В темноте у окна,
      на краю темноты
      полоса полотна
      задевает цветы.
      И, как моль, из угла
      устремляется к ней
      взгляд, острей, чем игла,
      хлорофилла сильней.
 
      Оба вздрогнут -- но пусть:
      став движеньем одним,
      не угроза, а грусть
      устремляется к ним,
      и от пут забытья
      шорох век возвратит:
      далеко до шитья
      и до роста в кредит.
 
      Страсть -- всегда впереди,
      где пространство мельчит.
      Сзади прялкой в груди
      Ариадна стучит.
      И в дыру от иглы,
      притупив острие,
      льются речки из мглы,
      проглотившей ее.
 
      Засвети же свечу
      или в лампочке свет.
      Темнота по плечу
      тем, в ком памяти нет,
      кто, к минувшему глух
      и к грядущему прост,
      устремляет свой дух
      в преждевременный рост.
 
      Как земля, как вода
      под небесною мглой,
      в каждом чувстве всегда
      сила жизни с иглой.
      И, невольным объят
      страхом, вздрогнет, как мышь,
      тот, в кого ты свой взгляд
      из угла устремишь.
 
      Засвети же свечу
      на краю темноты.
      Я увидеть хочу
      то, что чувствуешь ты
      в этом доме ночном,
      где скрывает окно,
      словно скатерть с пятном
      темноты, полотно.
 
      Ставь на скатерть стакан,
      чтоб он вдруг не упал,
      чтоб сквозь стол-истукан,
      словно соль, проступал,
      незаметный в окно,
      ослепительный Путь --
      будто льется вино
      и вздымается грудь.
 
      Ветер, ветер пришел,
      шелестит у окна.
      Укрывается ствол
      за квадрат полотна.
      И трепещут цветы
      у него позади
      на краю темноты,
      словно сердце в груди.
 
      Натуральная тьма
      наступает опять,
      как движенье ума
      от метафоры вспять,
      и сиянье звезды
      на латуни осей
      глушит звуки езды
      по дистанции всей.

Бродский Иосиф