 [показать]
Если бы Елена Довлатова была действительно возмущена самим фактом появления книги, она бы подала в суд сразу. Мы и рассчитывали на то, что она сделает это сразу. Прошел год после выхода книги в свет, накаких претензий со стороны Довлатовой не было, и мы решили, что она отнеслась к нашей идее с пониманием.
Я хорошо о ней подумала, и зря. В общем, ничего необычного. Русским писателям всегда не везло на жен. У Довлатова было несколько жен и много детей. Если завещания не было, то все они обладают равными долями в его наследстве.
 [410x364]
Сережа Довлатов в Лиссабоне. Рисовал Иосиф Бродский
[показать]
"Толстый застенчивый мальчик... Бедность... Мать самокритично бросила театр и работает корректором...
Школа... Дружба с Алешей Лаврентьевым, за которым приезжает "форд"... Алеша шалит, мне поручено воспитывать его... Тогда меня возьмут на дачу... Я становлюсь маленьким гувернером... Я умнее и больше читал... Я знаю, как угодить взрослым... Черные дворы... Зарождающаяся тяга к плебсу... Мечты о силе и бесстрашии... Похороны дохлой кошки за сараями... Моя надгробная речь, вызвавшая слезы Жанны, дочери электромонтера... Я умею говорить, рассказывать... Бесконечные двойки... Равнодушие к точным наукам... Совместное обучение... Девочки... Алла Горшкова... Мой длинный язык... Неуклюжие эпиграммы... Тяжкое бремя сексуальной невинности...
[показать]
1952 год. Я отсылаю в газету "Ленинские искры" четыре стихотворения. Одно, конечно, про Сталина. Три - про животных... Первые рассказы. Они публикуются в детском журнале "Костер". Напоминают худшие вещи средних профессионалов... С поэзией кончено навсегда. С невинностью - тоже...
Аттестат зрелости... Производственный стаж... Типография имени Володарского... Сигареты, вино и мужские разговоры... Растущая тяга к плебсу. (То есть буквально ни одного интеллигентного приятеля. )
Университет имени Жданова. (Звучит не хуже, чем "Университет имени Аль Капоне")... Филфак... Прогулы... Студенческие литературные упражнения... Бесконечные переэкзаменовки... Несчастная любовь, окончившаяся женитьбой...
[показать]
Знакомство с молодыми ленинградскими поэтами - Рейном, Найманом, Бродским...
[показать]
Найман, Эра Найман, Рейн, кто-то /не знаю/, лежит Бродский.
1960 год. Новый творческий подъем. Рассказы, пошлые до крайности. Тема - одиночество. Неизменный антураж - вечеринка. Выпирающие ребра подтекста. Хемингуэй как идеал литературный и человеческий... Недолгие занятия боксом...
Развод, отмеченный трехдневной пьянкой... Безделье... Повестка из военкомата... За три месяца до этого я покинул университет. В дальнейшем я говорил о причинах ухода - туманно. Загадочно касался неких политических мотивов. На самом деле все было проще. Раза четыре я сдавал экзамен по немецкому языку. И каждый раз проваливался. Языка я не знал совершенно. Ни единого слова. Кроме имен вождей мирового пролетариата. И наконец меня выгнали. Я же, как водится, намекал, что страдаю за правду. Затем меня призвали в армию. И я попал в конвойную охрану. Очевидно, мне суждено было побывать в аду...
[показать]
 [359x393]
Шарж Майка Уордена
Дорогой Сергей Довлатов!
Я тоже люблю Вас, но Вы разбили мне сердце. Я родился в этой стране, бесстрашно служил ей во время войны, но так и не сумел продать ни одного рассказа в «Нью-Йоркер». А теперь приезжаете Вы, и - бах! - Ваш рассказ сразу печатают. Что-то странное творится, доложу я Вам.
Если серьезно, я поздравляю Вас с очень хорошим рассказом и поздравляю «Нью-Йоркер» с публикацией наконец-то подлинно глубокого рассказа универсальных качеств. Как Вы, конечно, уже поняли, большинство рассказов в этом журнале посвящено радостям и печалям верхушки среднего класса. До того, как Вы появились, в «Нью-Йоркере» не часто писалось о тех, кто бы не мог быть постоянным читателем «Нью-Йоркера».
Я многого жду от Вас и Вашего творчества. У Вас большой талант, и Вы отдаете его этой безумной стране. Нам повезло, что Вы здесь.Ваш коллега - Курт Воннегут
Сейчас очень модно рассуждать на тему – кем бы были кумиры минувших дней, доживи до светлого сегодня? Например, Высоцкий – стал первым артистическим олигархом, собирал стадионы или тихо пил абсент на вилле жены под Парижем?
Или Цой – гонял чаи в Кремле, пел в тысячный раз на Васильевском спуске о жажде перемен или возглавил марш несогласных?
Насчёт Довлатова у меня сомнений нет – у Сергея Донатовича не было не малейшего шанса прожить дольше.
Смотрите сами, в своих четырех томах он написал обо всём, что знал лично, и то много возвращений и повторов. Честно говоря, «Филиал» и американские рассказы, пусть немного, но слабее остального творчества. Такое впечатление, что Довлатов потерялся, его размеренная американская жизнь не приносила главного – темы. То самое пресловутое пограничное состояние, так измотавшее его сердце в Союзе, ушло, а освободившееся место не хотело заполняться. Но стать великим с таким мизерным объемом материала, который филологи брезгливо обзывают беллетристикой, 20 лет после смерти издаваться миллионными тиражами – для этого надо быть действительно ВЕЛИКИМ ПИСАТЕЛЕМ.
[показать]
Одно из первых чтений в Нью-Йорке 1979 год
Я не думаю, что новаторство - его самая главная черта. Есть еще другие черты. Я расскажу одну историю.
Однажды мы гуляли вместе и я вспомнил слово, которое ввели в литературный обиход акмеисты - ясность. Это очень важное качество. Я никого не знаю более близкого, чем Сережа Довлатов к основоположнику русской литературы Александру Сергеевичу Пушкину.
Его проза - она прозрачна, ясна, в ней нет никаких завихрений. Сережа очень ясный. И эта прозрачность - абсолютно редкое в современнной литературе качество, он краток и непритязателен. И он обладает поразительным чувством юмора. Все, о чем он пишет, даже трагическое, очень смешно, он пишет легко и свободно. Так получается, когда читаешь.
На самом деле он писал тяжело, а в последние годы ему плохо писалось, у него был творческий кризис. Но притягивают эта легкость и ясность, представление о читателе, который будет тебя не только читать, но и слушать, это чувство юмора, обращенное не только на ситуацию, но и на себя, потому что авторский персонаж, рассказчик тоже смешон.
[показать]
В редакции газеты "Новый американец" 1980 г.
 [700x598]
А как сложилась в Америке судьба Довлатова. Мне кажется, судьба к нему была здесь очень несправедлива и только после того, как его признали в России, сюда пришла его слава, уже через годы после его смерти.
Сережа относился к литературу как к храму. Весь ужас своей жизни он в литературу не вложил. А жизнь была ужасна. Литературная судьба не сложилась у него в России, в Ленинграде. Он бежал из Ленинграда в Таллин, надеясь, что туда не дойдут длинные руки КГБ. Но длинные руки КГБ оказались длиннее ног беглеца. Там тоже запороли две его книги. Тогда ему ничего не оставалось, как эмигрировать в Америку.
В Америке он занимался ювелирной бижутерией, пока он не нашел какую-то халтуру на радио "Свобода". Да, радио давало ему деньги, да, через радио его узнал широкий русский читатель, но это была абсолютная поденщина. Для него это была поденщина, а не литература. Он говорил мне, что мечтает получить какой-то грант, но грант он не получает, а все новые заказы на поденщину.
У него была мечта послать подальше халтуру, которая уничтожала его жизнь, не давала ему писать столько, сколько он хотел писать. Он печатался в самом престижном американском литературном журнале "Нью-Йоркер", у него выходили книги на английском.
[показать]
На 14-й улице Манхеттена
О причинах эмиграции
«Я уехал, чтобы стать писателем, и стал им, осуществив несложный выбор между тюрьмой и Нью-Йорком. Единственной целью моей эмиграции была творческая свобода. Никаких других идей у меня не было, у меня даже не было особых претензий к властям: был одет, обут, и до тех пор, пока в советских магазинах продаются макаронные изделия, я мог не думать о пропитании. Если бы меня печатали в России, я бы не уехал».
(Из интервью «Писатель в эмиграции», журнал «Слово— Word», № 9, 1991)
Об Америке
«Единственная страна на земном шаре, где человек непонятного происхождения, владеющий восточноевропейским языком, будет чувствовать себя естественно,— это Америка. Нью-Йорк— это филиал земного шара, где нет доминирующей национальной группы и нет ощущения такой группы».
(Из интервью «Дар органического беззлобия», журнал «Огонек», № 24, 1990)
«Десять лет я живу в Америке, причем не просто в Америке, а в безумном, дивном, ужасающем Нью-Йорке, и все поражаюсь отсутствию хамства. Все, что угодно, может произойти здесь с вами, а хамства все-таки нет».
(Из статьи «Это непереводимое слово— „хамство“»— оттиск из архива издательства „Серебряный век“)
«Наиболее оптимальные условия для существования человека создает та система, внутри которой я нахожусь сейчас. Она несовершенна, она очень далека от идеала, но ничего более пристойного, согласуемого с человеческим достоинством, мне видеть не доводилось. Это оптимальный вариант, который позволяет каждому человеку избрать тот образ жизни, который ему нужен».
(Видеоинтервью с Сергеем Довлатовым, записанное в Нью-Йорке в январе 1989 г.)
О Нью-Йорке
«Этот город— серьезное испытание воли, характера, душевной прочности. Здесь у тебя нет ощущения гостя, приезжего, чужестранца. И нет ощущения дома, пристанища, жилья. Есть ощущение сумасшедшего корабля, набитого миллионами пассажиров. Где все равны...».
О русских писателях за границей
«Русские писатели за границей вообще очень редко переходили на иностранную тематику. Бунин написал шедевр „Господин из Сан-Франциско“, но иностранец у него условный, все проблемы разрешаются на метафизическом уровне, нет живого лица, тем более, что герой— мертвец. Так что даже Бунин не решился изобразить (а, может, и не сумел изобразить) живой туземный характер. Даже у Набокова, заметьте, русские персонажи— живые, а иностранцы— условно-декоративные. Единственная живая иностранка у него— Лолита, но и она по характеру— типично русская барышня».
(Из интервью «Писатель в эмиграции», журнал «Слово— Word», № 9, 1991)
О русской литературе и писателях
«Большинство русских авторов любит поучать читателя, воспитывать его. Причем иногда в довольно резкой, требовательной форме. Черты непрошеного мессианства раздражают западную аудиторию. Здесь этого не любят. И не покупают. <…> Русская литература зачастую узурпирует функции Церкви и государства. И рассчитывает на соответствующее отношение».
(Из выступления «Как издаваться на Западе?», опубликованного в книге Энн Арбор «Третья волна: российская литература в эмиграции», 1984 г.)
«В России писатель— это общественная фигура, это целое учреждение, на которое люди смотрят с благоговением и надеждой. Россия традиционно литературная, если можно так выразиться— литературоцентрическая страна, где литература, подобно философии, берет на себя задачи интеллектуальной трактовки окружающего мира и, подобно религии, взваливает на себя бремя нравственного воспитания народа. <…> Я говорю о национальной традиции, с которой большевики ничего не смогли поделать».
(Из интервью «Писатель в эмиграции», журнал «Слово— Word», № 9, 1991)
«Отношение к писателям в России напоминает отношение американцев к кинозвездам или спортивным чемпионам, так что, если бы в Советском Союзе существовала телевизионная реклама, то в перерывах между фильмами появлялись бы на экране не Фара Фосет и не Мухаммед Али, а Курт Воннегут, Апдайк и Айзек Башевис Зингер».
(Из статьи «Блеск и нищета русской литературы», журнал «Новый американец», 1982, № 111)
О Пушкине
«Пушкин был не художником по преимуществу, и тем более, не художником по роду занятий, а исключительно и только художником по своему физиологическому строению, если можно так выразиться, его сознание было органом художественного творчества, и все, к чему он прикасался, становилось литературой, начиная с его частной жизни, совершившейся в рамках блистательного литературного сюжета, украшенного многочисленными деталями и подробностями, с острым трагическим эпизодом в финале».
(Из статьи «Блеск и нищета русской литературы», журнал «Новый американец», 1982, № 111)
О Чехове
«Антон Павлович Чехов— первый истинный европеец в русской литературе, занимавшийся исключительно художественным творчеством и не запятнавший себя никакими общественно-политическими выходками и фокусами. Чехов первым добился широкого признания на Западе, лучшие американские писатели охотно говорили о том влиянии, которое оказало на них творчество Чехова, и остается лишь добавить, что у себя на родине Чехов был при жизни объектом самой разнузданной и оскорбительной травли со стороны литературных критиков школы Белинского, Чернышевского и Добролюбова».
(Из статьи «Блеск и нищета русской литературы», журнал «Новый американец», 1982, № 111)
Об Иосифе Бродском
«Надежду на возрождение русской словесности дает мне то, что в литературе продолжает трудиться один гениальный русский писатель. Это Иосиф Бродский».
(Из статьи «Блеск и нищета русской литературы», журнал «Новый американец», 1982, № 111)
«Мне кажется, Бродский успешно выволакивает русскую словесность из провинциального болота».
(Из выступления «Как издаваться на Западе?», опубликованного в книге Энн Арбор «Третья волна: российская литература в эмиграции», 1984 г.)
1.
 [700x425]
Иосиф Бродский, Петр Вайль, Сергей Довлатов. Фото Натальи Шарымовой
Об американской литературе
«Когда мы были молодыми людьми и учились в Ленинградском университете, мы очень увлекались американской литературой, к преимуществам которой, в первую очередь, относились точность, лаконизм, юмор и выразительность в изображении обыденной жизни. Когда мы читали Тургенева, нам всегда трудно было себе представить, может или не может герой Тургенева переплыть озеро. Когда ты читаешь американскую прозу, всегда более или менее понятно, на что способен тот или иной человек. Эта литература была земной, это было коротко, смешно умно, дельно. И когда я говорю коротко, я имею в виду не объем книги, а соответствие количества драматизма количеству написанных слов».
(Видеоинтервью с Сергеем Довлатовым, записанное в Нью-Йорке в январе 1989 г.)
Об американском читателе
«Американцы <…>, в отличие от русских читателей, предпочитают собственную (а не импортную) литературу и проблематику. У них настолько динамичная страна, здесь столько всего происходит, что просто нет сил заниматься еще и заморскими проблемами. Здесь даже существует отчасти почтительное, но в большей степени ироническое выражение— „европейский стиль“. Так говорят о глубоких, изящных, но явно некоммерческих книгах, мол, это замечательно, но нам это не подойдет».
(Из интервью «Писатель в эмиграции», журнал «Слово— Word», № 9, 1991)
О детях
«Выяснилось, что дети— это не капиталовложение, не объект для твоих сентенций и не приниженные существа, которых ты почему-то должен воспитывать, будучи сам черт знает кем, а что это какие-то божьи создания, от которых ты зависишь, которые тебя критикуют и с которыми ты любой ценой должен сохранить нормальные человеческие отношения. Это оказалось самым важным».
(Из интервью «Дар органического беззлобия», журнал «Огонек», № 24, 1990)
[показать]
|
|
