Джермейн Джексон
You Are Not Alone: Michael, through a brother's eyes
(Ты не одинок: Майкл глазами брата)
Перевод Tammy2908
Предисловие:
«Это та правда, которую мы знаем. Я очень много читал о том, как люди думают, будто они знают Майкла, но эта книга рассказывает, что произошло в действительности». Книга YANA Джермейна Джексона - это с любовью написанный портрет Майкла Джексона, о глубоко личном, проливающий свет на его частную жизнь как это никогда не делалось ранее. Это приглашение познакомиться с настоящим характером Майкла, его понимания происходящего и скрытые чувства: сокровенные мысли о самом личном в человеке. Джермейн Джексон знал Майкла так, как только может знать брат. В YANA Джермейн проливает свет на человека в маске суперзвезды, на личность, слишком долго существовавшую в тени. YANA - это чествование настоящего Майкла: мальчика, спавшего с ним на одной крохотной двухъярусной кровати в доме на Джексон Стрит 2300, Гэри, Индиана; брата, с которым Джермейн разделял смех, слезы и воспоминания; мальчика, который вырос, чтобы стать легендой. Непосредственная, честная и невероятно трогательная, YANA также является и тонким, без ограничений изучением Майкла Джексона, которое имеет целью побудить к окончательному пониманию кем он был и что его сформировало. Это Майкл Джексон – человек, не легенда – каким его видит брат. Если вы любите Майкла Джексона, это единственная книга, которую вы захотите прочитать. Если вы думаете, что знаете историю Майкла Джексона, то это время подумать снова".
Эпиграф к книге:
"Я воздвиг монумент, более прочный, чем бронзовый и более высокий,чем королевский дворец Пирамид. Я не умру навсегда, и большая часть меня переживет смерть.
Я буду продолжать расти, вновь возрожденный хвалой потомков.
Гораций, 23 век до н.э."
ПРОЛОГ
2005
Зеркало в ванной комнате в маленьком отеле в Санта Марии, Калифорния, затуманено от пара - пара от моего утреннего душа столько, что мое отражение почти невидимо. Я стою около раковины, весь в стекающих каплях воды и завернутый в полотенце, и запотевшее стекло сейчас – всего лишь дымчатый холст, зовущий запечатлеть на нем мысль, которую я мысленно повторял много раз.
«МАЙКЛ ДЖЕКСОН НА 1000 % НЕВИНОВЕН» - нервно пишу я пальцем, ставя в конце точку, которую затем превращаю в рожицу-смайлик. Верь в счастливый конец.
Я пристально смотрю на эту запись и сосредотачиваюсь на отчетливо представляемом окончании всего: победа, справедливость и оправдание. Сегодня 10 марта 2005 года: день 11-й цирка, происходящего в здании суда, через который проходит мой брат, обвиненный в покушении на растление ребенка.
«МАЙКЛ ДЖЕКСОН НА 1000 % НЕВИНОВЕН» - читаю я опять. Я продолжаю пристально смотреть на верхний левый угол зеркала, наблюдая, как рожица-смайлик начинает бежать. Оставаясь неподвижным, я мысленно переношусь в прошлое, в ванную комнату Майкла в поместье Хейвенхёрст в Энсино, рядом с Лос Анжелесом – его дом до того, как он переехал в Неверленд – и знаю, что копирую в 2005 году то, что он сделал в 1982. Тогда, в верхнем левом углу его зеркала он, взяв черный маркер – чтобы он подошел по цвету к черному мрамору - небрежно написал: «ТРИЛЛЕР! ПРОДАЖИ В 100 МИЛЛИОНОВ… РАСПРОДАННЫЕ СТАДИОНЫ».
Думай об этом, вообрази это, верь в это, заставь это случиться. Преврати это своей волей в реальность, как учили нас в детстве наша мать, Кэтрин, и отец, Джозеф. «Ты можешь это сделать… ты можешь это сделать», - слышу я Джозефа, настойчиво повторяющего эти слова во время ранних, еще грубо исполняемых репетиций Джексон 5 – «Мы будем повторять это снова и снова. Пока вы не сделаете это правильно. Думайте об этом, произносите это, увидьте это, представьте себя, делающими это, отчетливо представьте, как это происходит… и это произойдет». Внуши это себе и сконцентрируйся всем своим сердцем», - более мягко добавляла мать. Это было вбито в твою голову за десятилетия до того, как стало модным позитивное мышление. Наше мышление перепрограммировано, чтобы не принимать во внимание сомнения или нерешительность.
Майкл понимал, какого масштаба будут прорыв, новшество и успех, которые он желал достичь как сольный артист, выпустив альбом Триллер, поэтому эта мысль, записанная на его зеркале, была его позитивной отправной точкой. Спустя годы после его переезда в Неверленд отчетливый след маркера выцвел, и запись, казалось, исчезла для невооруженного глаза, но она все же оставила след на стекле, потому что каждый раз, когда зеркало запотевало, все еще можно было видеть тончайшие очертания его слов – как будто это был секретный код, написанный волшебной ручкой. Пар и запотевшее стекло всегда напоминает мне о честолюбивой цели Майкла, о которой он написал.
Начиная с 80-х годов, многое из того, что он создал, не было известно никому до тех пор, пока это не было исполнено, но идея или общее представление записывалось им где-то или ручкой, чтобы он мог видеть это ежедневно, или на магнитофон, как отчетливый образ, который он мог видеть или слышать. Он ни с кем не делился идеями, потому что не желал ничьего вмешательства; сосредотачиваясь на чем-то, он полагался на интеллектуальную, внутреннюю силу. Начиная с ноября 2003 года – когда ему предъявили обвинение и арестовали – до сегодняшнего дня в марте 2005 года, ему нужна была эта сила.
Просыпаясь в 4:30 утра каждый день, пока длится суд, он настраивается, берет себя в руки, психологически готовится выдержать еще одни день ритуального унижения.
Вчера, 9 марта, Гэвин Арвизо, 15-летний мальчик, выставленный как «жертва», начал давать свои немыслимые показания, представляя графические детали. Я сидел рядом с Майклом все это время, как делал это всегда с начала суда.
Внешне мой брат воплощает образ бесчувственного человека: невозмутимый, невыразительный, почти холодный. Внутри же, закрученные на болты скобки, державшие его собранным, резко ломаются под давлением, одна за другой.
Я смотрю на написанные мной слова, постепенно исчезающие, пока в комнату врывается воздух, но желание остается неистовым: Майкл будет признан невиновным. Если бы я смог, я выгравировал бы это на памятнике на могиле своей бабушки. Думай об этом, вообрази это, верь в это, заставь это случиться. Но какое бы желание я не вкладывал в эти слова, его недостаточно для того, чтобы ушла боль и волнение, испытываемое нашей семьей. Я замечаю, что постоянно размышляю, возвращаясь к тому времени, когда мы верили, что Голливуд – это единственное волшебное место; когда мы верили в Дорогу из желтого камня (Прим. пер.: дорога из «Волшебника страны Оз»).
Я смотрю местные новости по телевидению в моей комнате, готовясь к дню 11-му суда. Я думаю о Майкле в Неверленде. Автомобили подъедут к зданию суда. Он уже четыре часа как встал, один позавтракал на серебряном подносе у себя в комнате – проводя время в одиночестве – перед тем как спустился вниз, оставив 45 минут на дорогу от дома до суда. Его распорядок – это отлаженный часовой механизм, организованный как закулисное расписание.
Я думаю о всем, чего он достиг и о всем, через что он вынужден проходить сейчас.
Как что-то настолько прекрасное превратилось в нечто, настолько извращенное и уродливое? Сделала ли это слава? Или это завершающая часть Американской мечты, когда чернокожий человек достигает успеха такой величины? Или это случается. когда артист становится большим, чем его студия звукозаписи? Или это все из-за издательских прав? Уничтожь человека, сохрани денежный станок? Эти вопросы проносятся у меня в голове.
Находятся ли все его голливудские друзья и бывшие доверенные лица, адвокаты, союзники и продюсеры в стороне, потому что они относятся к нему как к ядру, вокруг которого все вращаются – считая дружбу чем-то вроде спонсорской сделки? Что насчет тех сеющих распри людей, шепчущих в податливые уши о том, что нас, его семью, надо держать на расстоянии и нам нельзя доверять? Почему все они не находятся сейчас рядом с ним, шепча слова ободрения и поддержки?
Майкл быстро понимает, кто не является его друзьями, и что такое его семья. Но сейчас под угрозой его свобода, и все. что он построил, рискует быть разрушенным. Я хочу повернуть время вспять: поднять иглу с пластинки и вернуть нас на первый трек как Джексон 5 - время духовного единения, сплоченности и братства. «Все за одного и один за всех», - как говорила наша мать.
Я проигрываю эту бесконечную игру «Что если?» в голове и не могу не думать, что если бы мы могли – нам следовало – вести себя по-другому, особенно по отношению к Майклу. Мы слишком много держались от него в стороне, когда он требовал пространства для себя, и это позволяло стервятникам заполнять вакуум. Мы допускали туда посторонних. Я должен был сделать больше. Я должен был стоять на своем. Ворваться через ворота Неверленда, когда люди, окружавшие его, не пускали меня внутрь. Я должен был предвидеть это и быть там, чтобы защитить его. Я чувствую нарушение долга, ча сти обещания братства, которое всегда было с нами.
Звонит мобильный телефон. Это мама, ее голос звучит тревожно. «Майкл в больнице… Мы здесь с ним… Он поскользнулся и упал. Ударился спиной».
«Я еду», - говорю я, уже выходя в дверь. Моя гостиница расположена на одинаковом расстоянии от суда Санта Марии и от Неверленда, и до больницы недолго ехать. Менеджер больницы встречает меня около бокового входа, чтобы не вызвать ажиотажа.
В коридоре второго этажа госпиталя я вижу необычно много толпящихся медсестер и пациентов, и заметный шум утихает при моем приближении. Группа знакомых, одетых в темные костюмы охранников, напоминающих охранников президента, толпится около закрытой двери в отдельную комнату. Они отступают в сторону, чтобы пропустить меня внутрь.
В комнате опущены шторы.
В полумраке я вижу стоящего Майкла. одетого в нижнюю часть узорчатой пижамы и черный пиджак. «Привет, Эрмс», - говорит он почти шепотом.
«Ты в порядке?» - спрашиваю я..
«Я просто ушиб спину», - он с трудом улыбается.
Это падение на ранчо, когда он выходил из душа, причинило ему невыносимую боль, и кажется, что это окончательный удар, нанесенный в то время, когда жизнь и так наносит ему тяжелые удары. Но он же растлитель малолетнего, правильно? Он этого заслуживает, правильно? У полиции должно быть какое-то весомое доказательство, иначе его не судили бы, правильно? Публике надо много чего изучить и узнать, чтобы понять, насколько несправедлив этот суд.
Мама и Джозеф, сидящие около стены справа от меня, единственные, кто еще находится в комнате; как и я, они не знают, что еще могут сделать, кроме как быть рядом и казаться сильными. Майкл морщится от боли – в грудной клетке и нижней части спины, - но я чувствую, что его душевная боль намного сильнее.
На прошлой неделе я видел ухудшение его физического состояния, его разрушения. В 46 лет, его худое тело танцора высохло и почти превратилось в хрупкий скелет; его походка стала полной боли и запинающейся; его ослепительное великолепие свелось к этой натянутой улыбке; он выглядит исхудавшим и измученным.
Я ненавижу все, что происходит с ним, и я хочу остановить это. Я хочу пронзительно прокричать весь тот крик, которого никогда не было у Майкла.
Он стоит и говорит о свидетельских показаниях, которые давали вчера. «Они делают все это со мной, чтобы прикончить меня… повернуть все против меня. Это их план… это план», - говорит он.
Наш отец никогда не отличался глубокими эмоциональными чувствами, и пока Майкл говорит, я вижу, что его так и тянет перевести разговор на другие планы: на концерт в Китае.
«Ты выбрал неподходящее время, Джо!» - с удивлением говорит мама. «Какое другое время лучше, чем сейчас?» - это Джозеф. Очень прямой, и считающий этот перерыв вне стен суда небольшим окном как раз для обсуждения чего-то другого помимо этого суда. «Все это отвлечет его», - добавляет он.
Это не удивляет и не уводит Майкла в сторону. Как и все мы, он привык к этому и понимает, что таков Джозеф. Я истолковываю это как уловку отца отвлечься от своих собственных переживаний о происходящих событиях, на которые он не может повлиять; заглянуть в те времена после суда, когда Майкл будет свободен и опять сможет выступать. Обозначить свет в конце тоннеля. Но это не воспринимается как отвлечение, это звучит как нечто неуместное. Между тем мой брат продолжает говорить: «Что я сделал, кроме хорошего? Я не понимаю…»
Я знаю, что он думает: он не сделал ничего, кроме того, что создал музыку, которой можно наслаждаться, и направлял миру послание надежды, любви и гуманизма, и осознания того, как мы должны относиться друг к другу – особенно к детям – и все же его обвинили в том, что он обидел ребенка. Это то же самое, что судить Санта Клауса за попытку проникнуть в детскую комнату.
Нет ни малейшего доказательства, оправдывающего этот суд. ФБР знает это. Полиция знает это. «Сони» знает это. Эта неоспоримая правда будет подтверждена заявлением ФБР в 2009 году, ясно дающим понять после смерти моего брата, что никогда не существовало никаких доказательств, подтверждающих какие-либо заявления, предъявлявшиеся во время расследований, длившихся в течение 16-ти лет. В 2005 году власти просто стараются подогнать что-либо под обвинение. Думай об этом, вообрази это, верь в это, заставь это случиться. Отрицательный вариант.
Майкл, смотревший в пол, поднимает глаза. У него самый печальный вид, какой я когда-либо видел, но я чувствую, что он просто хочет говорить. До сих пор он редко проявлял перед нами свои чувства. Он всегда контролировал себя и был тверд, когда говорил о своей вере, о том, что он верит в приговор Бога, а не судьи в мантии. Но его контролируемая манера вести себя теперь покинула его, и, несомненно, вызвано это было вчерашним свидетельским показанием, да еще и усилено досадой от этого ушиба спины.
Всего это было уже слишком много.
«Все, что они говорят обо мне, неправда. Почему они говорят все эти вещи?»
«О, малыш..,», - говорит мама, но Майкл поднимает руку. Он продолжает говорить. «Они рассказывают все эти ужасные вещи обо мне. Я то. Я это. Я отбеливаю кожу. Я обижаю детей. Я бы никогда… Это неправда, все это неправда», - говорит он тихим дрожащим голосом.
Он начинает дергать свой пиджак, как сердитый ребенок, который хочет избавиться от одежды, переступая с ноги на ногу, не обращая внимания на боль в спине.
«Майкл…», - начинает мама.
Но у него на глазах появляются слезы. «Они могут обвинить меня и заставить мир думать, что они правы во всем, но они так неправы… они так неправы».
Джозеф поражен этим взрывом чувств. Мама закрывает лицо руками. Майкл дергает пуговицы и начинает высвобождаться из рукавов. Он спадает с его плеч и свисает назад с предплечий, оголяя его голую грудь.
Он рыдает. «Посмотрите на меня!... Посмотрите на меня! Я самый неправильно понятый человек в мире!» Он сломлен.
Он стоит перед нами с опущенной головой, как будто испытывая стыд. Я в первый раз вижу, в каком состоянии на самом деле его кожа, и я шокирован этим. Он настолько застенчив, что он до этого момента прятал и не показывал свое тело даже от своей семьи. Его тело светло-коричневого цвета, по которому разбросаны обширные области и пятна белого цвета, покрывающие верхнюю часть его груди; одно пятно-клякса белого цвета охватывает область ребер и живота, другое идет вниз по его боку, и пятна-кляксы охватывают одно плечо и верхнюю часть руки. Белого больше чем коричневого – его естественного цвета кожи: он выглядит как белый человек, облитый кофе. Это состояние его кожи – витилиго - про который циничный мир говорит, что его нет, предпочитая верить в то, что он отбеливает кожу.
«Я старался вдохновлять.. я старался учить…», - и его голос утихает, когда мама подходит к нему, пытаясь утешить.
«Бог знает правду. Бог знает правду», повторяет она.
Мы все окружаем его, но боль в его спине не позволяет нам крепко обнять его, но все же это поддержка. Я помогаю ему надеть пиджак. «Просто будь сильным, Майкл», - сказал я. «Все будет хорошо».
Ему не требуется много времени, чтобы взять себя в руки. Он извиняется. «Я сильный. Я в порядке», - говорит он.
Я ухожу, оставляя его с родителями, поклявшись вернуться на суд после поездки зарубеж. Братья по очереди поддерживают его, и я вернусь через несколько дней.
После того, как я ушел, охранники передают послание от его адвоката, Том Мезеро, из суда. Судья недоволен тем, что Майкл опаздывает, и если он не появится в суде в течение часа, то залог, под который он выпущен, будет аннулирован. Даже к его неподдельной боли не проявляют уважения, не верят в нее.
В гостинице я заканчиваю упаковывать вещи и смотрю по телевизору, как мой брат прибывает в суд. Прикрытый зонтом для защиты кожи от солнца, он идет шаркающей походкой, одетый точно так же, как был одет при мне: в нижней части пижамы и черном пиджаке, под который теперь надета белая рубашка. Джозеф и охранник поддерживают его с обеих сторон, чтобы он прочно стоял на ногах.
Майкл всегда хотел выглядеть во время суда безупречно и достойно, и потому тщательно выбирал свой гардероб. Он должен был весь внутренне съежится от того, что придет на суд в таком виде, в пижаме. Похоже, что весь этот цирк кренится в сторону и выходит из-под контроля… а мы пережили только лишь десять дней.
Я хватаю гостиничный телефон и звоню. Человек на другом конце провода заверяет меня в том, что мне нужно было услышать еще раз: да, частный самолет все еще имеется в распоряжении. Да, он может быть в аэропорту Ван Нюс. Да, все подготовлено. Да, мы готовы лететь куда вы захотите. Все, что требуется – предупредить за один день до вылета, и четырехмоторный DC-8 поднимет Майкла в воздух и направится на восток – в Бахрейн – начать новую жизнь вдали от мошеннического и лживого американского правосудия. После этого фарса я буду счастлив отказаться от моего гражданства и взять Майкла и его семью туда, где они не смогут даже прикоснуться к нему. У нас есть наш сторонник – наш дорогой друг. У нас есть пилот. Все подготовлено. Ни за что мой брат – невиновный человек – не попадет в тюрьму за это. Он не выжил бы там, и я не могу спокойно сидеть и даже просто размышлять об этой возможности, не говоря уж о том, чтобы наблюдать за этим в реальности.
Мы подготовили «План Б» тайком от Майкла, но когда я сказал ему не беспокоиться, потому что предусмотрен каждый сценарий, но, наверное, заподозрил что-то, но не выразил желания узнать детали. Ему и не надо знать. Пока что.
Я сказал самому себе, что как только Том Мезеро начнет предполагать, что весы правосудия склоняются не в нашу пользу, я приведу план в действие и перевезу его в аэропорт в Сан Фернандо Вэлли, недалеко от Лос Анжелеса. Мы прокрадемся с ним из Неверленда, спрятав его под одеялом, ночью. Или сделаем что-либо в этом роде. А пока я решил мысленно просчитывать это час за часом, поскольку до сего дня Том не сказал ничего, кроме как «да, этот день был для нас хорошим», даже когда давались ужасные показания. Он знает доказательные нюансы и знает когда обвинение, нанося свои удары, не попадает в цель. Мы быстро научились не делать заключений о суде на основании искаженного освещения в печати. Итак. Я выжидаю свое время, но вера забирает все мои силы и заставляет писать послания на зеркале ванной комнаты.
Я отправляюсь в путь и веду автомобиль на автопилоте, и думаю, где Майкл берет силы и веру, которые ведут его через все это. Я испытываю безмерную гордость за него - и когда он предположительно виновен и до того момента, когда доказана его невиновность, что освещается в прессе односторонне и неравномерно. Она трубит о странных и щекочущих показаниях, оставляя весомые пункты защиты лишь как дополнительную информацию в комментариях. Я помню, как начале этих слушаний в 2003 году Майкл сказал: « Ложь бежит на короткие дистанции, но правда бежит марафон… и правда победит». Самые верные слова, которые он никогда не пел в своих песнях.
Я начинаю представлять , как он выходит свободным из зала уголовного суда. Я вижу это как сцену из фильма. Когда все это закончится, я сделаю все. Что смогу, чтобы очистить его имя в глазах общественности. Самое худшее будет поз0ади. Не будет ничего. Что они смогут бросить в него. И я буду защищать его, потому что я знаю, что им движет и что дает ему силы – его сердце, его душа, его дух, его цель. Я знаю мальчика, одетого в костюм суперзвезды. Я знаю брата с Джексон Стрит 2300. Мы были в синхронном режиме с младенчества, проходя через все: мечты, Джексон 5, славу, отдельные дороги, размолвки, печали, скандалы и невозможное давление. Он плакал со мной. Я кричал ему в лицо. Он отказывался видеть меня. Он умолял меня быть с ним. Мы знаем преданность и неумышленное предательство каждого из нас. И потому, что все содержится в этой истории – в этом братстве – я знаю его характер и ум, как только может это знать подлинный кровный родственник.
Однажды, говорю я себе - когда 2005 будет в прошлом - люди дадут ему передышку и попытаются понять его, а не судить. Они будут относиться к нему с такой же мягкостью и состраданием, какие он проявлял к каждому. Они отбросят свои предвзятые мысли и посмотрят на него не только через его музыку, но просто как на человека: несовершенного, сложного, с ошибками. Как на кого-то очень отличающегося от своего внешнего образа.
Наступит день, и правда выиграет марафон…
(Продолжение следует)