Про наше советское детство

Подготовленная Дмитрием Быковым толстая книга «Школа жизни» — сборник реальных воспоминаний советских школьников 70–80-х годов

Проект издательства «АСТ» «Народная книга» объединил в себе сразу несколько модных трендов: «краудфандинг» (то есть собирание «с миру по нитке»), «нон-фикшн, который интереснее фикшна» и, конечно, «бренд», — роль которого оказывается важнее роли «контента».

В данном случае в роли этого самого контента оказались короткие «невыдуманные рассказы» о школьном детстве тех, кому сейчас от «сорока с хвостиком» до пятидесяти, а в роли «бренда» выступил Дмитрий Быков — сам, помимо всех своих многочисленных занятий, школьный учитель.

Сам он во вступлении объясняет свою задумку так:

«Я отлично помню свой школьный опыт: он был отвратителен, поскольку двойная мораль уже свирепствовала и травля, столь ярко и страшно показанная Железниковым и Быковым в „Чучеле“, была уделом всех думающих детей.

Однако, помимо этой травли, оказавшейся весьма полезным опытом для постсоветского будущего, советская школа могла предложить много интересного — не зря тут существовал настоящий культ учителя. <…>

Тогдашние подростки были очень серьезными и взрослыми, интеллектуально они были богаче и самодостаточнее сегодняшних старшеклассников <…>.

Я думаю, тогдашнее поколение — равно как и школьники девяностых — многого о себе не договорило и не поняло. Нам нужно составить хронику тех лет, потому что, кроме нас, это сделать некому. Трагедию исчезновения СССР лучше всех поняли подростки, потому что их жизнь переломилась.

Сборник воспоминаний „Детство 45–53“ о послевоенных школьниках, составленный Людмилой Улицкой, стал бестселлером, но коллизии нашего отрочества были ничуть не менее драматичны.

Лучший способ разобраться в себе нынешних — это вспомнить себя тогдашних. Мы как раз входим в тот возраст, когда события двадцати-тридцатилетней давности помнятся нам лучше вчерашних. Лично для меня попытка реконструкции тех времен довольно мучительна, но и мне есть за что поблагодарить их (времена).

Надеюсь, все вместе мы составили книгу, из которой будет понятно, почему наша генерация почти все сдала и все-таки удержалась на краю пропасти».

[показать]

Ирина Красильникова
ЯЗЫК ТВОЙ — ВРАГ ТВОЙ

«Язык твой — враг твой!» — твердили мне, естественно, из лучших побуждений. Я всегда согласно кивала головой. Хотя… Как выяснилось, на латинском эта фраза звучала несколько иначе: Lingua est hostis hominum amicusque diaboli et feminarum — «Язык — враг людей и друг дьявола и женщин».

Только мне лично он другом так и не стал…

Баба Аня меня учила: «Все что-то обсуждают, а ты молчи, молчи».

Учитель химии вторил: «Запомни, ты ничем не отличаешься от других детей!.. Только немного лучше рисуешь».

«Ну вот, все дети как дети, а ты опять отличилась!» — вздыхала мама, в очередной раз посетившая школу по поводу моих «новых художеств».

Лишь один папа, к счастью, ничего не твердил. Его нельзя было волновать такой ерундой, как мое школьное поведение: он в космос ракеты запускал.

Итак, хоть мне все и «твердили», и в 1979 году, в момент написания годового сочинения по окончании девятого класса нашей московской средней школы № 531 имени Героев Перекопа я была уже вполне взрослой и, казалось бы, должна была понимать, чем грозит «свободное волеизъявление», но…

Вот уж тридцать пять с хвостиком лет я нет-нет да вспоминаю этот случай и в который раз задаюсь вопросом: что за странная муха цеце укусила меня в солнечный майский день 1979 года, на который и назначено было написание злополучного сочинения «Будущее моего города»?

Могла ли я тогда — как все — «накатать» про высотные дома из стекла и бетона, чистые светлые улицы и счастливых людей, спешащих на любимую работу»? Могла! И… не могла одновременно. Потому что одна детская обида не давала мне покоя.

Была у меня с самого раннего детства — это лет эдак с четырех — заветная мечта: мультики рисовать. Но первое же наше с мамой посещение «Союзмультфильма» показало, что мечтать об этом мне, дочке инженеров, не стоит.

Потому как в детский кружок рисованной мультипликации можно было попасть, только имея родителей-режиссеров или на худой конец какую-нибудь тетю Машу, виртуозно разливающую сок по стаканам в буфете Дома кино. Об этом и поведал нам тихонько руководитель кружка.

«Ищите дядю-режиссера, — сказал он маме на прощанье. — И я с удовольствием возьму вашу девочку: у нее рисунки добрые и живые».

«Дядю-режиссера» мне-таки через пару лет отыскали: он в местном детском садике Дедом Морозом подрабатывал. Так что в кружок желанный я попала — правда, «переростком», — и долго еще с нескрываемым изумлением взирала на детишек режиссеров, от скуки пуляющихся на занятиях шахматными фигурками.

Они ведь не по призванию сюда пришли, эти дети, не потому, что с «дядей Котеночкиным» хотели, как я, волка рисовать. Вот такая у меня была детская обида, и забыть ее, как мне этого ни хотелось, я не могла.

Итак, быстрехонько отстрелявшись в итоговом сочинении дежурными фразами про дома с яркими фасадами и простых советских трудящихся, разгуливающих в отпусках по цветущим садам далеких планет, я перечитала все написанное и… призадумалась.

Как-то фальшиво у меня получилось, хотя вроде все было правильно и красиво написано.

Нет, слишком много у нас еще несправедливости, чтобы люди ходили по улицам города с блаженно-счастливыми лицами, столь красочно мною описанными.
И черт-таки дернул меня за шариковую ручку.

А может, это ангел перышко из крыла своего услужливо протянул — как вам больше нравится. И я приписала к практически готовому сочинению одну «совершенно ненужную и глупейшую» — как меня потом убеждали учителя — фразу.

Смысл ее был в том, что главное все-таки не в домах из стекла и бетона и не в полетах на другие планеты. А в том, что в будущем у каждого человека будет любимая профессия, потому что скоро, совсем скоро исчезнет из нашей жизни всяческий блат. И если, скажем, сын дворника будет прекрасно рисовать, никто не посмеет препятствовать ему стать художником.

С сознанием выполненного долга я захлопнула тоненькую тетрадочку в зеленой обложке и отнесла ее на стол учителю… Что было на следующий день — это может представить себе лишь тот, кому повезло учиться в то время.

«К счастью, — как убеждала “мою терпеливую мать” учитель литературы, — перед тем как отправить сочинения на районную комиссию, их читают школьные учителя».

«Ну, и что нам теперь с этим делать прикажете? Тетрадки-то все помеченные, с печатью! — чуть не плакала завуч старших классов. — Ну и где, скажите на милость, ваша дочь видела в нашем социалистическом обществе блат? И слово-то ведь такое где-то услышала!»

Надо отдать должное моей маме: она лишь вздохнула и, глядя на меня, произнесла знакомое: «Ну вот, опять все дети как дети, а ты отличилась!»

Промучив нас с мамой полчаса, учителя удалились «для принятия решения». Не знаю уж, что они там с моим сочинением решили, но за содержание я схлопотала «трояк». За запретное слово «блат», не иначе.

Сейчас, по истечении стольких лет, пора бы, наверное, выбросить из головы этот случай. Но — не выбрасываю. Смеяться будете, но я до сих пор им себя «меряю и чищу». «Ну что, побоишься на сей раз слово “блат” написать?» — ехидно вопрошает Ирка-маленькая Ирку-взрослую в особо экстремальных ситуациях.

И мне очень сложно предать ту смешную девчушку, глядящую на меня чуть исподлобья.

«Ну вот, все дети как дети, а ты…» — с улыбкой отвечаю я Ирке-школьнице и… смело опять наступаю на те же грабли.