— Вот вы говорите — охота…
— Я говорю?
— Ну хорошо, не говорите, думаете.
— Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы?
— Обязательно! Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.
— Господин барон вас давно ожидает. Он с утра в кабинете работает, заперся и спрашивает: «Томас, — говорит, — не приехал ещё господин пастор?» Я говорю: «Нет ещё». Он говорит: «Ну и слава богу». Очень вас ждёт.
— И когда медведь бросился на него, господин барон схватил его за передние лапы и держал до тех пор, пока тот не умер.
— А от чего же он умер-то?
— От голода. Медведь, как известно, питается тем, что сосёт свою лапу, а поскольку господин барон лишил его этой возможности…
— И, ты, что же во всё это веришь?
— Конечно. Вы же сами видели какой он худой.
— Кто?
— Медведь.
— Какой медведь?
— Которого Вы видели.
— Фрау Марта, я не расслышал: который час?
— Часы пробили 3, барон — 2, стало быть всего 5.
Ты меня заждалась, дорогая? Извини, меня задержал Ньютон.
Будем бить через дымоход.
— Попал. Утка! С яблоками. Она, кажется, хорошо прожарилась.
— Она, кажется, и соусом по дороге облилась.
— Да? Как это мило с её стороны!
— Она сбежала от меня два года назад.
— По правде говоря, барон, я бы на её месте сделал то же самое.
— Вот поэтому я и женюсь не на вас, а на Марте…
— К сожалению, при живой жене Вы не можете жениться вторично.
— При живой? Вы предлагаете её убить?
— Да упаси Вас Бог, барон!
— Но вы же разрешаете разводиться королям.
— Ну, королям в особых случаях, в виде исключения, когда это нужно, скажем, для продолжения рода.
— Для продолжения рода нужно совсем другое.
— Церковь должна благословлять любовь!
— Законную!
— Всякая любовь законна, если это — любовь!
— Что же вы посоветуете?
— Нечего тут советовать: живите как жили. Только по гражданским и церковным законам вашей женой по-прежнему будет считаться та жена, которая вам уже не жена!
— Мне сказали — умный человек.
— Ну мало ли что про человека болтают!
— Не меняться же мне из-за каждого идиота...
— Стань таким, как все, Карл! Я умоляю!
— Как все? Что ж ты говоришь? Как все… Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов, с Шекспиром не переписываться…
— А разве ночь?
— Ночь.
— И давно?
— С вечера.
— Я хотел сказать, утка готова.
— Отпусти её. Пусть летает.
— Вызовите отца на дуэль.
— Никогда!
— Но почему?
— Во-первых, он меня убьёт, а во-вторых…
— И первого достаточно.
— Мне уже 19 лет, а я всего лишь корнет! И никакой перспективы! Меня даже на манЕвры не допустили!
— Манё-ёвры!
— На манё-ёвры не допустили! Полковник сказал, что он вообще отказывается принимать донесения от барона Мюнхгаузена.
— Баронесса, как вам идет этот костюм амазонки! Рамкопф, вы, как всегда, очаровательны! Как дела, корнет? Вижу, что хорошо!
— Судя по обилию комплиментов, вы опять с плохой новостью.
— Все не так плохо…
— Человек разрушил семью, выгнал из дома жену с ребёнком!
— Каким ребёнком! Я — офицер!
— Выгнал жену с офицером!
Имеешь любовницу — на здоровье! Сейчас все имеют любовниц. Но нельзя же допускать, чтоб на них женились. Это аморально!
— Но это факт?
— Нет, это не факт.
— Это не факт?!
— Нет, это не факт. Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле.
Будучи в некотором нервном перевозбуждении, герцог вдруг схватил и подписал несколько прошений о разводе со словами: «На волю, всех на волю!»
— Так, доигрались. Дуэль! Господин Рамкопф — вы старый друг нашей семьи, вы очень многое делаете для нас, сделайте ещё одно..
— Ни, ни, ни, ни, ни
— Будьте моим секундантом.
— Никогда!
— Но почему?
— Во-первых, он убьёт и секунданта…
— Да.
— Убийца!
— Ваше высочество, может, всё дело в нашем левом крыле? Оно ненадёжно...
— Меня и центр беспокоит...
— Может, стоит всё-таки в данном случае поднять верх сверху и понизить низ снизу?
— Так и сделаем! Два ряда вытачек слева, два справа. Всё решение — в талии! Как вы думаете, где мы будем делать талию? На уровне груди!
— Гениально! Гениально, как всё истинное.
— Именно на уровне груди. Шестьдесят шесть. Я не разрешу опускать линию талии на бёдра. Сто пятьдесят пять. В конце концов, мы — центр Европы, я не позволю всяким там испанцам диктовать нам условия. Хотите отрезной рукав — пожалуйста. Хотите плиссированную юбку с вытачками — принимаю и это. Но опускать линию талии — не дам.
— Подъём в 6 часов утра!!
— Ненаказуемо.
— Ну, что вы скажете, господин бургомистр, о человеке, который ежедневно отправляется на подвиг, точно на службу?
— Я сам служу, сударыня. Каждый день к девяти утра я должен идти в мой магистрат. Я не скажу, что это подвиг, но вообще что-то героическое в этом есть.
Господи, ну чем ему Англия-то не угодила?!
Война — это не покер! Её нельзя объявлять когда вздумается! Война — это… война!
— А грудь оставляем на месте?
— Нет, берём с собой!
— Где мой военный мундир?
— Прошу, Ваше Высочество, прошу!
— Что-о?? Мне — в этом? В однобортном? Да вы что? Не знаете, что в однобортном сейчас уже никто не воюет? Безобразие! Война у порога, а мы не готовы! Нет, мы не готовы к войне!
— Господа офицеры, сверим часы! Сколько сейчас?
— 15:00!
— 15 с четвертью!
— А точнее?
— Плюс 22!
— Барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен! Вас приказано арестовать. В случае сопротивления приказано применить силу.
— Кому?
— Что кому?
— Кому применить силу в случае сопротивления, вам или мне?
— Не понял…
— Так, может, послать вестового переспросить?
— Это невозможно.
— Правильно. Будем оба выполнять приказ. Логично?
— Э-э-э…
— И это хорошо. Одну минуточку. Значит, это делается примерно так… В стороночку, господа! Вы вообще уйдите. И, конечно, танцы! Трактир всё-таки.
Всё в порядке, Ваше Высочество. Барон Мюнхгаузен будет арестован с минуты на минуту. Просил передать, чтоб не расходились.
— Пошёл он как-то в лес без ружья.
— В каком смысле без ружья?
— Ну, в смысле на медведя.
— Не на медведя, а на мамонта. Но стрелял он именно из ружья.
— Из ружья?
— Да. Косточкой от вишни.
— Черешни!
— Стрелял он, во-первых, не черешней, а смородиной. Когда они пролетали над его домом.
— Медведи?
— Ну не мамонты же!
— А почему же тогда всё это выросло у оленя?
— Это ещё что такое?
— Арестованный.
— Почему под оркестр?
— Ваше Высочество, сначала намечались торжества. Потом аресты. Потом решили совместить.
— А где же наша гвардия? Гвардия где?
— Очевидно, обходит с флангов.
— Кого?
— Всех!
— Ваше Высочество, ну не идите против своей совести. Я знаю, вы благородный человек и в душе тоже против Англии.
— Да, в душе против. Да, она мне не нравится. Но я сижу и помалкиваю!
— Нет, это не герцог, это тряпка!
— Сударыня, что вы от него хотите? Англия сдалась!
— Почему продолжается война? Они что у вас, газет не читают?
— Вспомнил! Он действительно стрелял в оленя! Но через дымоход!
— Ты не забыл, что через полчаса начнётся бракоразводный процесс?
— Он начался давно. С тех пор, как я тебя увидел.
Развод отвратителен не только потому, что разлучает супругов, но и потому, что мужчину при этом называют свободным, а женщину — брошенной.
— О чём это она?
— Барона кроет.
— И что говорит?
— Ясно что: «подлец», говорит, «псих ненормальный, врун несчастный»…
— И чего хочет?
— Ясно чего: чтоб не бросал.
— Логично.
— Карл, почему так поздно?
— По-моему, рано: не все глупости ещё сказаны!
— Как же так: 20 лет всё было хорошо, и вдруг такая трагедия!
— Извините, господин судья, 20 лет длилась трагедия, и только теперь должно быть всё хорошо!
Есть пары, созданные для любви, мы же были созданы для развода.
Якобина с детства не любила меня и, нужно отдать ей должное, сумела вызвать во мне ответные чувства. В церкви на вопрос священника, хотим ли мы стать мужем и женой, мы дружно ответили: «Нет!» — и нас тут же обвенчали. После венчания мы уехали с супругой в свадебное путешествие: я в Турцию, она в Швейцарию. И три года жили там в любви и согласии.
— Я протестую! Вы оскорбляете мою подзащитную!
— Правдой нельзя оскорбить, уважаемый адвокат!
Чтобы влюбиться, достаточно и минуты. Чтобы развестись, иногда приходится прожить 20 лет вместе.
В своё время Сократ как-то мне сказал: «Женись непременно. Попадётся хорошая жена — станешь счастливым. Плохая — станешь философом». Не знаю, что лучше.
И да здравствует развод, господа! Он устраняет ложь, которую я так ненавижу!
Уступи, Господи! Ты уже столько терпел… ну потерпи ещё немножко!
Томас, ты доволен, что у нас появилось 32 мая?
— Вообще-то не очень, господин барон. Первого июня мне платят жалование.
— Вы рады новому дню?
— Смотря на что падает. Если на воскресенье, то это обидно. А если на понедельник — ну зачем нам два понедельника?
Господи, почему ты не женился на Жанне д’Арк? Она ведь была согласна.
— Но я же сказал правду!
— Да чёрт с ней, с правдой! Иногда нужно и соврать. Понимаете, соврать! Господи, такие очевидные вещи мне приходится объяснять барону Мюнхгаузену!
— Ну вот и славно! И не надо так трагично, дорогой мой. Смотрите на это с присущим вам юмором… С юмором!.. В конце концов, Галилей-то у нас тоже отрекался.
— Поэтому я всегда больше любил Джордано Бруно…
— Не усложняй, барон. Втайне ты можешь верить.
— Я не умею втайне. Я могу только открыто.
Раз лишний день весны никому не нужен, забудем о нём. В такой день трудно жить, но легко умирать.
Я не боялся казаться смешным. Это не каждый может себе позволить.
— А что если не побояться и…
— Ликвидировать! Или… приблизить?
— Соединить!
Из Мюнхгаузена, господа, воду лить не будем! Незачем. Он нам дорог просто как Мюнхгаузен… как Карл Фридрих Иероним… а уж пьёт его лошадь или не пьёт — это нас не волнует.
Мне страшно вспомнить. Я мечтал о дуэли с отцом. Я хотел убить его… Мы все убили его… Убийцы!!!
— А гвоздики почём?
— По два талера!
— Как эт по два талера? Они ж вялые!
— Вялые. Ха-ха-ха! Наш барон, пока был жив, тоже дёшево ценился. А завял — стал всем дорог!
— В Германии иметь фамилию Мюллер — всё равно что не иметь никакой.
— Всё шутите…
— Давно бросил. Врачи запрещают.
— С каких это пор вы стали ходить по врачам?
— Сразу после смерти.
— А говорят, ведь юмор — он полезный. Шутка, мол, жизнь продлевает.
— Не всем. Тому, кто смеётся, продлевает, а тому, кто острит, укорачивает.
— Хороший мальчик?
— 12 килограмм.
— Бегает?
— Зачем? Ходит.
— Болтает?
— Молчит.
— Умный мальчик, далеко пойдёт.
Одни мои похороны дали мне денег больше, чем вся предыдущая жизнь.
Завтра годовщина твоей смерти. Ты что, хочешь испортить нам праздник?
— Сегодня в полночь у памятника.
— У памятника. Кому?
— Мне.
— Вы же умерли!
— Умер!
— Четвёртый раз гоним этого кабанчика мимо Его Высочества, а Его Высочество, извините за выражение, мажет и мажет! Прикажете прогнать пятый раз?
— Нет! Неудобно. Он его уже запомнил в лицо.
— Кто кого?
— Герцог кабанчика!
Делайте что хотите, но чтоб через полчаса в лесу было сухо, светло и медведь!
— Кстати, барон, я давно у вас хотел спросить: где вы, собственно говоря, доставали медведей?
— Уже не помню. По-моему, в лесу.
— Нет, это исключено. Они у нас давно не водятся.
Итак, господа, я пригласил вас, чтоб сообщить вам пренеприятнейшее известие. Чёрт возьми, отличная фраза для начала пьесы. Надо будет кому-нибудь предложить.
— Это не мои приключения, это не моя жизнь. Она приглажена, причёсана, напудрена и кастрирована!
— Обыкновенная редакторская правка.
— Дорогая Якобина, ты же меня знаешь: когда меня режут, я терплю, но когда дополняют, становится нестерпимо.
— А вы за это время очень изменились, господин бургомистр.
— А вы зря этого не сделали.
Фрау Марта, у нас беда: барон воскрес! Будут неприятности!
Ненавижу! Всё! Дуэль! Здесь же стреляться! Через платок!
Я на службе. Если решат, что вы — Мюнхгаузен, я паду вам на грудь. Если решат, что вы — Мюллер, посажу за решётку. Вот и всё, что я могу для вас сделать.
Господи, неужели вам обязательно нужно убить человека, чтоб понять, что он живой?!
И мой вам совет: не торопитесь стать вдовой Мюнхгаузена. Это место пока занято.
— Тебе грозит тюрьма.
— Чудесное место! Здесь рядом со мной Овидий, Сервантес… Мы будем перестукиваться.
— А ты что, и впрямь думаешь, что он долетит?
— До Луны, конечно!
— Её ж даже не видно.
— Когда видно, так и дурак долетит. Барон любит, чтоб было потруднее.
— Ну, будем исповедоваться.
— Я это делал всю жизнь. Но мне никто не верил.
— Прошу вас, облегчите свою душу.
— Это случилось само собой, пастор. У меня был друг — он меня предал. У меня была любимая — она отреклась. Я улетаю налегке.
— Ну скажи что-нибудь на прощанье!
— Что сказать?
— Подумай. Всегда найдётся что-то важное для такой минуты.
— Я… я буду ждать тебя!
— Не то!
— Я… я очень люблю тебя!
— Не то!
— Я буду верна тебе!
— Не надо!
— Они положили сырой порох, Карл! Они хотят тебе помешать!
— Вот.
Дочь аптекаря — она и есть дочь аптекаря!
Сейчас я улечу, и мы вряд ли увидимся. Но когда я вернусь, в следующий раз, вас уже не будет. Дело в том, что время на небе и на земле летит неодинаково: там — мгновения, тут — века.
Господи, как умирать надоело!
— Где командующий?
— Командует!
Присоединяйтесь, барон. Присоединяйтесь.
Да поймите же, барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем, что не врёт.
— Когда я вернусь, пусть будет шесть часов.
— Шесть вечера или шесть утра?
— Шесть дня!
Я понял, в чём ваша беда: вы слишком серьёзны. Умное лицо — это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Вы улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!
