Это цитата сообщения Оксана_Лютова Оригинальное сообщение
Популярность работ художника Макса Нонненбруха была огромна. На самом деле, этому феномену его картин можно посвятить отдельную большую статью. Но сейчас — попытаемся взять лишь самый яркий «маркер» успеха, и через него, как через своеобразную логическую «призму», продемонстрировать значимость творческого наследия художника.
"Леди в синем с каштановой ветвью"
Как Вам наверняка известно, зачастую художников, чьи работы кажутся завистникам (или придирчивым критикам) слишком уж «продуманными», «неправдоподобно» достоверными и содержащими стопроцентно узнаваемые образы и антураж,— последние обвиняют в частичном копировании или даже «калькировании» фотографических оригиналов. То есть де-факто такого автора стремятся низвести до незавидного статуса ремесленника от мира искусства живописи. А его труды признать не имеющими самостоятельной ценности.
А теперь, уважаемый читатель, вообразите себе такого мастера, который сам вдохновлял фотографов на воссоздание порождённых его дивным мастерством, великолепнейшим вниманием к самым мельчайшим штрихам, а главное — огромным природным талантом и живейшим воображением, героев антуражей и композиций.
Картины Макса отличает необычайная, выделяющая его на фоне множества выдающихся современников-символистов страсть к насыщению отдельных элементов сильнейшим эмоциональным посылом. Или, если угодно, — «зарядом». При этом в его работах не встретить избытка пафоса или попытки «соблазнить» зрителя, сыграв на первом впечатлении или попросту — на простейших инстинктах. Призванием молодого Нонненбруха, бережно сохранённым и пронесённым через всю его судьбу, изначально была и всегда оставалась его любовь к идиллическим мотивам, к следованию «заповедям» классических истоков европейской живописи. Его диалог со зрителем всегда происходит на вкрадчивых и мягких тонах, с оттенком слегка наивной доверительности.
Правда, сначала его верности своему собственному творческому видению предстояло пройти целую череду «испытаний на прочность» в виде армейской службы и обучения в мюнхенской Королевской академии искусств, где небезызвестный маэстро Линденшмит-младший пытался «выковать» из талантливого молодого человека стальной инструмент «истинно немецкого» художника той эпохи. То бишь — специалиста по историческим и жанровым полотнам, славящим (и мифологизирующим) свершения боевитых предков.
Но даже будучи обласкан критикой и обретя широкое признание в качестве адепта крайне востребованной в ту пору "национальной" живописи, он всё же без малейших колебаний вернулся к излюбленным мотивам чувственной эстетики. Когда годы учёбы остались позади и ему предоставилась возможность распоряжаться собственной карьерой. Без колебаний и сожалений с раннего детства влюблённый в классические мотивы мастер возвращается к своим излюбленным пастельным тонам, образам юных трепетных дев с бездонными сияющими очами и утончённым отсылкам к работам своих великих европейских предшественников.
Живописный дар Нолана чем-то сродни яркому и утончённому цветку, умудрившемуся пробиться к своему зрителю сквозь тернии глубоко националистических и даже милитаристических по своему духу творений его коллег, которыми было столь богато окончание XIX-го и начало XX веков.
При этом было бы совершенно неверным считать, что Нонненбрух - некий идеалист-ретроград, погружённый «с головою» в непрерывное воспроизведение образчиков живописи давно минувших лет. Напротив: именно его романтические, но вместе с тем и весьма откровенные, зачастую вызывающие зрителя на откровенные диалог о чувственной стороне красоты полотна — самые настоящие предвестники модернизма 60-70-х годов прошлого века. Просто там, где модерн старался отринуть, разрушить и тут же заменить классические приёмы и мотивы чем-то радикально новым, мастер призывает на помощь свой удивительный дар: подмечать и оживлять встававшие перед его мысленным взглядом мельчайшие детали, в совокупности способные придавать его полотнам дополнительную семантическую глубину и эстетическое совершенство.
Не в этом ли — секрет феноменальной популярности его работ? Ведь он как никто иной сумел диалектически заполнить своим творчеством некую брешь в запросах всё более «мрачнеющего» немецкого общества, тосковать по эпохе торжества романтического гуманизма? При этом оставаясь совершенно самобытен и вне конъюнктурен. Нам кажется, что мы довольно близки к истине в этом своём предположении. А что думаете об этом Вы?
"Флора", 1892