Это цитата сообщения вицлипуцли Оригинальное сообщение

ЖЗЛ. Impression №7

Нежданный гость вошел без стука, отбросил цилиндр в угол, удобно расположился в кресле и выжидательно взглянул на него.

- Мне плохо. Мне очень плохо. Я…болен.
- А что случилось?
- Ты не понимаешь? – он заметался по комнате.
- А ты?
- Я? Я…
Гость взъерошил светлые волосы.
- Ну, давай разбираться с начала. Ты больше не живешь в глухой деревне в убогом доме, так? Вокруг большой, красивый город...
- Нет-нет, погоди, - перебил он, - не так. Там…там была река. Она петляла в долине, изгибалась вправо-влево в лугах, в которые садилось солнце. На закате становилось тихо-тихо, как будто прозрачно, уходили дневные звуки, а вода казалась голубоватой и вязкой, как молоко, и текла-переливалась неспешно, медленно, а я смотрел, как воздух сгущается, синеет небо, потом поворачивался и бежал вверх по высокому берегу по густой траве к маленькой деревянной церквушке, потом по пыльной дороге, а пыль была сухой, теплой и мягкой, но не желтой, как днем, а серой, и когда я подбегал к избе, уже холодила ноги. Я помню, что прямо у крыльца росла сирень, и цветы у нее были такого вот вечернего синего цвета… Это вообще какая-то сумеречная призрачная синь. Осенью она становилась звонкой, холодной, деревья были будто прорисованы тонкой кисточкой, каждое по отдельности, сиротливые и голенькие, пока не выпадал снег, и тогда лес снова был одет-укрыт и плотен, и выступал, гордо поблескивая искорками-снежинками, которые обманно золотились днем, обещая огонь, и обжигая синим холодом в сумерках… А в маленькой теплой избе меня ждала мать. Она пекла пирожки, и мы с сестренкой уплетали их за обе щеки, сидя на длинной широкой лавке и болтая ногами…
- Почему ты уехал?
- Я хотел жить в городе. Но я и здесь как гость. Мне не нравится этот дом. Он такой… салонный…и этот бородач повсюду. Видеть не могу его портреты. Он смотрит, смотрит и судит! Классик! Моя третья жена – вылитый он, только бороду ей привесить. Она такая … пятитомная, графьи манеры…
- Ты ее любишь?
- Люблю? Я думал, что породнюсь с семьей. В этом ведь есть какой-то знак – я русский поэт, он русский прозаик. Мы великие… А ничего не получается. Она меня тяготит, душит…
- Может быть, ты так тоскуешь по второй жене?
- Она была странной. Чужой. Она не понимала меня, Россию. Эти ее пляски, школа, ученицы…Она вообще жила в выдуманном мире.
- Но ты же подыгрывал ей. Развесистая русская клюква – и твоих рук дело. И разве ты не благодарен ей за то, что она открыла тебя Америке?
- Ну…Америка моих стихов не признала. Где им. Зажравшиеся буржуи. Да и не перевести моих стихов, не перевести их, как я написал! Америка была без ума от нее – танцовщица, побывавшая в дикой России, в лапах медведя. Меня выводили, как этого медведя, к публике. Она им своя, а я чужой, дикий…Ну, я и старался быть диким.
- А первая жена?
- Не знаю. Я помню ее пухлогубой, веселой, с шальными глазами. Мы еще поехали куда-то втроем, и мне было важно отбить ее у другого. Вообще, этот брак был самым лучшим в моей жизни. Но мне тяжело все время быть с одной. И эти дети ... Я к ним не готов… Я сам еще не взрослый, понимаешь?
- У нее сейчас все хорошо.
- Не верю! Не может этого быть! Забыть и простить потому не могу. Не верю!!!
- А друзья?
- У меня их нет. Соперники, собутыльники, приятели…Мне не нужны друзья.
- Да ты гордишься собою? Друг мой, да ты капризный злой мальчишка! Ты не умеешь любить, быть верным, преданным, благодарным, ты не готов отвечать за свои поступки. И жалуешься, что несчастлив? Быть поэтом недостаточно для права на счастье.
- А ты злой. Ты черный человек.
- Это ты черный человек. Ты сам.
Он схватил трость с тяжелым набалдашником, размахнулся, и тысячи стеклянных осколков полетели к его ногам. Пустая зеркальная рама щерилась на него.
- Я убил его! Я убил себя. Душно, душно…Я убил…
-
Утром 28 декабря в номере гостиницы «Англетер» из петли вынули великого русского поэта Сергея Есенина.
Комната была странно пуста и чиста. Ни вещей, ни бумаг. Почти идеальный порядок нарушали только цилиндр, трость и разбитое зеркало…