! Население города охотно нанималось на работы по укреплению цитадели, работало по пятисот человек и работали на совесть... Отряд немедленно повернул к Намангану, продвигаясь с боем, в полдень 26 октября вошёл в цитадель. На утро, обстреляв город из 16 орудий, пошли на штурм – улицы были пусты – Тюря со своим потрёпанным войском опять улизнул, население попряталось. За пять дней отряд потерял шесть человек убитыми, 37 ранены (три офицера) и 13 человек контужено.
Вероломство горожан имело, если не оправдание, то объяснение: постоянные смуты наработали у беззащитных людей страх и податливость на разбойную агитацию, и всякая буйная шайка с отчаянными главарями непременно обрастала скопищем приспешников, частью увлечённых, частью запуганных. Требовалось обезвредить заводил смуты и убедить население в его безопасности... Уже 12 ноября Скобелеву пришлось вести отряд на городок Балыкчи, на левый берег Нарына, 20 вёрст от Намангана. Там собралось внушительное скопище, угрожающее дальнейшим приростом; история повторилась: морозная переправа – штурм – разгром, преследование – возвращение в Наманган. Потери были меньше, но, разумеется, были...
В эти же дни пришедший из Ташкента отряд генштаба полковника Пичугина (2 роты, 2 сотни, 2 орудия), поставленный у Акджарской переправы на Сыр-дарье для охраны сообщения Намангана с Ходжентом, повторно занял крепость Махрам и совершил рейд против скопища у кишлака Ашаба; та же история, те же потери...
Ночью 1 декабря Скобелев сделал поиск к левобережной зимовке Ульджибай, 16 вёрст от Намангана. Обнаруженный на переправе, сходу атаковал конницей и почти уничтожил большой арбяной обоз, охраняемый красномундирными сарбазами, ханскими дезертирами, обученными беглыми сибирскими казаками и вооружёнными русскими же ружьями со штыками, столь страшными для азиатцев; взято 410 таких ружей, холодное оружие не собирали. У нас ранено 22 человека (один офицер и двое тяжело)...
Эта кровавая зимняя беготня вынуждалась необходимостью – заваленные снегом горы заперли кочевников в Фергане, лишая возможности распространить смуту на Алайскую долину и в Семиречье, наконец, просто скрыться – летом кочевник подвижен, азартен, почти неуловим. Погасить смуту до последней искры-сполоха можно было только зимой. Отряды Скобелева оттеснили – Пулата – к Маргелану, Афтобачи – в Андижан; между сообщниками уже проснулась клановая вражда...
7 января нового 1876 года Скобелев занял войсками высоты, господствующие над Андижаном, и городу дважды предлагалось сдаться; второй джигит-парламентёр был даже зарезан. После усиленной бомбардировки город был взят штурмом повторно – Афтобачи с частью войск бежал по маргеланской дороге к городку Ассаке. 20 января, через день после разгрома под Ассаке, Абдурахман-афтобачи добровольно сдался Скобелеву вместе со своими командирами.
Пулат-хан, узнав о сдаче Афтобачи, зарезал трёх его братьев, сноху и шестерых русских пленных, среди них тяжело раненого штабс-капитана Святополк-Мирского. Много хлопот доставил зарезникам унтер 2-го туркестанского батальона Фома Данилов, уроженец села Кирсановки Самарской губернии, поразив даже видавших виды зрителей (о чём они поведают спустя два месяца, пообвыкнув с новою властью).
Афтобачи заявил Скобелеву, что Маргелан может выдать кровожадного Пулата, чему он готов содействовать своими людьми, если ему поверят...
27 января Скобелев направил к Маргелану отряд флигель-адъютанта ротмистра Меллер-Закомельского с начштаба капитаном Куропаткиным произвести демонстрацию и предложить городу сложить оружие. На пути к Маргелану отряд встретили двое людей Афтобачи с письмом старшин Маргелана, извещающих: Пулат-хан вышел из города рано утром с пятью тысяч конницы при пяти орудиях и обозе из двухсот верблюдов, хочет уйти на Алай, а заночует в предгорном кишлаке Уч-Кургане. По Туркестану несколько Уч-Курганов, этот, ближайший, отстоял от Маргелана не далее 30 вёрст к югу. Поверив письму и письмоношам, командир спешно пустил налегке погоней три казачьи сотни и эскадрон стрелков. Ещё три сотни с четырьмя конными орудиями и всеми тяжестями отряда пошли следом.
Поздним морозным вечером передовой отряд незамеченным вышел к большому кишлаку на дне обширной лощины, в кольце тёмных зимних садов, разделённому надвое неглубокой быстрой речкой с мостом примерно посредине кишлака и крепостцою на противоположном берегу напротив моста, арбяная дорога за крепостцой уходила к горам; явно перенаселённый кишлак засыпал... Подробности этого боя, решительного и последнего, опустим, достаточно подробностей приведено выше. Взято было пять медных пушек и вороха ружей. На обратном пути отряда маргеланцы вывезли навстречу отряду и сдали ещё 15 медных орудий.
За Уч-Курган Меллер-Закомельский и Куропаткин удостоятся ордена Георгия Победоносца IV степени.
Флигель-адъютант полковник Скобелев ещё в конце минувшего года был удостоен звания генерал-майора Свиты Его Величества.
7 февраля жители Коканда вывезли навстречу генералу Скобелеву и сдали 29 различных пушек; войска заняли лишь городские ворота Нау-Бухара и ханский дворец, оказавшийся солидным арсеналом – пушки, ружья, порох и прочее, и прочее. О возврате ханских порядков осёдлое население и слышать не желало...
Последние события и состояние Ханства были доложены телеграфом генерал-адъютанту Кауфману, имеющему быть на тот момент в Петербурге при Дворе... 15 февраля временно командующий войсками Туркестанского края генерал-лейтенант Колпаковский торжественно (без канауса) въедет в Коканд. А 19 февраля 1876 года состоялось Высочайшее повеление о присоединении к Империи всех земель Кокандского ханства и образовании в его границах Ферганской области Туркестанского края.
Военным губернатором Ферганы назначался генерал Скобелев.
Наср-Эддин-хан отправился пенсионером на вольное жительство в Россию. За ним последовал Абдурахман-афтобачи, освобождённый от наказания по его раскаянию, участию в смуте не против России, а по его личным обидам против ханов и его содействии в прекращении смуты.
Самозванец Пулат за убиение пленных был по суду повешен в Маргелане.
Как-то затерялся в смуте известный по слухам и помянутый в послании Худояр-хана мулла Иса-Аулье (Святой Исус – по имени такому явный самозванец), якобы "всем обязанный Худояру". Источники начала ХХ века говорят, будто самозванец Пулат и мулла Иса-Аулье – одно и то же лицо. Во всяком случае, о каких-либо мучениках за веру в годы становления Русского Туркестана никаких сведений нет.
Примерно подобным порядком и при сходных обстоятельствах совершалось всё расширение границ России, образование Российской Империи.
Бухара и Хива сохранили вассальную независимость ("вассал Моего вассала – не Мой вассал") до 1920 года, когда стали советскими, а затем в итоге "национального размежевания" совсем исчезли, были разделены между вновь образованными советскими республиками Средней Азии, всё-таки по-прежнему многонациональными. ("Мы совершенно не хотим, чтобы хивинский мужик жил под хивинским ханом" – В.И. Ленин, апрель 1917 год.)
М.Д. Скобелев, начальствуя Ферганой, почёл за благо не вмешиваться без крайней нужды в вековые порядки устроения и пользования орошением, этой поистине кровеносной системою Ферганы, управляемой снизу доверху выборными людьми, издавна не подотчётными никому, кроме своих избирателей-водопользователей. Его примером такое отношение русской власти к делам орошения местами удержалось надолго. Сам Скобелев отбыл на следующий год из Ферганы вместе с А.Н. Куропаткиным на Балканы, освобождать братушек-славян от османского ига. После войны оба они вернутся уже в Закаспийскую область.
В Фергане ему наследовал ветеран Туркестанских походов генерал Абрамов А.К. (1836 – 1886). При Абрамове бурно строился Новый Маргелан по соседству Маргелана прежнего; Новый Маргелан сделают областным центром вместо Коканда. Александр Константинович являл собою пример офицера, сгоревшего на боевой службе пятидесяти лет отроду, пример не редкий в Русской Армии. Красноречив его послужной список: 1862 год, двадцати шести лет -прапорщик, через год – штабс-капитан, в 1865 году – капитан, в следующем году – подполковник, в 1867-м – полковник и в 1868-м, тридцати двух лет, уже генерал-майор; генерал-лейтенант лишь в 1879 году. Закончит жизненный путь, начальствуя дивизией.
Летом 1878 года, второго года губернаторства Александра Константиновича, Фергану посетил петербургский академик Александр Миддендорф, природовед и путешественник; в Фергане ему исполнилось 63 года. Русский Туркестан, Фергана особенно, поразили Александра Фёдоровича: "Если подумаем, как юн новый порядок вещей в Русском Туркестане (...), то невольно возбудит наше удивление, как быстро исчезли господствовавшие там прежде варварские условия, и что вместе с русскими водворилась безопасность жизни и имущества, которых мы в настоящее время безплодно стали бы искать в староевропейских государствах, каковы: Греция, Испания и, в особенности, несчастная Сицилия".
Генерал Абрамов пестовал Фергану семь лет. Его труды продолжил Иванов Николай Александрович (1843 – 1904), будущий генерал-губернатор Туркестана, о нём речь ещё впереди; ферганская вахта генерала Иванова вышла трёхлетней.
Вдвое дольше начальствовал Ферганою его преемник генерал Корольков Н.И. (1837– 1906). Николая Ивановича отличала прям-таки страсть к древонасаждению, плодами её остались роскошные улицы-аллеи Нового Маргелана, Ташкента, других городов Сырдарьинской области, которой он начальствовал следующие двенадцать лет. Эти первые ферганские губернаторы, коренные туркестанцы, хорошо знали Среднюю Азию, сжились с нею, должно быть, любили её.
Губернатора Королькова сменил генерал Повало-Швейковский (1843-1903), человек для Туркестана новый. Достойно несущий службу, доброго нрава и ровного характера, он крупно обманется в кротком проповеднике Мадали Халифа, сочтя было его благотворителем и миролюбом. Жизнь Ферганы давно уравновесилась, полнела, ушли и забывались заботы о выживании, явилась возможность не помереть с голоду, бездельничая, и появились фигуры неприкаянные, живущие одним днём и никому не нужные. Таких стал прикармливать минтюбинский ишан5 Мадали. Человек незаурядный и внешностью, и характером, умеющий себя подать (и скрыть своё двуличие), умеющий внушать малым сим и управлять ими, он выстроил некое медресе-коммуну, собрал вокруг себя немалую общину и содержал её, проповедуя спасительность праведной братской жизни и отвращение к оружию. Губернатор Александр Николаевич не разобрался сам и не внял бдительным робким подсказкам, что праведное братство Мадали – суть братство правоверных, а осуждаемое им оружие – есть огнестрельное оружие пришлых кяфиров, и получил Андижанскую резню, стоившую жизни и здоровья 35 сонным солдатикам, налёгшую кроваво-чёрным пятном на всю историю Русского Туркестана.
"Андижанским восстанием" тогда же назовут эту резню либералы – на радость последователям Мадали; а советские наследники тех и других напишут об этом "восстании" статьи, книги, диссертации...
Новым губернатором Ферганы перевели нового командира 2-й Закаспийской стрелковой бригады генерала Чайковского А.П. (1841-1920). Андрей Петрович вернулся в Туркестан полгода назад, ранее прослужив здесь в офицерских чинах десять лет. Крутых беспорядков ни в Фергане, нигде по Туркестану выходка Мадали не вызвала – не было к тому действительных причин; поволновались по горячему следу, воздали преступным и отметили отличных и постарались забыть, яко не бывшее. Тоже и обнаружившийся забугорный след предприятия Мадали, впрочем, обычный в подобных казусах. Три года губернаторства генерал-лейтенанта Чайковского А.П.(двоюродного брата П.И.Чайковского) протекли гладко.
Зато его преемнику генерал-майору Арендаренко Г.А. в том же Андижане выпало испытание жуткой природной катастрофой.
Поздним утром 3 декабря 1902 года землетрясение – подряд три сокрушительных удара – сровняло с землёй 50-тысячный Андижан и две сотни окрестных селений, разрушения и жертвы были и в соседних уездах и даже в Ташкенте, погибло более пяти тысяч человек, до ста тысяч очутились без крыши над головой, под зимним небом. Колебания тверди земной и толчки повторялись почти ежедневно до февраля, часто почему-то ночами. Этот ледяной ад Губернатор со множеством добровольных помощников вынесли на своих плечах и к весне сумели преодолеть самую кричащую разруху, не применяя насилия и не встретив ни одного случая грабежа или каких-либо столкновений, способных омрачить нередкие в таких катастрофах примеры верности долгу, самоотверженности и бескорыстия.
Помогал Андижану весь Туркестан. Уже через сутки населению города, не имеющему ни одной печи, подвезли печёный хлеб из Оша и Намангана; войска наладили раздачу горячей еды. К разрушенному вокзалу железной дороги подогнали сотни порожних вагонов, по ним расселили тысячи людей; тяжело раненых отправили в Новый Маргелан. (Мелькали, конечно у некоторых мысли: что творилось бы тут при Худояре или Пулате!?) Прибыли сапёры и медики. Одежду и продовольствие, юрты, домашнюю утварь и деньги с первых же дней собирали и слали сначала ближние уезды, а потом и весь Туркестанский край. Железная дорога разрешила бесплатную перевозку жертвуемых Андижану продуктов и вещей, бесплатный проезд всем желающим уехать и льготный тариф в 1/100 копейки с пуда и версты для строительных материалов. Значительные суммы отпустил Петербург. Заметное участие в андижанских нуждах проявил российский Красный Крест.
Однако центром успокоения и контроля андижанского зимнего хаоса, центром его преодоления оставался ферганский губернатор Арендаренко, чью даровитость, знание местных языков и обычаев и "умение обращаться с азиатцами" ещё четверть века назад отмечал туркестанский "Полуцарь" К.П. фон Кауфман.
Русский имперский суд отнюдь не упразднял народные суды местного населения: у кочевников это был суд биев по "зану", обычаю; у осёдлых – суд казиев по шариату. Народные суды разбирали все без исключения уголовные дела и гражданские тяжбы, но лишь среди единоплеменников. Те же самые дела между разноплеменными сторонами разбирал русский суд – согласно "Уложению о наказаниях". Жестокости мусульманской юриспруденции – отрезание частей тела, разнообразие смертной казни – русские завоеватели отменили сразу."Но что палачи и приставщики клоповников в Бухаре имеют широкую практику и теперь – это всем известно, это каждый может проверить". (Г.Арендаренко). Однако разночтения между заном, шариатом и "Уложением" всё-таки оставались значительны и трудноустранимы – в силу несовпадения мировоззрений. Обычай кочевников не признавал словесной судебной присяги, настаивая на испитии чашки воды у могилы предка; а по духу и букве шариата текст русской присяги никуда не годился, стало быть, ни к чему не обязывал. Шариат был нетерпим к любому случаю рецидива. Но снисходителен к семейным и гендерным проступкам. Зато не различал по степени вины соучастников, сколько бы их ни обнаружилось. Не прощал богохульства, но мог определить срок наказания "до раскаяния" – на волю самого подсудимого... Перекосы в суровости-мягкости наказаний по одинаковым делам, но в разных судах могли быть нелепы и болезненны...
Освоив местные языки, горьким опытом преодолевая парадоксы туркестанской судебной практики, Георгий Алексеевич проникся ею настолько, что напечатал большой обстоятельный труд "Народный суд у туземцев", показывающий обоюдные достоинства и недостатки судов по зану, шариату и "Уложению", их трудную, но благотворную взаимодополняемость. Осенью 1874 года штабс-капитана Арендаренко назначили "управляющим Нагорными тюменями" Зеравшанского округа.
Тюменями именовались городки и кишлаки на отрогах Зеравшанского хребта к югу от Самарканда: Пенджикент, Ургут, Магиян, Кштут, Фальгар, Ягноб, Матчин и Фараб, населённые горными таджиками, которых самаркандские сарты (узбеки) называли "гальча". Тюмени насчитывали 21.622 двора при населении 129.672 души обоего пола. Вскоре нагорные жители могли уразуметь, до чего им повезло с новым русским хакимом. Выказывая уважение, он проникался их бытом, обычаями, даже преданиями старины, одобряя, впрочем, далеко не всё. Он желал быть справедливым...
"Праздных здесь мало. Праздновать нельзя – окоченеешь с голоду. Празднует тот, у кого нет и вершка земли, чтобы её вспахать, у кого нет копейки, чтобы её провести не бесплодно через всю суету жизни"...
"Легко говорить, но неохота, верно, подумать, что туркестанский туземец работает своим "первобытным плугом" несколько тысяч лет и получает урожаи в 2 1/2 раза больше, нежели какие даёт хозяйство машинного инвентаря хотя бы, например, в чернозёмной Курской губернии"...
"В промышленности обрабатывающей маслобойни, имеющие годовой заработок в 50 рублей максимум, уплачивают пошлин 5 рублей, т.е. 10%; кузнецы платят 10%, мельницы 12%; в промышленности торговой с годового заработка платят: мясники – 12%. продавцы бакалейных товаров – 10%, продавцы русской мануфактуры – 30%, продавцы лекарств, иголок и мелочи – 12%. Самая развитая промышленность, торговля деньгами (оборот 78.000рб.) и скотом (7220рб.) совершенно свободны от всяких пошлин"...