В. Шурыгин "Допрос"

...После короткого доклада комбрига и недолгого совещания, во время
которого Олег слонялся по лагерю, в сопровождении улыбчивого прапорщика,
который знакомил его с расположением бригады, его разыскал посыльный. Когда
он подошел к штабной палатке, Маринин с комбригом уже вышли на улицу.
- Ну, где тут у тебя "переговорная"? - спросил Маринин командира.

..."Переговорная" оказалась обычным "кунгом" армейского КамАЗАа. Он был
разделен надвое невысокой - по пояс пластиковой перегородкой. С одной ее
стороны был небольшой кабинет, где стоял покрытый плексигласом стол с
прикрученной к нему настольной лампой, старенький компьютер и несколько
раскладных табуреток. Другая сторона "кунга" была до потолка оббита жестью.
Там была прикрученная намертво мощными винтами к полу металлическая
табуретка, перед которой от пола до потолка проходила стальная труба. У
табуретки стояло старое мятое цинкованное ведро, наполненное наполовину
водой, которая мутно и зыбко отражала в себе потолочные фонари. В "кунге"
было зябко и, потому никто не раздевался. Маринин широко по-хозяйски сел за
стол, рядом с ним сели комбриг и начальник штаба. Еще один штабист, чернявый
юркий солдат опустился за компьютер. Олег устроился на свободной табуретке с
другой стороны стола.
- Ну, давай сюда своего афганца. - Скомандовал Маринин.
- Васильченко, давай бородатого! - негромко крикнул комбриг.
Через полминуты "корабельная" дверь "кунга" распахнулась и здоровый,
медвежеобразный прапорщик втолкнул перед собой крепкого смуглого, почти
шоколадного бородача. Руки "духа" были скованы наручниками. За ним в "кунг"
поднялся часовой. Прапор коротким тычком, словно он загонял в стойло корову,
усадил пленного на табурет за перегородкой.
- Садись, гнида! - рявкнул он лениво. Потом он обошел пленного и, встав
перед ним, дернул на себя наручники.
- Сюды руки давай! Да не дергайся, а то мозги вышибу! - афганец не знал
русского, но все понял по выражению глаз прапора. Он молча вытянул руки
перед собой. Васильченко небольшим ключом разомкнул одно из колец
наручников, потом тут же крепко перехватил освободившуюся руку своей
огромной лапищей и, заведя ее за трубу, вновь "хрумкнул" закрываемым
"браслетом". Теперь пленный был прикован к трубе.
- Свободен! - бросил Васильченко часовому и, тот, бросив короткое
"Есть!" - вышел на улицу.
Сам Васильченко остался стоять рядом с "духом". Он только скинул бушлат
и остался в линялом темно-зеленом .

Все молчали. Афганец угрюмо, исподлобья бросал, на сидящих за
перегородкой офицеров, быстрые, настороженные взгляды. Олег заметил, как на
его леке вдруг торопливо забилась какая-то жилка.
Маринин внимательно и неторопливо осмотрел пленного. Лицо полковника,
вдруг, закаменело и стало жесткой, холодной маской. Тишина просто давила на
уши.
Афганец судорожно сглотнул.
- Как его зовут? Откуда он родом? - наконец негромко спросил Маринин.
Прошла секунда, другая... Маринин бросил на Олега быстрый хлесткий
взгляд. "Идиот! Переводи!" - обожгла Олега мысль. И, спохватившись, он
повернулся к пленному.
- Есм-е то чист? - торопливо произнес он, заученную фразу.
Афганец удивленно посмотрел на него. Он явно не ожидал услышать здесь,
за полторы тысячи километров от Родины родную речь.
- Аз коджо-йе афгонестон хасти? - Олег знал, что сейчас пленный
пытается сообразить, как этот юнец так хорошо, без малейшего акцента, да еще
с западным наречием может говорить на его родном "фарси"? И это был миг
маленького торжества лейтенанта Кудрявцева. Ради этих секунд изумления врага
стоило потратить тысячи часов на заучивание чужих слов, проникновение в
ткань чужой речи, терпеливого "вылепливания" собственной гортани и мышц
языка под чужие звуки, чужое произношение, и даже чужое дыхание. Ведь
горловые и шипящие звуки требовали совершенно иного типа выдоха. Короткого,
хлесткого как удар...
Кудрявцев торжествовал. Он смотрел на пленного и пытался увидеть себя
его глазами. ...Чужой офицер перед ним безжалостно вторгся в святая святых -
в язык, и тем делал совсем беззащитным. Теперь каждая его фраза, каждое его
слово будет понятно этим "шурави". Лейтенант лишал его права даже страдать
на собственном языке...
- Камиль Джидда аз Кандагар хастам.
- Его зовут Камиль Джидда. Он родом из Кандагара.
- Сколько ему лет? - спросил Маринин и, в глазах полковника ему
почудилась нотка уважительного удивления по отношению к Олегу.
- ...Тридцать два - перевел ответ Кудрявцев.
- Как давно он находится на территории России? В чьем отряде воевал?
- Че вахт ба русия омади?... - чужой язык буквально лился с губ
Кудрявцева. ....
- ...Он находится на территории Ичкерии, и на территорию России никогда
не ступал. Это русские пришли сюда. Он воевал в отряде амира Абу Вали...
- Повтори ему вопрос, когда он прибыл сюда? И кем он был в отряде?
Афганец выслушал вопрос, но отвечать не торопился. Напряженный,
настороженный он напоминал сейчас дикое, загнанное в угол животное, готовое
в любой момент бросится на загонщиков, но сталь наручников не давала это
сделать...
- Переведи! - В глазах Маринина вдруг полыхнул незнакомый черный огонь.
- Я задаю вопросы - он отвечает. В молчанку я ему играть не дам! Или он
хочет вспомнить, как русский "спецназ" развязывает языки? Когда с кем и
откуда он пробрался сюда?
Олег перевел. В глазах афганца мелькнула неясная тень растерянности.
- Ман инджо аз саур астам...
- Он здесь с мая. В апреле его отряд прибыл в Грузию. Здесь их
разделили на две группы и в конце мая на машинах перевезли через горы в
Аргун.
- Сколько было человек в группе? Кто был старший? Где их вербовали и
кто?
- ...В группе было восемнадцать человек. Старшим был иорданец Абдалла,
он же и пригласил их в Чечню. Абдалле его порекомендовал мулла мечети Аль
Саиб, при которой он когда-то учился. Остальных так же набирали из
Кандагара.
- Где сейчас его группа?
- Дар горуп-е то чанд нафар буданд?
Афганец бросил на Олега быстрый ненавидящий взгляд. Слова родного языка
загоняли его в угол, и он ненавидел этого молодого "шурави" за то, что тот
не давал ему отгородиться от всех спасительным непониманием...
- Намигуйам!
Афганец гордо вскинул голову и посмотрел на полковника.
- Он говорит, что не предаст своих братьев по вере.
Ничто не изменилось в лице Маринина. Он вел незримый поединок с
пленным, ломал его, колол, давил...
- Васильченко! - негромко, одними губами бросил он, не отрывая взгляда
от глаз пленного.
Прапорщик, все это время неподвижной глыбой стоявший над афганцем,
шевельнулся, и через мгновение его огромный кулак мощным поршнем впечатался
в тело "духа". От удара тот буквально сложился пополам, и слетел с табурета.
Но прапор не дал "духу" упасть. Он рывком поднял его с пола, потянул на себя
и, перехватив, хрипящего в судороге боли "духа", за кисти, зацепил их
наручниками за крюк под потолком.
...Удары вонзались в тело афганца как молоты, сминая, разбивая, мозжа
внутренности, ломая ребра. Тот не кричал, нет. Для этого ему просто не
хватало воздуха, в легких. Он только хрипел, и как-то по бабьи ахал при
каждом ударе.

Олег ошарашено смотрел на это.
...Впервые в жизни перед ним так открыто, без смущения и стыда, без
пощады и правил, забивали человека... Раскрасневшийся, вспотевший
Васильченко работал как хорошо отлаженный механизм. Размах, удар на выдохе!
Вдох. Размах, удар на выдохе!..
Хрипы, стоны, мясистые шлепки ударов.
- Сучара! Уебок! Да я тебя порву как манду! - хрипло рычал прапор,
заводя сам себя, страшными, грязными ругательствами...
И вид этого избиения, вдруг, взорвался в Кудрявцеве диким необъяснимым
стыдом. Он почувствовал, как лицо его заливает багровый жар, словно его
поймали на чем-то запретном, унизительном. Словно смотреть на это нельзя,
запрещено.
Олег быстро, что бы никто не заметил, скосил глаза на окружающих.
С лица Маринина ушло окаменение и, в глазах его была только какая-то
усталость, опустошение...
Комбриг бесстрастно и отстранено наблюдал за происходящим, накручивая
на палец ус.
Начальник штаба курил, стряхивая пепел в латунное донце от снаряда.
Солдат за компьютером деревяно пялился глазами в пустой экран
монитора...
...Наконец "дух" обмяк и повис на трубе.
- Хорош, Марат! - так же негромко окликнул прапора Маринин. Приведи его
в себя!
Прапорщик разжал кулаки. Вытер рукавом пот со лба. Подхватил за кисти,
обвисшего, "духа", как тушу снял его с крюка, усадил на табуретку. Потом за
подбородок поднял его голову. Зачерпнул кружкой воду из ведра и плеснул ее
"духу" в лицо.
- Ну, ты, пидор кандагарский! Глаза отрой! - Васильченко несколько раз
хлестко ударил афганца ладонью по щекам.
"Убил!" - обожгла Олега мысль. - "Так просто, взял и убил..."
Но "дух" неожиданно дернулся, отворачиваясь от пощечин запрокинул
голову. Открыл глаза.
Васильченко выпрямился.
Афганец обвел всех мутными, полубезумными от пережитой боли глазами.
Было слышно, как хрипло и тяжело он дышит. Неожиданно, с угла рта, по
подбородку потекла тонкая струйка слюны смешанной с кровью...
- Он будет говорить?
Олег перевел.
Афганец заговорил. Но уже незнакомым севшим, надтреснутым голосом. Было
видно, что каждое слово болью отдается в его изуродованном теле.
- ...Он говорит, что два его брата погибли в бою с русскими под
Кундузом, третьего брата до смерти запытали в "хаде". Отец умер от голода в
Пешаваре. И он счастлив, что скоро с ними встретиться в раю. Он жалеет, что
мало убил русских за это время. Но он сам свежевал их как баранов. Всех
русских надо резать как свиней.
...Он говорит, что русские уже не те. Они стали трусливы и робки как
бабы. Боятся воевать. Могут только бомбить и стрелять из пушек. Один чеченец
стоит трех русских солдат. И с Чечней теперь весь мусульманский мир. И они
поставят Россию на колени...
- Хорош демагогии! Он будет говорить? -нетерпеливо перебил его Маринин
Олег перевел и неожиданно поймал себя на ощущении, что старается
говорить как можно безразличнее, всем своим видом пытаясь показать пленному,
что он только переводчик и ничего кроме этого. Этот стыд перед афганцем
вдруг разозлил Кудрявцева.
"Он - сука! Наемник! Мразь! Он резал наших, пришел сюда нас убивать! А
я разнюнился как тряпка. Это война!"

Афганец ответил, что его могут забить до смерти, но он никого не сдаст.
Маринин разочарованно вздохнул, потом неторопливо поднялся.
- Это мы поглядим. Васильченко, мы в штаб, а вы с Кудрявцевым
поработайте с ним. Как будет готов - дашь знать!
- Есть! Усе зробимо, товарищу полковник!
Васильченко отодвинулся, пропуская мимо себя к выходу офицеров. Потом,
когда дверь за ним закрылась, прошел в дальний угол "кунга" и, из небольшого
настенного ящика, достал замотанный в провода и резиновый медицинский жгут
полевой телефон без трубки.
- Ну, урод, ты сейчас ты запоешь! - сказал прапор, поворачиваясь к
пленному.
Афганец испуганно сжался.
Но Васильченко легко, словно пушинку оторвал его от табурета и вновь
подвесил за наручники к потолку. Потом достал из ножен на поясе нож и одним
резким движением разрезал грязные камуфлированные штаны и синие, байковые
кальсоны, обнажая серые худые ягодицы. Потом наклонился и сдернул штаны до
колен.
Афганец забился как пойманная на крючок рыба, но Васильченко впечатал
"духу" в поясницу кулак и тот, охнув, обвис.
Потом прапорщик деловито и быстро раскрутил провода. Один из них он,
приподняв длинную полотняную рубаху, воткнул между ягодиц пленного, другой
крепко обкрутил вокруг лица и, разжав стиснутые зубы "духа" воткнул конец
провода ему в рот. После чего жгутом ловко стиснул челюсти так, что "дух"
мог только мычать, но даже выплюнуть провод не мог.

- Лейтенант, спроси эту манду, будет он говорить или нет?
Холодея от предчувствия чего-то ужасного, запретного, Олег перевел. И в
впервые от себя добавил.
- Богу! Ин афрод шухи намиконанд! Инджо то ро месле саг микошанд .
Но это его участие, вдруг, зажгло яростью лицо душмана. Стянутые жгутом
челюсти не давали ему говорить и он только что-то промычал, зло сверкая
налитыми кровью глазами.
- Ясно! Можешь не переводить. - Нука, лейтенант, отойди в сторонку. А
то сейчас его так начнет колотить, что мал - мала зашибить может.
Олег сделал шаг назад. За его спиной зажужжал генератор телефона.
"Дух" вздыбился, словно неведомая сила схватила его и подбросила в
верх. Глаза его вылезли из орбит, а из-под рубахи на ноги и штаны вдруг
брызнула струя, растекаясь по грязному полу пенной, мутной лужей.
"Обоссался!" - обожгло Олега, и от ощущения гадливого позора этой
картины его передернуло...
За спиной вновь зажужжал генератор.
Духа выгибало, корчило и трясло, словно в него вселилось сотня бесов.
Наконец он вновь потерял сознание. В ноздрях и углах губ пузырилась кровавая
пена. Васильченко поставил телефон на полку и подошел к духу. Окатил его
водой из кружки, пощечинами привел в себя. В глазах "духа" застыл ужас.
- Он будет говорить?
Олег торопливо перевел.
Дух что-то промычал.
- Пусть головой кивнет.
- То гап мизани?
Пленный замолчал.
- Хоп!
Васильченко вновь снял с полки телефон...

Все слилось в один непрекращающийся кошмар. Судороги, корчи и мычание
"духа", матерщина Васильченко, жужжание генератора, вонь мочи, кровь, пена,
глухие шлепки ударов. "Он будет говорить?"...
Олегу казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Что все это просто
наваждение, мерзкий сон. Ему хотелось вскочить, распахнуть дверь и
исчезнуть, оказаться дома в Москве, в кабинете отца. Среди книг и семейных
реликвий. Но он знал, что это невозможно. Гнал от себя слабость. "Ты хотел
узнать войну. Так вот она война. Это и есть война. Это твоя работа, ты сам
ее выбрал. И не смей отводить глаза, сука!"
Он уже просто ненавидел этого духа и желал только одного, что бы тот,
наконец, сдох, и с его смертью все это закончилось.
И все закончилось...

- ...Он будет говорить?
Истерзанный, полуживой дух слабо закивал головой.
Прапорщик распустил жгут, выдернул из его рта провод.
- Ты все расскажешь?
Олег перевел.
- Хуб! Ман родже ба хама чиз мигуйам!...- прохрипел дух.
- Он все расскажет. - с облегчением перевел Олег.
- Хоп! Тогда зови полковника...


- ...Когда ты в последний раз видел Хаттаба?
..."Дух" отвечал почти шепотом. Чувствовалось, что каждое слово дается
ему с трудом, при каждом вдохе внутри его что-то клокотало и сипело. Но ни у
кого вокруг Олег не видел жалости в глазах. Пленный их интересовал только
как "язык", как запоминающее устройство из чьей памяти они должны извлечь
как можно больше.
- Это точно было в Хатуни? Или он не знает?
- ...говорит точно в Хатуни.
Допрос шел уже третий час. Вопросы следовали один за другим, часто
перекрещиваясь, возвращаясь друг к другу. Менялись кассеты в диктофоне.
Афганец отвечал механически, без эмоций, словно большая кукла. Из него
словно выдернули какой-то опорный стрежень. Он уже ничем не напоминал того
злого, высокомерного душмана, которого несколько часов назад завели в этот
"кунг". Теперь это был просто сломленный, раздавленный и жалкий человек.
Наконец, Маринин откинулся на спинку кресла. Окинул "духа" долгим
взглядом. И под этим взглядом "дух" как-то съежился, сжался, опустил голову.
- А говорил - не предаст братьев по вере... - в голосе полковника
Кудрявцеву почудилось снисходительное презрение. И это презрение к
сломанному им же пленному, вдруг отозвалось в Олеге невнятной неприязнью.
"Неужели ему его не жалко? Как он может быть таким жестоким?.."

- Ладно! С этим - хорош! - Маринин хлопнул себя по карману, доставая
мятую мачку сигарет - Пора перекурить и свежего воздуха глотнуть!
- Куда его? В "зиндан" или в яму? - совершенно буднично спросил,
поднимаясь из-за стола, комбриг.
- В "зиндан"! Подержи его еще пару дней. Поработайте с ним. Может быть,
еще что-нибудь вспомнит...

http://www.lib.ru/MEMUARY/CHECHNYA/died_captain_letters.txt