Юля и Тигран. Классическая история любви в одни ворота. Предлагаю свой, как всегда «черный», вариант окончания их отношений. Рассказ называется

Отцовское тепло

 Света нигде не было. Он даже не мог понять, открыты ли его глаза, такой жирной и тягучей казалась тьма, свернувшаяся вокруг. Его тело исчезло, растаяло, растворилось, забыв о собственном существовании. Где он? Что с ним? Он лежит или стоит? Жив или мертв? Даже это невозможно разобрать в таком удушающем мире. Сколько продолжается его парение? И было ли оно? И если - да, то почему?

Темнота сжирала вопросы, заглатывая их целиком, как синий кит - планктон.

Он решил почувствовать, осталось ли у него что-то, кроме ужаса и попробовал шевельнуть рукой. Видимо, он привязан. Вторая попытка была такой же робкой, как и первая. Тело ответило сначала холодным потом, а затем - судорожными молчаливыми конвульсиями, в которых бьется любая пойманная на крючок рыба.

Он - рыба? Я - рыба? Холодная рыба? Прислушался к себе. Нет. Кажется, нет. А кто тогда трепыхался здесь, содрогаясь от липкого страха, кто так отчаянно бил головой по чему-то твердому и холодному, кто? И почему голове вдруг так холодно? Это странно. Его густые волосы никогда не дают мерзнуть. Значит, волос нет. Их обрили? Но зачем?

И снова тьма-кит оставляет вопросы без ответов.

Нужно сосредоточиться, и вспомнить, где он. Что было до того, как он стал молчаливым, дрожащим от ужаса телом. Только воспоминаний нет. Что это значит? Их нет вообще или оскверненная безволосием голова отказывается их предъявлять этому натянутому испугом истукану?…

Через вечность - знакомый женский голос:
- А, так ты уже проснулся, моя рыбка!

Свет так внезапно вспорол темноту, что он задохнулся от боли. Значит, глаза были открыты, а он и не понял. Попытался повернуть голову, но она накрепко зафиксирована лицом вверх. Зажмурился сильно-сильно, напряг слух. Тяжелое шарканье ног. Глухой стук, похоже, что-то металлическое. Скрип кресла.

- Глазки зажмурил? Боишься? Я тебя так хорошо понимаю. Да, Тиграша, это страшно, ощущать свою полную беспомощность.
- Юль, ты?
 - Неужели ты сомневался?  

Она рассмеялась так весело, непринужденно, что ему на миг показалось - все шутка. Это все ее злая шутка. Срывается на крик:
- Ты что, меня обрила!? Ты охренела!? Отвяжи меня!!! Нахрена ты меня привязала!?

Снова скрип кресла, на этот раз - пружины разомкнулись, избавившись от тяжести.
- Тише, тише, мой маленький. Это только начало.

Шаги. Звон. Запах нагретого металла.
- Какое начало, овца!? Отвяжи меня, или я за себя не отвечаю!
- Милый, ты никогда за себя не отвечал … а сейчас придется.

Снова этот веселый, радостный смех. Жуткий радостный смех. Он почувствовал резкий спазм внизу живота и если бы мог, согнулся бы от боли.
- Твою мать, развяжи меня!
- Не рычи. Разбудишь моего малыша.

Он понимает, что нужно перейти на шепот, нужно умаслить ее, уговорить, дать понять, что он не злится, он все понял, он больше не будет, он был не прав, он придурок, он, он...

- Глазки-то открой! Посмотри на меня! Посмотри на меня, ублюдок!!!

Он понимает, что другого выхода нет - только смотреть на нее, плакать, просить, умолять. Разлепляет глаза, видит ее опухшее лицо, заплывший багровым глаз, губу с засохшей корочкой крови в уголке. Привязанная голова не дает разглядеть ее обвисшие большие груди и живот, прикрытый тонким шелковым халатом, который расходится на ставших такими чужими бедрах. Бедрах, раздражавших его своим непотребным видом.

Теперь она не понимала, как могла любить это тело, почему с такой нежностью когда-то ласкала упругие узлы мышц на животе, целовала чуть припухшие губы, мечтала о настоящем тепле, когда ухом прижимаешься туда, где сердце, и слышишь глухие ровные удары, радуясь, что они - для тебя.

Сейчас это распятое веревками тело не вызывало ничего, кроме брезгливости. Сверху казалось, что он только играет в Тиграна. Его руки были слишком длинными, пальцы - вывернутыми в странном танце напряжения, член совсем крошечным, почти младенческим, а голова, абсолютно лысая, выбритая начисто ее заботливыми руками, так не похожа на ту, которую она когда-то любила.

- Пора отвечать за свои поступки, Тиграша.
- Юль, пожалуйста, ну, пожалуйста, я буду хорошим отцом! Послушай, мы еще заживем вместе, будем растить его вместе, понимаешь? Ты и я! Я извиняюсь!

Нож вошел мягко, плавно, как надо. Такое ощущение, что она каждый день вспарывала животы. Ни тени сомнения. Кровь лилась из длинного вертикального разреза, от грудины до паха. Она взяла два расширителя и раскрыла края раны так широко, как только смогла. Спокойно. Деловито. Не обращая внимания на истошные вопли тела. После того, как она вытащила комок грязных кишок и бросила их в таз, оно затихло. Только какая разница? Главное - не разбудить малыша, осторожно положить его в горячие, булькающие, вязкие внутренности папашиного живота. Пусть поспит. Ему ведь так не хватало отцовского тепла.