[336x500]

Предыдущая запись:

http://www.liveinternet.ru/users/bonikid/post202222515/

НАЧАЛО. РАННИЕ ГОДЫ

Глава 3

Дар от Бога
 (а)

(Перевод Tammy2908)

    МАЙКЛ СИДЕЛ НА КОВРЕ, держа между колен две пустые картонные коробки из-под печенья Quaker Oats. Он соединил их при помощи карандаша, которым проткнул середину коробок. Это был, как он заявил всем, его бонго (сдвоенный небольшой барабан). Заняв с Марлоном свое место на боковой линии от игрового поля как зритель, он с нетерпением ожидал начала репетиций, хотя сам не принимал в них участия, потому что считался «слишком маленьким». Но он все равно решил участвовать в них, так или иначе, и какой бы ритм мы ни исполняли, он вносил свой вклад, отбивая ритм четырьмя пальцами каждой руки. Он наблюдал за тем, как Джозеф взял Джеки, Тито и меня за плечи и расставил как шахматные фигуры с определенной целью, «на сцене», которой служила наша гостиная. Тито с гитарой стоял в центре, я справа от него; мы трое стояли, с интересом ожидая, что должны будем делать дальше.

    Мама с Рибби и Ла Тойей находились на кухне, чтобы не мешать нам и дать возможность заниматься нашим делом. Она знала то, что мы скоро узнаем сами: эти занятия в глазах нашего отца были не какими-то непрактичным хвастовством, а серьезным бизнесом. Посредине комнаты была поставлена стойка с микрофоном, закрепленным на крючке. Никаких расчесок, бутылочек с шампунем для его сыновей. Микрофон был взят у группы The Falcons, как эстафетная палочка, переданная следующему поколению. «Вы должны научиться пользоваться им, не бояться его, держать его, играть им», - говорил Джозеф.
   Играть с микрофоном? Я думаю, наши лица сказали всё.
  Он поставил пластинку Джеймса Брауна, громко включил звук, схватил микрофон, наклонил его влево, потом вправо, затем отбросил его вперед так, что он упруго отскочил назад. Это была «игра» с микрофоном. «Слышишь этот голос, Джермейн? Делай также. Делай точно так же». Он ставил классические и долгоиграющие пластинки, по одной песне, чтобы мы могли изучать, снова и снова, как ее пели и как ее надо исполнять. Я помню повторы песни «Зеленый лук», исполняемую Буккером Т. и МакДжиз , и версию Джеймса Брауна «Ночного поезда». Пока Джозеф обучал нас правильному движению, мы начали ритмично притопывать ногами, щелкая пальцами, неосознанно и нестройно передвигаясь в разных направлениях. На него это не произвело впечатления. «Ребята, мы не может просто петь и раскачиваться. Вы должны двигаться – вложите в это больше чувств. Вот так…».
    Он присоединился к исполнению под музыку Джеймса Брауна, и начал отрываться во всю, вращая головой. Мы не смогли сдержаться и захихикали, потому что ему не хватало изящества. « Я вижу, вы смеетесь,» - сказал он, - «но я не хочу, чтобы вы выглядели как непрофессионалы-любители». Мы вернулись к нашим «стандартам», к координированию и постановке нашего исполнения. Вернулись в класс, где над дверью не висело никакого лозунга, но если бы он был, то на нем было бы написано: «Правильное становится привычкой».
   В то же время в ходу у Джозефа всегда были устные указания, которые просто припечатались к нашей памяти. «Вы должны развлекать. Будьте энергичны. Будьте разными. Несите это в публику!» Мы разучивали песни и учились двигаться по два, три, иногда пять часов в день непрерывно месяцами. Всякий раз, когда Джозеф не был на работе или не спал, мы репетировали. «Практика не дает совершенства», - всегда говорил он – «она дает слаженность». Практика заставляла нас помнить. И тем не менее, мы, казалось, постоянно все забывали. «Давайте сделаем это снова… и снова… и снова, пока не будет правильно», - говорил он.
   Между тем Майкл продолжал стучать в перевернутые коробки из-под печенья. Я потерял счет количеству разбитых им коробок, но Джозеф в конце концов нашел для него комплект подержанных бонго. И продолжались наши уроки. «Представьте толпу… нарисуйте ее в своем воображении… смотрите на нее… чувствуйте ее… и УЛЫБАЙТЕСЬ!»

    Мы смотрели прямо в окно, выходящее на Джексон Стрит – всегда лицом к свету – и видели других детей, бегающих вокруг и играющих в салочки или катающихся на роликах. Мы слышали веселье и смех. Когда наши школьные друзья стучали в дверь и спрашивали, хотим ли мы поиграть, Джозеф всегда отвечал отказом. «Нет, они заняты репетицией», - говорил он. В свою очередь происходившее в нашем доме вызывало нескончаемое любопытство до конца 60-х годов. Несколько раз дети подходили в нашему окну, чтобы, прижав нос к стеклу, посмотреть, что же там такое. Я думаю это было началом жизни, напоминвашей жизнь золотой рыбки в аквариуме.
    Некоторые дети стучали в окно и смеялись над нами.
    «Вас заперли! Вас заперли!» - кричали он нараспев, и со смехом убегали.
    Джозеф задернул шторы. Никто не достиг чего-либо игрой на улице «Сосредоточьтесь», - говорил он. «Вас всегда будет отвлекать что-нибудь, - добавлял он, - «но надо держать в уме работу». Если он мог уделять время утомительной работе в перерывах между своими рабочими сменами, то и мы могли. Это была молчаливая идея.
   По мере продолжения репетиций, он признавал наши таланты. Но развлекательный номер не состоял только из навыков делать что-то: все дело было в умении привлечь внимание и произвести эффект, - говорил он. Мы должны были создать «загадочную тайну Джексонов». Исполняя танцевальные движения, никогда не отсчитывайте их. «Вы не должны делать этого. Это не может быть раз, два, три… выпад ногой. Это значит танцевать отсчет», – говорил он. «Вы должны знать и чувствовать, что будет потом. УБЕРИТЕ арифметику, ВНЕСИТЕ чувство!»
   В те ранние дни Джозеф был терпелив и много времени уделял нашему формированию. Он знал, что мы еще зеленые, и потому прощал нас. Когда он заметил наш прогресс, это радовало его, и в ответ заставляло нас стараться еще больше. Произвести на него впечатление и завоевать его уважение было важным для нас. Члены семьи – дядя Лютер и мама Марта – приходили к нам, и Джозеф просил нас спеть. Он заметил их восторженную реакцию, но этого всегда было недостаточно. «Вы можете отдавать больше. Мы можем сделать лучше!». Во всяком случае, Джозеф муштровал нас в том. что мы любили делать. Во всяком случае, он проводил с нами время в отличие от большинства отцов в округе. Мы чувствовали, что нас ведут, а не толкают туда, куда мы хотели попасть.
  «Кровь, пот и слезы, мальчики, если вы хотите быть самыми лучшими, кровь, пот и слезы» , - говорил он.
   Тито отличался игрой на гитаре, у меня были сильные вокальные данные, а сильная сторона Джеки была отточена участием вместе с Рибби в соревнованиях в танцах. Он был ведущим в движениях, которые хотел видеть Джозеф, а мы наблюдали за ним и повторяли то же до тех пор, пока не начинали делать все синхронно. У нас была легкая походка, поэтому скоро мы делали все без труда. Помимо этих занятий, меня поощряли еще и в исполнении маминых любимых баллад: «Дэнни бой» и «Лунная река». Я разучивал их, ставя пластинку и записывая слова. Моим детским легким было трудно выдерживать ноты, что было самой сложной частью исполнения, но Джозеф в самом начале заметил мое напряжение.
   «Ты должен петь из живота», - сказал наш наставник по вокалу, хореограф и менеджер.          «Представь себе шар, который засасывает в себя воздух и расширяется», - сказал он. – «Это вдох. Выпускание этого воздуха – это то, как ты поешь, держишь и управляешь нотой. Подумай о бумажных пакетах». Я сравнивал свои легкие с шарами и бумажными пакетам в течение многих лет, потому что знание о том, как надо дышать - раздувать живот – научило меня как надо петь.
   «Усваивай мелодию раньше слов. Знай, где ключевая перемена. Знай, где ноты», - сказал он. Это был самый значительный урок в доме на Джексон Стрит 2300: понимание нашего голоса – это мелодия, а мелодия – это всё. «Вы должны уметь петь песню без музыки». Тренировке подвергалось даже наше «ухо».
   Мы поняли, что все это начало складываться в одно целое, когда никто из нас уже не смотрел вниз на ноги Джеки или отсчитывал шепотом ритм. Мы просто вписались в это. Мы чувствовали выступление как самую естественную вещь на свете.

   В ДЕТСТВЕ МЫ ПОСТОЯННО ВИДЕЛИ МАМУ МАРТУ, которая всегда приезжала к нам из Хаммонда, Восточный Чикаго, в 20 милях от нас, где располагался ее дом. Она привозила торт, в котором было по фунту всяких ингредиентов ( Прим. пер. : приблизительно по 453 гр), и одаривала звучным поцелуем, который, если его с силой запечатлеть на щеке, издавал один из тех смачных звуков, когда собранные в трубочку губы прижимаются к коже. Настоящий бабушкин «чмок».
   После того, как мы посвятили время бесконечным репетициям как трио, Джозефу нетерпелось показать своей теще, что же было создано под его микроруководством. Чего мы не знали, это того, что Майкл жаждал присоединиться к нам. Когда наши зрители женского пола – Мама Марта, мама, Рибби и Ла Тойя (плюс двухлетний Рэнди) стояли и смотрели на нас, Джеки, Тито и я выстроились в ряд, готовые заставить нашего отца испытать гордость.
   Майкл, как всегда, сидел на полу со своими бонго. Когда мы закончили вступление какой-то песни, какую я уже не помню, девочки начали хлопать в ладоши в такт ритму, и Майкл поднялся с пола. Затем, чувствуя построение песни, он с ходу начал петь, начав свою партию в песне. Смутившись, я сделал ему рукой знак отойти, чтобы он замолчал. Он разрушал момент, принадлежавший нам.
   Не успели мы помниться, как Джозеф выключил пластинку.
  «Но он же не должен петь!», - запротестовал я..
   Мама Марта тут же кинулась на его защиту. «Оставь его в покое. Пусть мальчик поет, если ему хочется петь. Ты хочешь петь, Майкл?»
   Его лицо просияло. Мы встали в сторонку, чтобы он, согретый солнечным теплом нашей бабушки, имел возможность показать свою значимость, а Джозеф неохотно включил музыку, и тут же наш маленький брат начал петь. То, что он представил нам, была не песня Jingle Bells, спетая у окна в рождественскую ночь, совсем нет. Это было в сто раз лучше, потому что он выступал по просьбе, а не пел запрещенную рождественскую песнь. Это был Майкл, застенчивый, но уверенный в себе и точно знающий, что надо делать: он играл с микрофоном, двигался по всему полу и прекрасно пел, а мы все испытывали что-то вроде «Черт, вот здорово!»
   Я не знал, откуда появился этот голос.
   «Божественно», - сказала мама.
    Надо было видеть выражение на лице Джозефа, смотрящего на это широко открытыми глазами. Это была та еще картина.
    Все это время, сидя в стороне, Майкл запоминал все, что мы делали. А затем Талант вырвался наружу из своего укрытия.
    Когда все зааплодировали, он почувствовал себя таким же большим, как и его братья, а это все, что хочет почувствовать ребенок.
    Мама Марта и мама с пониманием кивнули друг другу, как будто хотели сказать: «Всегда знали, что это ему дано».
    Я не помню, чтобы Джозеф немедленно включил его в группу, потому что возрастные ограничения все еще оставались в силе: ему только что исполнилось пять лет 29 августа 1963 года. Но через несколько недель это уже не имело значения – когда Майкл стал первым из братьев, выступившим перед живыми зрителями, на празднике Ассоциации родителей и учителей в начальной школе Гарнетта. Это был первый семестр Майкла в той школе, а площадка, составленная из серых продолговатых кирпичей, стала его первой сценой.
    Гимназия была заставлена деревянными складными стульями, и казалось, что все местное общество собралось, чтобы посмотреть выступление местных ребятишек. Я сидел рядом с мамой и папой Сэмюелем, и мы знали, что класс Майкла должен был петь, и что его попросили выступить соло. Мы чувствовали, что это было большое событие для него, потому что тем утром он вышел из дома, одетый в голубую рубашку, застегнутую на пуговицы по самое горло, и нарядные штаны, а не в свою обычную футболку и джинсы. Он выбрал песню Climb Ev’ry Mountain из поставленного в 1959 году мюзикла «Звуки музыки» Роджерса и Хаммерштайна (который станет одним из его любимых фильмов на все времена).
  Майкл не волновался об этом выступлении, и я не помню, чтобы он репетировал это сольное выступление дома, но это, вероятно, говорит о его впервые проявленной уверенности – уверенности мальчика, державшего что-то в голове до того момента, когда это было исполнено. Это то, что он делал всю свою жизнь.
   Когда подошла его очередь, учительница за пианино кивнула головой. И Майкл выступил вперед. Мама вцепилась в кошелек, лежавший на ее коленях, а я не знал как себя вести: то ли умереть от смущения, то ли заявить, что он мой родной брат.
   Мне не стоило волноваться.
  Он сделал все, чему учил нас отец – а затем наступил неожиданный ошеломляющий момент: высокая нота в конце, поднявшаяся ввысь и эхом прокатившаяся по залу с акустическим совершенством. Это было как будто Бог на мгновение протянул руку вниз и сказал: «Дитя, я даю тебе голос не из этого мира. Пользуйся им!».
   Майкл был оживлен и с уверенностью двигался на сцене. Он не был ведомым учителем, как большинство детей, она следовала за ним. Всех поразило то, каким высоким голосом он пел. На этой конечной ноте все встали и зааплодировали. Даже учительница, игравшая на пианино, встала, хлопая в ладоши так быстро, как я когда-либо видел.
   Это мой брат! – подумал я.
   Мама была вся в слезах. И даже папа Сэмюель задыхался от эмоций.
    Черт возьми, Майкл, ты даже папу Сэмюеля заставил заплакать!
   Я подозреваю, что именно в тот момент, почувствовав гул аплодисментов и видя вызванную у публики реакцию, душа Майкла нашла свое место и сомкнулась с ее предназначением развлекать. Я знал, что хочу быть рядом с ним и испытывать то же самое.
После того дня в нашей группе было пятеро. Майкл был включен в состав, и Марлон тоже. Не потому. что он продемонстрировал что-то выдающееся, но потому что мама не хотела, чтобы он оставался в стороне и чувствовал себя заброшенным. «Ты уничтожишь его, Джо» - сказала она.
    Спустя годы было написано, что я каким-то образом обиделся или ревновал Майкла из-за того, что он был включен в группу, но это не так: ревновать было не к чему. Мы были группой, чье имя не вышло даже за пределы нашей жилой комнаты, и потому не существовало никакой известности, которую хотелось бы украсть. Не существовало ничего, кроме полной увлеченности и энтузиазма гармонии между братьями. Мы лежали на нашей койке, представляя себя звездами. Теперь мы пели по утрам с определенной целью. Когда мы вылезали из кровати, один из братьев начинал петь, другой присоединялся к нему, затем еще один, и прежде чем мы осознавали это, мы уже пели на три голоса.
   Некоторые ноты я не мог взять, и неожиданно Майкл брал их с легкостью. Этот мальчик был как птичка. Он находил октавы, о существовании которых я не подозревал, и наш отец был сражен наповал. Ты мог бы сказать, что он смотрел на Майкла как на неожиданный приз в его игровом плане. Единственно, чего теперь не хватало, это правильного названия.

Продолжение следует.