Фаворитки Людовика XIV
09-03-2011 01:31
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Это цитата сообщения Алевтина_Князева Оригинальное сообщение
Фаворитки Людовика XIV
Людовику XIV как бы на роду было написано быть баловнем судьбы. Само рождение его, после двадцати пяти лет супружеской жизни его родителей, могло служить хорошим предзнаменованием. Пяти лет от роду он уже сделался наследником прекраснейшего и могущественнейшего из престолов Европы. Франция находилась тогда во главе культурных движений времени. Благодаря королевам Марии Медичи (итальянке) и Анне Австрийской (испанке) цивилизация Италии и Испании была перенесена на французскую почву и дала там могучие ростки. Другие женщины завершили начатое. Король вовремя взял бразды правления в свои руки и, благодаря участию женщин, его главных, если не единственных советниц, поднял страну на головокружительную высоту могущества и блеска. Его вскоре начали называть «королем-солнцем». Его обожали. Высокого роста, красавец с темными локонами, правильными чертами, цветущим лицом, изящными манерами, величественной осанкой, к тому же повелитель великой страны, он действительно производил неотразимое впечатление. Ко всему этому нужно прибавить любящее сердце, быстро воспламенявшееся в присутствии смазливого личика. Могли ли не любить его женщины? Могли ли не тянуться они к нему, как тянутся миллионы подсолнечников к своему яркому божеству — солнцу?
В молодые годы Людовик питал нежное чувство к Марии Манчини, племяннице кардинала Мазарини, и думал даже жениться на ней. Но Мазарини не был своекорыстен. Государственные интересы у него царили над личными. Он сам воспротивился браку короля со своей племянницей, хотя, конечно, брак этот мог бы поднять его еще выше в смысле власти и престижа. Мазарини требовал, чтобы Людовик женился на испанской принцессе, инфанте Марии-Терезе. В то же время он поспешил выдать свою прекрасную, но честолюбивую племянницу за коннетабля Колонну. Так как и сестра ее, Олимпия Манчини, была также опасна для Людовика благодаря своей красоте, то он и ее выдал за графа Суассонского. Олимпия впоследствии приобрела большое влияние при дворе и даже вмешивалась в любовные дела короля. Она прославилась, между прочим, своими отношениями со знаменитой изготовительницей ядов Вуазен, у которой, как говорили, приобрела состав для отравления мужа и некоторых придворных, за что ее и выслали из Франции.
Улыбка означала, что король был в кругу веселых дам, которыми окружала себя столь же веселая жена брата короля, герцогиня Орлеанская, Генриетта. Дом этой женщины был в то время самым блестящим и жизнерадостным. Старые дни романтизма как бы ожили в Фонтенбло со всем их великолепием, песнями и любовными приключениями. Празднества продолжались по целым ночам. Цветочные гирлянды окружали рамы окон и порталы замка, лампочки висели на деревьях; рыцари и дамы бродили по аллеям, оглашая воздух веселым смехом, пока, наконец, лампочки не погасали и белые ткани жаждущих любви женщин не обливались серебристым светом луны. Людовик, который еще не предчувствовал, что ему придется со временем поплатиться за грехи молодости, никогда не покидал этих увлекательных празднеств. Держа в руках шляпу с белыми перьями, он неотлучно сопровождал экипаж своей дамы, когда она ночью медленно ехала по парку. Только свежесть воздуха охлаждала горячие лбы обоих молодых людей и еще более горячие мысли; только шум фонтанов врывался в их тихий разговор...
Но в то время, когда король галантно нашептывал герцогине слова любви, из круга дам, окружавших очаровательную женщину, устремлялась на него пара дивных глаз, как бы старавшихся своим магическим светом пронзить сердце венценосного поклонника прекрасного пола и притянуть его к себе. Это была Луиза де Лавальер.
Не сразу, не вдруг завладела Лавальер сердцем Людовика XIV. Он любил многих. Тут была и девица Шемеро с большими черными глазами, и девица де Понс, незадолго перед тем приехавшая из провинции и представленная королеве ее родственником, маршалом д'Альбретом. Но он все-таки полюбил в конце концов Луизу Лавальер, единственную из его возлюбленных, отвечавшую ему искренней взаимностью Она по выражению г-жи Кайлюс, любила именно короля, а не его величество. И таким-то образом в садах Фонтенбло началась одна из трогательнейших любовных историй, трогательных потому, что она была освящена истинным чувством - обстоятельство столь редкое при французском дворе того времени, где бриллианты, цветы, кружева играли главную, если не единственную роль в сердечных делах.
Луиза де Лавальер не была красавицей. На лице у нее были некоторые следы оспы, она даже немного хромала и очаровательно выглядела только тогда, когда сидела на лошади. Г-жа Лафайет, написавшая краткую биографию герцогини Орлеанской, рассказывает, что в Лавальер был влюблен граф Гиш; но он благоразумно отступил на задний план, когда заметил, что король к ней неравнодушен. Гиш привязался тогда к Генриетте Стюарт, которую король оставил, и связь эта кончилась романтически: он был выслан, а она умерла — история, вполне соответствовавшая эпохе романтизма. Почти такой же жребий постиг и министра финансов Фуке, полюбившего Лавальер не менее страстно, чем Гиш. Это тот именно Фуке, который построил великолепный дворец в Во с мраморными лестницами, позолоченными залами и волшебным садом, достойным того, чтобы в нем гуляли боги, как пел один поэт того времени. В этом замке Фуке устроил 16 августа 1661 года в честь короля роскошный праздник, на котором была впервые исполнена комедия Мольера «Les facheux». Ночью сад был освещен сотнями лампочек, имевших форму больших лилий с открытыми чашечками. Во время этого-то праздника Людовик открылся Луизе в любви. Она ничего не ответила, но ее обворожительный взгляд сказал все. Между тем тот же праздник погубил Фуке. Он также влюбился в Лавальер и через свою подругу Дюплесси-Бельер велел ей сказать, что у него есть для нее 20 000 пистолей. Однако Лавальер, бывшая в то время еще очень бедной, так как она только недавно приехала из провинции и не имела еще связей при дворе, спокойно, но решительно ответила, что она не продаст своей любви даже за 20 миллионов. Заметив вскоре, что король остановил благосклонное внимание на предмете его сердца, Фуке со стесненным сердцем захотел, по крайней мере, разыграть роль ее доверенного лица; но Лавальер, не желая открыть такому человеку свою тайну, рассказала все королю. Судьба могущественного министра была решена: он был заключен в Пиньероль, где и оставался до конца жизни. На гербе его знаменитого дворца красовалась надпись: «Quo non ascendam» («Чего я только не достигну»). Фуке действительно хотел взобраться на такую же высоту, на которой находились раньше Ришелье и Мазарини; но он смог достигнуть только окон пиньерольской тюрьмы.
Мадам де Ментенон. Луиза де Лавальер.
Сойдясь с Лавальер, Людовик как бы ожил душой. Он писал ей нежные записки и мадригалы, расточал любезности при встречах, осыпал подарками. В свою очередь и Луиза его страстно любила. Она все забыла для него. Если ей нельзя было быть с ним вместе, она утешалась тем, что рассказывала про него своей единственной подруге Монтале, остроумной девушке, хотевшей играть большую роль в высшем обществе. Еще в Блуа она жила вместе с Луизой при дворе овдовевшей герцогини Орлеанской и тогда уже знала все ее тайны. Между прочим, ей было известно, что в Луизу влюбился один провинциальный дворянин, который и написал ей несколько любовных писем. Отношения между молодыми людьми продолжались недолго, так как мать Луизы все узнала й возвратила провинциальному воздыхателю его письма. Монтале как-то проболталась об этой платонической связи, и ее рассказ дошел до ушей Людовика. Как вспылил король, когда узнал эту историю! Он бросился к Луизе, произошла бурная беседа. Она клялась ему, что он ее первая любовь, что у нее нет и не будет никаких тайн от него, а вот оказывается, что тайна есть, что она его обманула. Ни слезы, ни мольбы, ни клятвы не помогли. Людовик ушел. Лавальер ждала его до полуночи, помня клятву, которую они дали друг другу, — никогда не оставлять ссоры до следующего дня. Но он не явился. Измученная, больная, с разбитым сердцем, она отправилась рано утром в монастырь Сен-Клу. Королю во время обедни сообщили о ее бегстве. В сопровождении трех лиц, закутав голову плащом, Людовик поехал в монастырь. Через час влюбленные уже вели нежную беседу. Все было забыто, и оба торжественно вернулись во дворец.
С этого момента начинается величие Лавальер. Для нее был построен Версаль, устраивались торжества и сочинялись песни. Все, что могло придумать воображение, пускалось в ход, лишь бы угодить фаворитке, которой, впрочем, ничего не нужно было, кроме королевской любви. До какой степени любил ее Людовик, видно из того, что однажды во время родов он сам поддерживал ее в критическую минуту. Среди страшных мучений Луиза бросилась ему на шею и разорвала его ворот из драгоценных английских кружев, стоивших 10 000 фунтов. Затем она упала в обморок.
— Она умерла! — воскликнула в ужасе г-жа де Шуази, оказывавшая ей помощь.
У короля брызнули из глаз слезы.
— Возвратите ее мне и возьмите все, что у меня есть! — крикнул он.
Однако как ни любила Лавальер короля, его отношение к ней доставляло ей истинное горе. Она тяготилась незаконностью этих отношений и всегда краснела, когда королева устремляла на нее глаза. Вечером того же дня, когда родился у нее первый ребенок, она явилась на бал к герцогине Орлеанской в бальном платье и с цветами в волосах.
— Лучше умру, — сказала она предупреждавшему ее врачу,
— чем вызову подозрение, что я — мать.
Тогда еще жила Анна Австрийская, и из боязни перед ней Людовик XIV сам скрывал, что у него родились от Лавальер двое детей. Свидетелями при крещении были какие-то мелкие, никому не известные люди. Один из них поставил даже рядом с именем в церковном списке слово «бедняк», как бы этим обозначая свое звание. Эти дети умерли еще в нежном возрасте. Один ребенок родился у нее мертвым, потому что мать испугалась грома. «Это поистине не доказывает, — писала по этому поводу принцесса Монпасье, — что отец был таким великим воином».
К стыду, который испытывала сама Лавальер, присоединились еще интриги. Ей завидовали. Ее хотели унизить, погубить. Поддельные письма посылались королеве, чтобы сделать положение Луизы при дворе невозможным. Когда однажды Лавальер проходила мимо королевы, последняя по-испански сказала г-же Мотвиль:
— Видите эту девушку с драгоценными серьгами? Она любит короля.
Но Лавальер действительно любила. И любовь ее была тем более искренна, что она чуждалась всякой корысти. Она никогда не пользовалась своим влиянием, никогда не просила о каких-либо милостях ни для себя, ни для кого бы то ни было из родных. Если кто-нибудь ее оскорблял, она относилась к нему еще более благосклонно. Она за всех ходатайствовала, кто попадал в немилость из-за нее. А когда в 1667 году Людовик возвел в герцогство имения Вожурэ и два баронства — в Турени и Анжу — и подарил их Луизе «за ее добродетель, красоту и редкое совершенство, как знак его склонности к ней», иными словами, сделал придворную даму герцогиней, усыновив в то же время ее обоих детей (последних), графа Вермандуа и Анну Бурбонскую, Луиза Лавальер была только опечалена.
— Отныне, — воскликнула она с отчаянием, — все знают мой позор!
Но сознание того, что всем известен ее позор, только еще более подогрело ее чувство. Вскоре после возведения Лавальер в герцогское достоинство Людовик поехал к северной границе, чтобы двинуть оттуда свои войска на завоевание Фландрии и Брабанта. Это был его первый военный поход. Королева со штатом следовала за ним. Она сидела за ужином в маленьком городе Ла-Фер, когда ей сообщили, что на следующий день утром приедет герцогиня Лавальер. В одну секунду она поднялась и удалилась, вся пылая гневом; свита за ней. На следующий день рано утром герцогиня Монпасье, отправляясь к королеве, нашла в передней Луизу Лавальер, которая сидела на чемодане, усталая от быстрой езды. Они обменялись только несколькими словами. Королева была в волнении. Ответив на поклон герцогини, она села в экипаж. Ее придворные дамы только и говорили, что о бесстыдстве Лавальер. Атенаиса Монтеспан, время которой еще не наступило, воскликнула:
— Не дай мне Бог сделаться любовницей короля! Но если бы мне даже пришлось быть настолько несчастной, я никогда не забыла бы в такой степени всякий стыд, никогда бы так не навязывалась королеве!
Тем временем экипажи поднялись на холм. Внизу, в долине, расположилась лагерем армия. Королева строго приказала, чтобы никто не ехал впереди нее, так как ей хотелось первой приветствовать короля. Однако Луиза не обратила внимания на этот приказ и, стегнув коня, бросилась вниз по скату холма. Королева вскрикнула. Окружающие едва удержали ее в экипаже.
— Остановите нахалку! — сказала она повелительным голосом.
Но никто не решался это сделать, и королева с холма могла видеть, как Людовик бросился навстречу возлюбленной, как он поздоровался с ней, поцеловал ее руки. Потом он медленно •поднялся к королеве, но после приветствия не сел в ее экипаж, как она просила, сославшись на то, что он весь в пыли. Королева с трудом удержала слезы, и сердце ее сжалось, когда она увидела, что Людовик проехал рядом с ее экипажем несколько шагов, потом повернул лошадь, вежливо снял шляпу и галопом понесся к ожидавшей его Луизе.
В феврале 1671 года Луиза бежала в монастырь св. Марии в Шальо. Это была последняя отчаянная попытка тронуть короля. Перед бегством она сообщила королю через друга своего, маршала Бельфона, что уходит от света, потому что потеряла милость короля, которому подарила свою юность. Король послал к ней Кольбера, и она вернулась. Долго плакала она на груди у Людовика. Оба были растроганы. Но недолго продолжалось новое счастье. Звезда Монтеспан всходила все выше и выше. К тому же красота Лавальер начала увядать, а две болезни, едва не сведшие ее в могилу, еще более отразились на ее внешности. Надо было вернуться в монастырь, на этот раз уже навсегда.
— Если меня там ожидают муки, — сказала она г-же Ментенон, которая тогда была еще воспитательницей детей Монтеспан, — то я буду вспоминать муки, которые заставляли меня здесь испытывать эти люди.
Она имела в виду Монтеспан и короля, которого продолжала любить. «Двор променять на монастырь, — писала она 8 февраля 1674 года маршалу, — для меня это не имеет значения; но увидеть короля еще раз — вот моя забота и горе». Свидание состоялось, но ничего не принесло хорошего. Король холодно расстался с ней. Надежды больше не было, и она могла с искренним сердцем сказать маршалу:
— Я вижу каждый день, что будущее не принесет мне здесь больше счастья, чем прошедшее и настоящее. Поэтому, как только двор уедет в конце апреля, я также удалюсь и пойду по священному пути, ведущему к небу.
Последний вечер в Версале (19 апреля 1675 года) провела она в комнате Монтеспан. Там же с ней попрощались принцессы. Рано утром следующего дня она выслушала мессу и, вся закутанная, села в экипаж и поехала в монастырь кармелиток. Встретив настоятельницу, она с глубоким поклоном сказала, что вручает ей навсегда свободу, которой так дурно воспользовалась до сих пор. Затем она приняла имя: сестра Луиза милосердная. Все было кончено. «Теперь, — писала по этому поводу принцесса Монпансье, — она уже забыта. Она превосходная невеста неба, и, как говорят, у нее теперь много ума. Милость Божия творит больше, чем природа».
Но Лавальер не совсем была забыта. Если она удалилась от света, то свет сам врывался иногда к ней. Так, в 1676 году ее посетили королева и г-жа Монтеспан. Королева с участием спросила, действительно ли она так счастлива, как все говорят.
— Счастлива, — ответила она, — этого я не скажу, но зато я довольна.
При прощании Монтеспан у нее спросила:
— Имеете ли что передать королю?
Луиза на мгновение побледнела, но овладела собой и сказала:
— Скажите, сударыня, что вам угодно.
В монастыре она вела строгий образ жизни и действительно старалась загладить грехи прошлого. Когда в 1683 году умер ее сын, граф Вермандуа, она первое время была неутешна, но потом неожиданно спохватилась. «Столько слез, — сказала она епископу, — по поводу смерти сына, рождение которого я недостаточно еще оплакала!» Какой образ жизни вела она, видно из того, что, как рассказывают, она целый год воздерживалась от воды, конечно насколько было возможно. Такие испытания надорвали ее слабый организм. Она начала болеть. Мало-помалу она сделалась чистым воплощением любви к Богу. Когда она говорила о Божьей милости, голос ее, восторженный и страстный, проникал в душу. Там же, в монастыре, написала она книгу «Размышления о милосердии Бога», проникнутую глубоко религиозным настроением. Немудрено, что монахини считали ее святой, а когда она умерла в 1710 году, им казалось, что тело ее благоухало и было окружено ореолом.
Из шестидесяти шести прожитых герцогиней Лавальер лет она тридцать пять провела в монастыре. Вольтер имел полное право воскликнуть: «Кто наказал бы такую женщину даже в том случае, если бы она совершила самый дурной поступок, тот был бы тираном, и тысячи женщин добровольно выбрали бы ее участь!»
[показать]
Людовик равнодушно узнал о смерти своей бывшей возлюбленной. Она для него давно уже умерла, и смерть ее явилась в его глазах только подтверждением свершившегося факта. К тому же ему в то время можно было думать не об одной Лавальер, большая часть жизни которой прошла в монастырском уединении. Он мог вспомнить еще и о маркизе Монтеспан, участь которой так живо напоминает участь несчастной герцогини.
— Ваше величество, у меня умерла жена.
Король засмеялся, но возвращение мужа ему все-таки не понравилось, и незваный гость должен был переехать на жительство в Бастилию, а потом отправиться в свое имение, где он умер в декабре 1771 года,
Началось царствование Монтеспан. Портрет дает только смутное понятие о ее красоте. Это была истинная красавица. Во всей Франции не было женщины, которая могла бы сравниться с ней. Но с удивительной красотой она соединяла в себе легкомыслие, страстность, мстительность, жажду власти, злость и капризы. Король был весь у нее в руках и принужден был часто покорно переносить буйные припадки ее гнева. Она устраивала живые игры в карты, причем в роли карт выступали придворные кавалеры и дамы, а самые игры носили особый, чувственный характер. Королю доставляло большое удовольствие смотреть, как его «королева» забавляется в своих позолоченных покоях, окруженная целым стадом овечек, или как она запрягает в миниатюрный экипаж дрессированных мышей и дает им кусать свои пухлые пальцы. В этих случаях он приводил к ней министров, предлагая им полюбоваться «играющим ребенком», а кстати,и посоветоваться с этим ребенком о самых важных государственных делах. Вся Франция была у ног Монтеспан. Она издевалась даже над самой королевой, которую король заставлял ежедневно встречаться со своей метрессой. Переправляясь однажды через реку вброд, королева с ужасом увидела, что дно ее экипажа покрывается водой. Когда Монтеспан узнала об этом, она с хохотом сказала:
— Если бы мы там были, то, наверно, стали бы кричать: «Королева изволит пить!»
На портрете Миньяра Монтеспан выглядела замечательно красивой в своем красном платье, усеянном жемчугом и кружевами, с красным пером в густых белокурых волосах. Веселого нрава, она унаследовала легкомысленное отношение к жизни от отца, искавшего везде и во всем одни только удовольствия, и ничего не заимствовала от матери, набожной женщины, проводившей большую часть времени в церкви. Отец Монтеспан находил этот брак очень хорошим, так как, говорил он, «никогда, по крайней мере, не видишь жены». И в самом деле, они никогда не виделись: она проводила дни в храме, а он ночи в кутежах. Под влиянием такого отца будущая фаворитка не могла запастись высоконравственными взглядами на жизнь, вот почему, сделавшись придворной дамой, она все мысли обратила на то, как бы привязать к себе Людовика. Вернувшись из похода во Фламандию, король сказал маркизе Лавальер, в то время еще занимавшей первое место в его сердце:
— Видите, как г-жа Монтеспан подбирается ко мне! Ей очень хочется, чтобы я ее полюбил, но этого я не сделаю.
[470x630]
Миньяра Монтеспан
И действительно, первое время Людовик не хотел вступать в серьезную связь с Монтеспан. Ему нравилась любовь не веселая, не смеющаяся, а глубокая и романтическая. Как удачно выражается о нем Арсен Гуссэ, в нем было больше романтического героизма, чем настоящего героизма. В конце концов, однако, он поддался ее чарам, и результатом этого явились 6 новых незаконнорожденных детей. Сначала думали; что, вследствие маленького роста, Монтеспан не будет в состоянии произвести на свет Божий ни одного ребенка. На деле, однако, оказалось совсем иное. От связи с Монтеспан у Людовика родились: в 1670 году сын Людовик-Август Бурбон-ский, герцог де Мэн, принц Донд; в 1671 году сын Людовик-Цезарь Бурбонский, граф Вексенский; в 1673 году Людовика-Франциска Бурбонская; в 1676 году Людовика-Анна Бурбон-ская; в 1678 году Людовик-Александр Бурбонский, граф Ту-лузский; в 1681 году Франциска-Мария Бурбонская. Когда последняя вышла замуж за герцога Шартрского, позднее герцога Орлеанского, король поднес ей в виде свадебного подарка 2 миллиона и, кроме того, драгоценных украшений на 200 000, а мужу, помимо 50 000 крон, которые он получал как принц крови, еще пенсию в 50 000 вместе с королевским дворцом в Париже. Все это свидетельствует о несомненно сильном чувстве, которое Монтеспан сумела внушить королю и которое не погасло через много лет совместной жизни.
[показать]
Однако всему бывает конец. Десять лет бурной жизни что-нибудь да значат. У короля начали сдавать нервы. В то же время заговорил голос совести. Ведь он усыновил шестерых детей, рожденных в прелюбодеянии! Ко всему этому присоединились протесты духовенства. Когда Людовик жил беспечно, разделяя брачное ложе между королевой и фавориткой, оно молчало, хотя преступление было неслыханное; когда же он сам стал колебаться, оно выступило вперед в лице ближайших к королю представителей. Один иезуит решился даже намекнуть королю на пример прелюбодеяния царя Давида с Батсебой и громко крикнуть ему в церкви: «Tu esille vir!» («Ты дурной человек!»). На суеверного Людовика это произвело большое впечатление. Духовнику он верил безусловно и поэтому решил положить конец своей незаконной связи. Он начал убеждать возлюбленную, что им нужно расстаться, что это необходимо для спасения их душ. Монтеспан со стесненным сердцем согласилась. Однако нельзя было расстаться сразу. Монтеспан слишком хорошо понимала, что теряет. В свою очередь, и Людовик был слишком привязан к метрессе, от которой у него родилось столько детей. И вот началась трогательная, по понятиям того времени, история: чтобы привыкнуть к разлуке, Людовик и Монтеспан начали предпринимать поездки в разные стороны. Однако, как только они возвращались, между ними завязывались прежние отношения. Несколько раз проделывался один и тот же опыт, но все напрасно. Чтобы не огорчать духовника, которому король обещал во что бы то ни стало разойтись с любовницей, от него было скрыто, что у Людовика родились от Монтеспан еще двое детей, уже после обещания.
В конце концов король начал скучать в обществе Монтеспан. Его тяготила глубокая привязанность, о которой он вовсе не думал, когда сходился с маркизой, тяготили также сцены ревности, которые она устраивала ему, когда он позволял себе какую-нибудь случайную «измену». И в одно прекрасное время он решился.
Франсуаза д’Обинье, маркиза де Ментенон - морганатическая жена Людовика XIV
Впрочем, у Людовика был неотразимый импульс — вдова поэта Скаррона Франсуаза, известная больше под именем г-жи де Ментенон. Она была внучкой Агриппы д'Обинье, знаменитого фаворита Генриха IV. Отец ее провел много лет в тюрьме, куда попал за измену, стоившую Франции ее владений в Америке. В тюрьме же и родила ему жена, бывшая дочерью тюремного сторожа, будущую фаворитку (в 1635 году). Девочке было три года, когда отец, выпущенный, наконец, из тюрьмы, уехал в Америку, где у него были поместья. Там на берегу одной реки она едва не погибла от укуса ядовитой змеи: своевременная помощь спасла ее. Осиротев, девочка двенадцати лет вернулась в Париж, где поселилась у родственницы Нельян. Зависимость ее мучила, и поэтому она охотно приняла предложение старого поэта Скаррона, писателя, обладавшего оригинальным умом и пользовавшегося огромной известностью во Франции благодаря своим сатирическим произведениям. Хотя он был калека, молодой девушке не пришлось жаловаться на судьбу. Талант мужа и ее редкая красота, соединенная с природным умом, сделали то, что дом будущей метрессы короля стал средоточием умственной и аристократической знати того времени. О ней начали говорить как о редкой женщине. Представители высшего света заискивали перед ней.
Но удар разразился скоро: умер Скаррон. Франсуаза тотчас же почувствовала гнет нового положения. Она обеднела, так как со смертью мужа прекратилась пенсия, которую он получал. Спасла ее маркиза Монтеспан, с которой она познакомилась, будучи вдовой. Она выхлопотала ей у короля ежегодную пенсию в 2000 лир, а вскоре взяла ее к себе в качестве воспитательницы детей. Впоследствии маркиза Монтеспан пожалела об этом, но было уже поздно.
[показать]
Хитрая Ментенон сразу поняла, что можно воспользоваться положением и достигнуть блестящего успеха. Она тотчас же повела атаку на короля, но король оставался равнодушен. Он был пресыщен. Тогда Ментенон прибегла к другому средству: она сделала вид, что сильно привязалась к детям короля, вверенным ее воспитанию. Этих детей Людовик любил больше законных. Он любил, в сущности, тех и других, но любовь к детям Монтеспан соединялась у него с сознанием, что они, составляя плоть от его плоти так же, как и дети королевы, были в то же время лишены прав и преимуществ, которыми пользовались его законные дети. Этой слабостью ловко воспользовалась хитрая интриганка. Она окружала детей Монтеспан редким попечением. Дни и ночи проводила она в неусыпном надзоре за ними, не давая приставленной к детям прислуге ни на секунду отступить от своих обязанностей. Все силы ее были обращены на то, чтобы предстать перед королем в ореоле особенно нежной воспитательницы, причем, конечно, старания удваивались, когда было основание думать, что придет король. Маневр удался, и чадолюбивый Людовик однажды действительно был очень растроган, когда, войдя в уединенную детскую Монтеспан, увидел, как вдова Скаррона одной рукой поддерживает бывшего в лихорадке герцога де Мэна, другой качает мадемуазель де Нант, а на коленях держит спящего графа Вексенского. Результатом было повышение пенсии, которую получала «самоотверженная» вдова, и подарок в 100000 ливров.
Первый шаг оказался удачным. Оставалось сделать второй. Это произошло в 1674 году, когда вдове Скаррона уже было сорок лет. Покинув уединение, в котором жила до тех пор, она переехала во дворец, чтобы быть ближе к своей госпоже и покровительнице Монтеспан, а кстати,уже и к королю. Роль, выпавшая на ее долю, была очень подходящая. Поверенная королевской любовницы, вдова поэта и недавняя гувернантка должна была служить посредницей между Монтеспан и Людовиком, приходя таким образом в непосредственное соприкосновение с предметом своих тайных желаний. Теперь нужно было только обратить на себя его внимание. Но чем? Хитрая Ментенон не долго думала. Король еще любит Монтеспан, но уже тяготится ею, тяготится ее легкомыслием, известной степенью безнравственности. Не разыграть ли роль святоши? И вдруг вдова Скаррона превращается в образец благочестия и добродетели. Она думает только о Боге. Ее уста шепчут молитвы. Из ее груди то и дело вырываются тяжелые вздохи. Она оплакивает грехи человечества и свои слабости. Этим она сразу подстрелила двух зайцев: во-первых, приковывала к себе короля новизной настроения и, во вторых, отнимала всякие подозрения у Монтеспан, которой даже в голову не приходило, чтобы такая добродетельная особа могла в одно прекрасное время сделаться любовницей Людовика. Тактика была удачная, и не успела еще Монтеспан хорошо присмотреться к святоше-вдове, как Людовик дал ей титул маркизы де Сюржер, а вскоре подарил имение, от которого она и получила имя Ментенон. Тут только метресса спохватилась, но, как сказано, было уже поздно. Ментенон царила. Она увлекла и приковала к себе Людовика своим смиренным видом, мягкими речами, вдохновенными проповедями. Она указывала королю на его ошибки, обращала внимание на укореняющиеся в обществе нравы, не забывая при этом очень искусно и самым незлобивым видом разоблачать слабости Монтеспан. Король не привык к таким речам. Они действовали на него неотразимо, так как до тех пор он не слыхал ничего подобного, и поэтому невольно искал с ней встречи. Это еще более поощряло Ментенон. Однажды король сделал смотр своим дворцовым войскам и остался очень доволен ими, особенно мушкетерами. Когда он высказался в этом смысле г-же Ментенон, лисица повела носом в знак того, что она нисколько не разделяет этого мнения. Вечером в присутствии всего двора король спросил ее, почему она так немилостиво относится к его войскам.
— Потому, — отвечала святоша, — что во все время смотра меня не оставляла одна мысль.
— Какая?
— Я думала, что все эти мушкетеры развратники, а их начальник (то есть сам король) не лучше их.
[496x630]
Ментенон
Король ответил шуткой и вышел из окружавшей его группы. Ментенон- последовала за ним и, чувствуя, что их никто не слышит, сказала:
— Вы все шутите, ваше величество. Мушкетеры вам очень нравятся. Но если бы кто-нибудь из них похитил жену товарища и вы бы узнали об этом, то, конечно, сегодня же ночью он не спал бы в вашем дворце, хотя бы он был самый храбрый из ваших мушкетеров, а похищенная им женщина — самая ничтожная из тварей.
Намек был слишком ясный, но как мог сердиться на нее Людовик? Во-первых, ему нравилась эта «откровенная» речь; во-вторых, ему нравилась... сама Ментенон. Да, во время частых бесед с ней он успел увлечься ее тихим, вкрадчивым разговором, ее высоким ростом, красивой фигурой, плавными движениями и необычайно красивыми глазами. Живая по природе, она в то же время умела быть сдержанной, и эта сдержанность особенно нравилась королю, который очень часто любил заигрывать с придворными дамами, иногда даже обнимать их и запечатлевать на их устах мимолетный поцелуй, но к г-же Ментенон всегда чувствовал некоторое почтение и при встрече с ней только вежливо приветствовал. «О, с этой, — говаривал он иногда, — я никогда не позволю себе что-либо сделать». И тем не менее он влюбился, то есть, собственно говоря, исполнил бессознательно волю той же Ментенон. Когда он открыл ей сердце, хитроумная Ментенон, которая могла уже праздновать победу, нашла, что время еще не наступило. Она ответила отказом, тонко дав вместе с тем понять, что сама влюблена в короля, но не может примирить своих высоких понятий о добродетели с преступной любовью. «К тому же, — прибавила она, — у вас есть супруга. Ей одной принадлежит ваша любовь. И если вы обратитесь к другим, от вас отвернется небо». Это окончательно заставило короля понять, какая пропасть существует между порочной, жаждущей одних земных благ Монтеспан и богобоязненной Ментенон, отличающейся самыми строгими правилами. Судьба метрессы была решена.
Но Монтеспан не дремала. Она уже поняла, какая опасность грозит ее могуществу со стороны бывшей гувернантки, и пустила в ход весь огромный запас рычагов, бывших в ее распоряжении. Но король уже был за Ментенон и, чтобы освободить ее от всякой зависимости от метрессы, назначил вдову почетной дамой при супруге дофина. Это еще более восстановило против нее маркизу Монтеспан. Она начала делать упреки своей бывшей гувернантке, обвиняя ее в вероломстве, в неблагодарности, но в ответ слышала тихие, но решительные слова:
— Если вы меня упрекаете в любви к королю, то не забудьте, что упрек этот касается ошибки, к которой вы же мне дали пример.
В отчаянии Монтеспан бросилась к королю. Она устроила ему мелодраматическую сцену ревности, указывала на детей, но от него ей не удалось выслушать ничего, кроме грустных слов, как бы звучавших похоронной песней:
— Сударыня, я ведь уже сказал вам, что ценю спокойствие. Насилия я не люблю.
Несчастной маркизе, у которой почва исчезала под ногами, нужно было пустить в ход другое средство, и тут же началась целая сеть интриг, направленных на то, чтобы удалить Ментенон от двора во что бы то ни стало. В интригах участвовали министр Лувуа и герцогиня Ришелье, почетная дама супруги дофина. Через их посредство последняя узнала о далеко не беспорочной жизни Ментенон в молодости, о ее браке с калекой Скарроном, о ее сомнительных любовных историях во время вдовства и таинственных свиданиях с Людовиком. Супруга дофина решительно выступила против новой придворной дамы. Произошла резкая ссора, потребовалось вмешательство короля. Король, конечно, решил дело в пользу Ментенон, и виновников интриги ждало удаление от двора; но Ментенон предпочла продолжать роль воплощенной добродетели, и, выхлопотав у короля прощение, сама же возвестила сопернице, что избавила ее от позора изгнания из стен дворца. Вместе с тем она скромно, но с затаенным злорадством довела до ее сведения, что отнять тайные свидания между ней и королем невозможно, что король согласен и впредь исполнять ее справедливые требования-и просьбы, но что последние она должна сообщать предварительно ей, Ментенон, которая и будет передавать их королю.
В этом ужасном положении Монтеспан решилась на последнее отчаянное средство. Она добровольно удалилась от двора в надежде, что король вернет ее, и тогда она предъявит ему условия. Старший сын ее, герцог де Мэн, поддержал ее решение; но как только мать уехала, он тотчас же сообщил о ее плане г-же Ментенон, находя более выгодным вступить в союз с восходящей звездой, то есть со своей прежней воспитательницей, чем обладать расположением матери. Оба они воспользовались отсутствием Монтеспан, чтобы сделать ее возвращение невозможным. Герцог де Мэн велел наскоро выбросить из окна мебель матери, вещи ее отправить в Париж, а помещением, которое она занимала, воспользоваться для другой цели. Маркизе Монтеспан некуда было вернуться, и ей пришлось удовольствоваться пенсией в 12 000 луидоров, которую король приказал выплачивать ей ежегодно.
[513x630]
Ментенон
Только после этого Ментенон решилась уступить требованиям короля и сделаться его любовницей. Началось царствование Ментенон. Она жила во дворце уединенно, редко вызжала, но все государственные дела вершились в ее спальне. Король ежедневно направлялся к ней в определенный час, чтобы в ее спальне работать в присутствии метрессы с министрами. По обеим сторонам камина стояли два кресла, перед каждым из них по доске, а перед королем еще две скамейки; одна для министра, а другая для корзины, в которую король клал обыкновенно нужные бумаги. В то время когда король работал, Ментенон сидела за книгой или шитьем, с виду равнодушная, но на самом деле внимательно прислушиваясь ко всему, что происходит в комнате. Если король спрашивал у нее мнения, она отвечала тихо, спокойно, как будто все это ее мало интересует, на самом же деле все дела уже были ей заранее известны, так как ни один министр не осмеливался идти с докладом к королю, раньше чем повидается с его метрессой, которая тут же с ним и решала дело. Таким образом, работа короля с министрами была сплошной комедией: задача министра заключалась только в том, чтобы повести его к цели, которую наметила фаворитка. Если случалось, что король слишком настаивал на своем, то министр старался по возможности запутать дело и отложить решение до более удобного времени. Людовик, конечно, думал, что именно он раздает должности и управляет государственными делами; но на самом деле все это делала одна г-жа Ментенон. Одно только было ведомство, в котором власть ее считалась не безусловной, — министерство иностранных дел, так как относящиеся к этому ведомству дела поступали большей частью на решение Государственного совета. К тому же министр Торси упорно отказывался работать у Ментенон. Зато прочие министры, генералы и высшие сановники были у нее в руках. Больше, чем сам король, г-жа Ментенон могла сказать: «Государство — это я!» Даже над принцессами имела безусловную власть коварная фаворитка, и придворным не раз приходилось видеть, как дочери Людовика XIV, повздорившие с метрессой короля, с трепетом входили, по приказу короля, в комнату г-жи Ментенон, откуда через некоторое время выходили со слезами на глазах...
Тридцать лет прожил Людовик XIV с г-жой Ментенон. Он умер в 1715 году. Через несколько лет умерла и его возлюбленная.
М. Дубницкий. Женщины в жизни великих и знаменитых людей
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Это цитата сообщения Алевтина_Князева Оригинальное сообщение
Фаворитки Людовика XIV
Фаворитки Людовика XIV
Эпоха правления Людовика XIV останется ярким пятном во всемирной истории. И яркость эта позаимствована только у женщин, веселым хороводом кружившихся вокруг королевского престола. Они оживляли французскую жизнь, задавали тон Европе, обеспечивали бессмертие всем, с кем приходили в соприкосновение. Теперь еще живы все перипетии их бурной и сладострастной жизни, ими интересуется история и жадно роется в архивной пыли, чтобы выяснить какой-нибудь мелкий факт или побочную подробность. И трудно сказать, что представляло бы правление Людовика XIV со всеми его пышными торжествами, шумными победами, со всей этой яркой декорацией дипломатических интриг, парадных приемов и фантастических балов, если бы вокруг него, как огненные языки вокруг пылающего дерева, не поднимались бессмертные типы Ментенон, Лаваль-ер, Монтеспан с их неиссякаемым источником веселой суеты и очаровательной женственности.
[443x630]
Король Франции Людовик XIV
Людовику XIV как бы на роду было написано быть баловнем судьбы. Само рождение его, после двадцати пяти лет супружеской жизни его родителей, могло служить хорошим предзнаменованием. Пяти лет от роду он уже сделался наследником прекраснейшего и могущественнейшего из престолов Европы. Франция находилась тогда во главе культурных движений времени. Благодаря королевам Марии Медичи (итальянке) и Анне Австрийской (испанке) цивилизация Италии и Испании была перенесена на французскую почву и дала там могучие ростки. Другие женщины завершили начатое. Король вовремя взял бразды правления в свои руки и, благодаря участию женщин, его главных, если не единственных советниц, поднял страну на головокружительную высоту могущества и блеска. Его вскоре начали называть «королем-солнцем». Его обожали. Высокого роста, красавец с темными локонами, правильными чертами, цветущим лицом, изящными манерами, величественной осанкой, к тому же повелитель великой страны, он действительно производил неотразимое впечатление. Ко всему этому нужно прибавить любящее сердце, быстро воспламенявшееся в присутствии смазливого личика. Могли ли не любить его женщины? Могли ли не тянуться они к нему, как тянутся миллионы подсолнечников к своему яркому божеству — солнцу?
Анна Австрийская - мать Людовика XIV. Портрет работы Рубенса.
В молодые годы Людовик питал нежное чувство к Марии Манчини, племяннице кардинала Мазарини, и думал даже жениться на ней. Но Мазарини не был своекорыстен. Государственные интересы у него царили над личными. Он сам воспротивился браку короля со своей племянницей, хотя, конечно, брак этот мог бы поднять его еще выше в смысле власти и престижа. Мазарини требовал, чтобы Людовик женился на испанской принцессе, инфанте Марии-Терезе. В то же время он поспешил выдать свою прекрасную, но честолюбивую племянницу за коннетабля Колонну. Так как и сестра ее, Олимпия Манчини, была также опасна для Людовика благодаря своей красоте, то он и ее выдал за графа Суассонского. Олимпия впоследствии приобрела большое влияние при дворе и даже вмешивалась в любовные дела короля. Она прославилась, между прочим, своими отношениями со знаменитой изготовительницей ядов Вуазен, у которой, как говорили, приобрела состав для отравления мужа и некоторых придворных, за что ее и выслали из Франции.
План Мазарини удался: Людовик женился на Марии-Терезе. Это была неинтересная, робкая, спокойная женщина, которая на вопрос духовника: «Нравился ли тебе кто-нибудь из рыцарей, окружавших престол твоего отца?» — отвечала: «Нет, отец мой, ведь среди них не было ни одного короля!» Любя тишину и уединение, она дни свои проводила в молитве, чтении испанских книг или в беседе с королевой-матерью Анною Австрийской. По целым ночам, бывало, она ждала вместе со своей камеристкой возвращения короля, перепархивавшего в то время от одной возлюбленной к другой. Конечно, жена забрасывала его вопросами, где он был, что делал. Людовик целовал ей руки в таких случаях и ссылался на государственные дела. «Мы же, — говорит в своих мемуарах герцогиня Монпансье и о других дамах, присутствовавших однажды при такой сцене, — опустили глаза и начали приводить в порядок манжеты, чтобы скрыть улыбку».
[показать]
Свадьба Людовика XIV и Марии Терезии
[показать]
Король Людовик XIV в молодые годы
Но в то время, когда король галантно нашептывал герцогине слова любви, из круга дам, окружавших очаровательную женщину, устремлялась на него пара дивных глаз, как бы старавшихся своим магическим светом пронзить сердце венценосного поклонника прекрасного пола и притянуть его к себе. Это была Луиза де Лавальер.
Не сразу, не вдруг завладела Лавальер сердцем Людовика XIV. Он любил многих. Тут была и девица Шемеро с большими черными глазами, и девица де Понс, незадолго перед тем приехавшая из провинции и представленная королеве ее родственником, маршалом д'Альбретом. Но он все-таки полюбил в конце концов Луизу Лавальер, единственную из его возлюбленных, отвечавшую ему искренней взаимностью Она по выражению г-жи Кайлюс, любила именно короля, а не его величество. И таким-то образом в садах Фонтенбло началась одна из трогательнейших любовных историй, трогательных потому, что она была освящена истинным чувством - обстоятельство столь редкое при французском дворе того времени, где бриллианты, цветы, кружева играли главную, если не единственную роль в сердечных делах.
Луиза де Лавальер не была красавицей. На лице у нее были некоторые следы оспы, она даже немного хромала и очаровательно выглядела только тогда, когда сидела на лошади. Г-жа Лафайет, написавшая краткую биографию герцогини Орлеанской, рассказывает, что в Лавальер был влюблен граф Гиш; но он благоразумно отступил на задний план, когда заметил, что король к ней неравнодушен. Гиш привязался тогда к Генриетте Стюарт, которую король оставил, и связь эта кончилась романтически: он был выслан, а она умерла — история, вполне соответствовавшая эпохе романтизма. Почти такой же жребий постиг и министра финансов Фуке, полюбившего Лавальер не менее страстно, чем Гиш. Это тот именно Фуке, который построил великолепный дворец в Во с мраморными лестницами, позолоченными залами и волшебным садом, достойным того, чтобы в нем гуляли боги, как пел один поэт того времени. В этом замке Фуке устроил 16 августа 1661 года в честь короля роскошный праздник, на котором была впервые исполнена комедия Мольера «Les facheux». Ночью сад был освещен сотнями лампочек, имевших форму больших лилий с открытыми чашечками. Во время этого-то праздника Людовик открылся Луизе в любви. Она ничего не ответила, но ее обворожительный взгляд сказал все. Между тем тот же праздник погубил Фуке. Он также влюбился в Лавальер и через свою подругу Дюплесси-Бельер велел ей сказать, что у него есть для нее 20 000 пистолей. Однако Лавальер, бывшая в то время еще очень бедной, так как она только недавно приехала из провинции и не имела еще связей при дворе, спокойно, но решительно ответила, что она не продаст своей любви даже за 20 миллионов. Заметив вскоре, что король остановил благосклонное внимание на предмете его сердца, Фуке со стесненным сердцем захотел, по крайней мере, разыграть роль ее доверенного лица; но Лавальер, не желая открыть такому человеку свою тайну, рассказала все королю. Судьба могущественного министра была решена: он был заключен в Пиньероль, где и оставался до конца жизни. На гербе его знаменитого дворца красовалась надпись: «Quo non ascendam» («Чего я только не достигну»). Фуке действительно хотел взобраться на такую же высоту, на которой находились раньше Ришелье и Мазарини; но он смог достигнуть только окон пиньерольской тюрьмы.
Мадам де Ментенон. Луиза де Лавальер.
”Та,
которая писала, глядела на свою неугомонную подругу голубыми глазами,
светлыми и чистыми, как небо в тот день. Ее белокурые пепельные волосы,
изящна причесанные, обрамляли мягкими кудрями перламутровые щечки; ее
тонкая рука, лежавшая на бумаге, говорила о крайней молодости.”
Сойдясь с Лавальер, Людовик как бы ожил душой. Он писал ей нежные записки и мадригалы, расточал любезности при встречах, осыпал подарками. В свою очередь и Луиза его страстно любила. Она все забыла для него. Если ей нельзя было быть с ним вместе, она утешалась тем, что рассказывала про него своей единственной подруге Монтале, остроумной девушке, хотевшей играть большую роль в высшем обществе. Еще в Блуа она жила вместе с Луизой при дворе овдовевшей герцогини Орлеанской и тогда уже знала все ее тайны. Между прочим, ей было известно, что в Луизу влюбился один провинциальный дворянин, который и написал ей несколько любовных писем. Отношения между молодыми людьми продолжались недолго, так как мать Луизы все узнала й возвратила провинциальному воздыхателю его письма. Монтале как-то проболталась об этой платонической связи, и ее рассказ дошел до ушей Людовика. Как вспылил король, когда узнал эту историю! Он бросился к Луизе, произошла бурная беседа. Она клялась ему, что он ее первая любовь, что у нее нет и не будет никаких тайн от него, а вот оказывается, что тайна есть, что она его обманула. Ни слезы, ни мольбы, ни клятвы не помогли. Людовик ушел. Лавальер ждала его до полуночи, помня клятву, которую они дали друг другу, — никогда не оставлять ссоры до следующего дня. Но он не явился. Измученная, больная, с разбитым сердцем, она отправилась рано утром в монастырь Сен-Клу. Королю во время обедни сообщили о ее бегстве. В сопровождении трех лиц, закутав голову плащом, Людовик поехал в монастырь. Через час влюбленные уже вели нежную беседу. Все было забыто, и оба торжественно вернулись во дворец.
С этого момента начинается величие Лавальер. Для нее был построен Версаль, устраивались торжества и сочинялись песни. Все, что могло придумать воображение, пускалось в ход, лишь бы угодить фаворитке, которой, впрочем, ничего не нужно было, кроме королевской любви. До какой степени любил ее Людовик, видно из того, что однажды во время родов он сам поддерживал ее в критическую минуту. Среди страшных мучений Луиза бросилась ему на шею и разорвала его ворот из драгоценных английских кружев, стоивших 10 000 фунтов. Затем она упала в обморок.
— Она умерла! — воскликнула в ужасе г-жа де Шуази, оказывавшая ей помощь.
У короля брызнули из глаз слезы.
— Возвратите ее мне и возьмите все, что у меня есть! — крикнул он.
Однако как ни любила Лавальер короля, его отношение к ней доставляло ей истинное горе. Она тяготилась незаконностью этих отношений и всегда краснела, когда королева устремляла на нее глаза. Вечером того же дня, когда родился у нее первый ребенок, она явилась на бал к герцогине Орлеанской в бальном платье и с цветами в волосах.
— Лучше умру, — сказала она предупреждавшему ее врачу,
— чем вызову подозрение, что я — мать.
Тогда еще жила Анна Австрийская, и из боязни перед ней Людовик XIV сам скрывал, что у него родились от Лавальер двое детей. Свидетелями при крещении были какие-то мелкие, никому не известные люди. Один из них поставил даже рядом с именем в церковном списке слово «бедняк», как бы этим обозначая свое звание. Эти дети умерли еще в нежном возрасте. Один ребенок родился у нее мертвым, потому что мать испугалась грома. «Это поистине не доказывает, — писала по этому поводу принцесса Монпасье, — что отец был таким великим воином».
Луиза де Лавальер. Миниатюра Жана Петито.
К стыду, который испытывала сама Лавальер, присоединились еще интриги. Ей завидовали. Ее хотели унизить, погубить. Поддельные письма посылались королеве, чтобы сделать положение Луизы при дворе невозможным. Когда однажды Лавальер проходила мимо королевы, последняя по-испански сказала г-же Мотвиль:
— Видите эту девушку с драгоценными серьгами? Она любит короля.
Но Лавальер действительно любила. И любовь ее была тем более искренна, что она чуждалась всякой корысти. Она никогда не пользовалась своим влиянием, никогда не просила о каких-либо милостях ни для себя, ни для кого бы то ни было из родных. Если кто-нибудь ее оскорблял, она относилась к нему еще более благосклонно. Она за всех ходатайствовала, кто попадал в немилость из-за нее. А когда в 1667 году Людовик возвел в герцогство имения Вожурэ и два баронства — в Турени и Анжу — и подарил их Луизе «за ее добродетель, красоту и редкое совершенство, как знак его склонности к ней», иными словами, сделал придворную даму герцогиней, усыновив в то же время ее обоих детей (последних), графа Вермандуа и Анну Бурбонскую, Луиза Лавальер была только опечалена.
— Отныне, — воскликнула она с отчаянием, — все знают мой позор!
Но сознание того, что всем известен ее позор, только еще более подогрело ее чувство. Вскоре после возведения Лавальер в герцогское достоинство Людовик поехал к северной границе, чтобы двинуть оттуда свои войска на завоевание Фландрии и Брабанта. Это был его первый военный поход. Королева со штатом следовала за ним. Она сидела за ужином в маленьком городе Ла-Фер, когда ей сообщили, что на следующий день утром приедет герцогиня Лавальер. В одну секунду она поднялась и удалилась, вся пылая гневом; свита за ней. На следующий день рано утром герцогиня Монпасье, отправляясь к королеве, нашла в передней Луизу Лавальер, которая сидела на чемодане, усталая от быстрой езды. Они обменялись только несколькими словами. Королева была в волнении. Ответив на поклон герцогини, она села в экипаж. Ее придворные дамы только и говорили, что о бесстыдстве Лавальер. Атенаиса Монтеспан, время которой еще не наступило, воскликнула:
— Не дай мне Бог сделаться любовницей короля! Но если бы мне даже пришлось быть настолько несчастной, я никогда не забыла бы в такой степени всякий стыд, никогда бы так не навязывалась королеве!
Тем временем экипажи поднялись на холм. Внизу, в долине, расположилась лагерем армия. Королева строго приказала, чтобы никто не ехал впереди нее, так как ей хотелось первой приветствовать короля. Однако Луиза не обратила внимания на этот приказ и, стегнув коня, бросилась вниз по скату холма. Королева вскрикнула. Окружающие едва удержали ее в экипаже.
— Остановите нахалку! — сказала она повелительным голосом.
Но никто не решался это сделать, и королева с холма могла видеть, как Людовик бросился навстречу возлюбленной, как он поздоровался с ней, поцеловал ее руки. Потом он медленно •поднялся к королеве, но после приветствия не сел в ее экипаж, как она просила, сославшись на то, что он весь в пыли. Королева с трудом удержала слезы, и сердце ее сжалось, когда она увидела, что Людовик проехал рядом с ее экипажем несколько шагов, потом повернул лошадь, вежливо снял шляпу и галопом понесся к ожидавшей его Луизе.
Атенаис Франсуаза Рошешуар, будущая герцогиня де Монтеспан
Вторая
и самая известная фаворитка короля Людовика XIV, прославившаяся
скандалом со знаменитыми черными мессами и ядами Ла Вуазон. Д'Артаньян,
хотя и зрение его несколько ослабело, заметил за кавалькадой три
следующие друг за другом кареты. Первая, ехавшая пустой, была
предназначена для королевы. В ней никого не было. Не видя де Лавальер
близ короля, д'Артаньян стал искать Луизу глазами и увидел ее во второй
карете. С ней было двое служанок, которые скучали, казалось, не меньше,
чем их госпожа. Слева от короля на горячем коне, сдерживаемом умелой
рукой, ехала женщина ослепительной красоты. Король улыбался ей, и она
улыбалась ему. Когда она чтонибудь говорила, все начинали неудержимо
смеяться. «Я, без сомнения, встречал эту женщину, - подумал мушкетер, -
но все-таки кто же она?»
Недолго, однако, продолжалось счастье Лавальер. В Людовике было слишком много огня и страсти, чтобы он мог много лет подряд оставаться рядом с ней. Он охладел. Он сделался равнодушен. И тут на горизонте придворной жизни взошла новая звезда, Атенаиса Монтеспан, женщина с удивительными формами и столь же удивительным умом. Для скромной Луизы места уже не было. Она пробовала примириться с новым положением. Смиренная духом, она безропотно переносила господство другой женщины, и ее нередко можно было видеть в одном экипаже вместе с королевой и Монтеспан. «Три королевы», — говорили в народе. Но положение было ложное. С ним нужно было так или иначе покончить. Оставался единственный выход — монастырь. Но как отречься от жизни в двадцать пять лет?
В феврале 1671 года Луиза бежала в монастырь св. Марии в Шальо. Это была последняя отчаянная попытка тронуть короля. Перед бегством она сообщила королю через друга своего, маршала Бельфона, что уходит от света, потому что потеряла милость короля, которому подарила свою юность. Король послал к ней Кольбера, и она вернулась. Долго плакала она на груди у Людовика. Оба были растроганы. Но недолго продолжалось новое счастье. Звезда Монтеспан всходила все выше и выше. К тому же красота Лавальер начала увядать, а две болезни, едва не сведшие ее в могилу, еще более отразились на ее внешности. Надо было вернуться в монастырь, на этот раз уже навсегда.
— Если меня там ожидают муки, — сказала она г-же Ментенон, которая тогда была еще воспитательницей детей Монтеспан, — то я буду вспоминать муки, которые заставляли меня здесь испытывать эти люди.
Она имела в виду Монтеспан и короля, которого продолжала любить. «Двор променять на монастырь, — писала она 8 февраля 1674 года маршалу, — для меня это не имеет значения; но увидеть короля еще раз — вот моя забота и горе». Свидание состоялось, но ничего не принесло хорошего. Король холодно расстался с ней. Надежды больше не было, и она могла с искренним сердцем сказать маршалу:
— Я вижу каждый день, что будущее не принесет мне здесь больше счастья, чем прошедшее и настоящее. Поэтому, как только двор уедет в конце апреля, я также удалюсь и пойду по священному пути, ведущему к небу.
Последний вечер в Версале (19 апреля 1675 года) провела она в комнате Монтеспан. Там же с ней попрощались принцессы. Рано утром следующего дня она выслушала мессу и, вся закутанная, села в экипаж и поехала в монастырь кармелиток. Встретив настоятельницу, она с глубоким поклоном сказала, что вручает ей навсегда свободу, которой так дурно воспользовалась до сих пор. Затем она приняла имя: сестра Луиза милосердная. Все было кончено. «Теперь, — писала по этому поводу принцесса Монпансье, — она уже забыта. Она превосходная невеста неба, и, как говорят, у нее теперь много ума. Милость Божия творит больше, чем природа».
Но Лавальер не совсем была забыта. Если она удалилась от света, то свет сам врывался иногда к ней. Так, в 1676 году ее посетили королева и г-жа Монтеспан. Королева с участием спросила, действительно ли она так счастлива, как все говорят.
— Счастлива, — ответила она, — этого я не скажу, но зато я довольна.
При прощании Монтеспан у нее спросила:
— Имеете ли что передать королю?
Луиза на мгновение побледнела, но овладела собой и сказала:
— Скажите, сударыня, что вам угодно.
В монастыре она вела строгий образ жизни и действительно старалась загладить грехи прошлого. Когда в 1683 году умер ее сын, граф Вермандуа, она первое время была неутешна, но потом неожиданно спохватилась. «Столько слез, — сказала она епископу, — по поводу смерти сына, рождение которого я недостаточно еще оплакала!» Какой образ жизни вела она, видно из того, что, как рассказывают, она целый год воздерживалась от воды, конечно насколько было возможно. Такие испытания надорвали ее слабый организм. Она начала болеть. Мало-помалу она сделалась чистым воплощением любви к Богу. Когда она говорила о Божьей милости, голос ее, восторженный и страстный, проникал в душу. Там же, в монастыре, написала она книгу «Размышления о милосердии Бога», проникнутую глубоко религиозным настроением. Немудрено, что монахини считали ее святой, а когда она умерла в 1710 году, им казалось, что тело ее благоухало и было окружено ореолом.
Из шестидесяти шести прожитых герцогиней Лавальер лет она тридцать пять провела в монастыре. Вольтер имел полное право воскликнуть: «Кто наказал бы такую женщину даже в том случае, если бы она совершила самый дурной поступок, тот был бы тираном, и тысячи женщин добровольно выбрали бы ее участь!»
[показать]Людовик равнодушно узнал о смерти своей бывшей возлюбленной. Она для него давно уже умерла, и смерть ее явилась в его глазах только подтверждением свершившегося факта. К тому же ему в то время можно было думать не об одной Лавальер, большая часть жизни которой прошла в монастырском уединении. Он мог вспомнить еще и о маркизе Монтеспан, участь которой так живо напоминает участь несчастной герцогини.
”Госпожа
де Монтеспан приблизилась и оперлась на предложенную ей королем руку;
вырвав перо у цапли, только что убитой соколом, он прикрепил его к шляпе
своей восхитительной спутницы. Улыбаясь, она нежно поцеловала руку,
сделавшую ей этот подарок. Король покраснел от удовольствия; он взглянул
на г-жу де Монтеспан с пламенным желанием и любовью.”
— Ваше величество, у меня умерла жена.
Король засмеялся, но возвращение мужа ему все-таки не понравилось, и незваный гость должен был переехать на жительство в Бастилию, а потом отправиться в свое имение, где он умер в декабре 1771 года,
Началось царствование Монтеспан. Портрет дает только смутное понятие о ее красоте. Это была истинная красавица. Во всей Франции не было женщины, которая могла бы сравниться с ней. Но с удивительной красотой она соединяла в себе легкомыслие, страстность, мстительность, жажду власти, злость и капризы. Король был весь у нее в руках и принужден был часто покорно переносить буйные припадки ее гнева. Она устраивала живые игры в карты, причем в роли карт выступали придворные кавалеры и дамы, а самые игры носили особый, чувственный характер. Королю доставляло большое удовольствие смотреть, как его «королева» забавляется в своих позолоченных покоях, окруженная целым стадом овечек, или как она запрягает в миниатюрный экипаж дрессированных мышей и дает им кусать свои пухлые пальцы. В этих случаях он приводил к ней министров, предлагая им полюбоваться «играющим ребенком», а кстати,и посоветоваться с этим ребенком о самых важных государственных делах. Вся Франция была у ног Монтеспан. Она издевалась даже над самой королевой, которую король заставлял ежедневно встречаться со своей метрессой. Переправляясь однажды через реку вброд, королева с ужасом увидела, что дно ее экипажа покрывается водой. Когда Монтеспан узнала об этом, она с хохотом сказала:
— Если бы мы там были, то, наверно, стали бы кричать: «Королева изволит пить!»
На портрете Миньяра Монтеспан выглядела замечательно красивой в своем красном платье, усеянном жемчугом и кружевами, с красным пером в густых белокурых волосах. Веселого нрава, она унаследовала легкомысленное отношение к жизни от отца, искавшего везде и во всем одни только удовольствия, и ничего не заимствовала от матери, набожной женщины, проводившей большую часть времени в церкви. Отец Монтеспан находил этот брак очень хорошим, так как, говорил он, «никогда, по крайней мере, не видишь жены». И в самом деле, они никогда не виделись: она проводила дни в храме, а он ночи в кутежах. Под влиянием такого отца будущая фаворитка не могла запастись высоконравственными взглядами на жизнь, вот почему, сделавшись придворной дамой, она все мысли обратила на то, как бы привязать к себе Людовика. Вернувшись из похода во Фламандию, король сказал маркизе Лавальер, в то время еще занимавшей первое место в его сердце:
— Видите, как г-жа Монтеспан подбирается ко мне! Ей очень хочется, чтобы я ее полюбил, но этого я не сделаю.
[470x630]Миньяра Монтеспан
И действительно, первое время Людовик не хотел вступать в серьезную связь с Монтеспан. Ему нравилась любовь не веселая, не смеющаяся, а глубокая и романтическая. Как удачно выражается о нем Арсен Гуссэ, в нем было больше романтического героизма, чем настоящего героизма. В конце концов, однако, он поддался ее чарам, и результатом этого явились 6 новых незаконнорожденных детей. Сначала думали; что, вследствие маленького роста, Монтеспан не будет в состоянии произвести на свет Божий ни одного ребенка. На деле, однако, оказалось совсем иное. От связи с Монтеспан у Людовика родились: в 1670 году сын Людовик-Август Бурбон-ский, герцог де Мэн, принц Донд; в 1671 году сын Людовик-Цезарь Бурбонский, граф Вексенский; в 1673 году Людовика-Франциска Бурбонская; в 1676 году Людовика-Анна Бурбон-ская; в 1678 году Людовик-Александр Бурбонский, граф Ту-лузский; в 1681 году Франциска-Мария Бурбонская. Когда последняя вышла замуж за герцога Шартрского, позднее герцога Орлеанского, король поднес ей в виде свадебного подарка 2 миллиона и, кроме того, драгоценных украшений на 200 000, а мужу, помимо 50 000 крон, которые он получал как принц крови, еще пенсию в 50 000 вместе с королевским дворцом в Париже. Все это свидетельствует о несомненно сильном чувстве, которое Монтеспан сумела внушить королю и которое не погасло через много лет совместной жизни.
[показать]
Портрет Людовика XIV с семьёй. Версаль.Салон Венеры.
Однако всему бывает конец. Десять лет бурной жизни что-нибудь да значат. У короля начали сдавать нервы. В то же время заговорил голос совести. Ведь он усыновил шестерых детей, рожденных в прелюбодеянии! Ко всему этому присоединились протесты духовенства. Когда Людовик жил беспечно, разделяя брачное ложе между королевой и фавориткой, оно молчало, хотя преступление было неслыханное; когда же он сам стал колебаться, оно выступило вперед в лице ближайших к королю представителей. Один иезуит решился даже намекнуть королю на пример прелюбодеяния царя Давида с Батсебой и громко крикнуть ему в церкви: «Tu esille vir!» («Ты дурной человек!»). На суеверного Людовика это произвело большое впечатление. Духовнику он верил безусловно и поэтому решил положить конец своей незаконной связи. Он начал убеждать возлюбленную, что им нужно расстаться, что это необходимо для спасения их душ. Монтеспан со стесненным сердцем согласилась. Однако нельзя было расстаться сразу. Монтеспан слишком хорошо понимала, что теряет. В свою очередь, и Людовик был слишком привязан к метрессе, от которой у него родилось столько детей. И вот началась трогательная, по понятиям того времени, история: чтобы привыкнуть к разлуке, Людовик и Монтеспан начали предпринимать поездки в разные стороны. Однако, как только они возвращались, между ними завязывались прежние отношения. Несколько раз проделывался один и тот же опыт, но все напрасно. Чтобы не огорчать духовника, которому король обещал во что бы то ни стало разойтись с любовницей, от него было скрыто, что у Людовика родились от Монтеспан еще двое детей, уже после обещания.
В конце концов король начал скучать в обществе Монтеспан. Его тяготила глубокая привязанность, о которой он вовсе не думал, когда сходился с маркизой, тяготили также сцены ревности, которые она устраивала ему, когда он позволял себе какую-нибудь случайную «измену». И в одно прекрасное время он решился.
Франсуаза д’Обинье, маркиза де Ментенон - морганатическая жена Людовика XIV
Впрочем, у Людовика был неотразимый импульс — вдова поэта Скаррона Франсуаза, известная больше под именем г-жи де Ментенон. Она была внучкой Агриппы д'Обинье, знаменитого фаворита Генриха IV. Отец ее провел много лет в тюрьме, куда попал за измену, стоившую Франции ее владений в Америке. В тюрьме же и родила ему жена, бывшая дочерью тюремного сторожа, будущую фаворитку (в 1635 году). Девочке было три года, когда отец, выпущенный, наконец, из тюрьмы, уехал в Америку, где у него были поместья. Там на берегу одной реки она едва не погибла от укуса ядовитой змеи: своевременная помощь спасла ее. Осиротев, девочка двенадцати лет вернулась в Париж, где поселилась у родственницы Нельян. Зависимость ее мучила, и поэтому она охотно приняла предложение старого поэта Скаррона, писателя, обладавшего оригинальным умом и пользовавшегося огромной известностью во Франции благодаря своим сатирическим произведениям. Хотя он был калека, молодой девушке не пришлось жаловаться на судьбу. Талант мужа и ее редкая красота, соединенная с природным умом, сделали то, что дом будущей метрессы короля стал средоточием умственной и аристократической знати того времени. О ней начали говорить как о редкой женщине. Представители высшего света заискивали перед ней.
Но удар разразился скоро: умер Скаррон. Франсуаза тотчас же почувствовала гнет нового положения. Она обеднела, так как со смертью мужа прекратилась пенсия, которую он получал. Спасла ее маркиза Монтеспан, с которой она познакомилась, будучи вдовой. Она выхлопотала ей у короля ежегодную пенсию в 2000 лир, а вскоре взяла ее к себе в качестве воспитательницы детей. Впоследствии маркиза Монтеспан пожалела об этом, но было уже поздно.
[показать]Хитрая Ментенон сразу поняла, что можно воспользоваться положением и достигнуть блестящего успеха. Она тотчас же повела атаку на короля, но король оставался равнодушен. Он был пресыщен. Тогда Ментенон прибегла к другому средству: она сделала вид, что сильно привязалась к детям короля, вверенным ее воспитанию. Этих детей Людовик любил больше законных. Он любил, в сущности, тех и других, но любовь к детям Монтеспан соединялась у него с сознанием, что они, составляя плоть от его плоти так же, как и дети королевы, были в то же время лишены прав и преимуществ, которыми пользовались его законные дети. Этой слабостью ловко воспользовалась хитрая интриганка. Она окружала детей Монтеспан редким попечением. Дни и ночи проводила она в неусыпном надзоре за ними, не давая приставленной к детям прислуге ни на секунду отступить от своих обязанностей. Все силы ее были обращены на то, чтобы предстать перед королем в ореоле особенно нежной воспитательницы, причем, конечно, старания удваивались, когда было основание думать, что придет король. Маневр удался, и чадолюбивый Людовик однажды действительно был очень растроган, когда, войдя в уединенную детскую Монтеспан, увидел, как вдова Скаррона одной рукой поддерживает бывшего в лихорадке герцога де Мэна, другой качает мадемуазель де Нант, а на коленях держит спящего графа Вексенского. Результатом было повышение пенсии, которую получала «самоотверженная» вдова, и подарок в 100000 ливров.
Первый шаг оказался удачным. Оставалось сделать второй. Это произошло в 1674 году, когда вдове Скаррона уже было сорок лет. Покинув уединение, в котором жила до тех пор, она переехала во дворец, чтобы быть ближе к своей госпоже и покровительнице Монтеспан, а кстати,уже и к королю. Роль, выпавшая на ее долю, была очень подходящая. Поверенная королевской любовницы, вдова поэта и недавняя гувернантка должна была служить посредницей между Монтеспан и Людовиком, приходя таким образом в непосредственное соприкосновение с предметом своих тайных желаний. Теперь нужно было только обратить на себя его внимание. Но чем? Хитрая Ментенон не долго думала. Король еще любит Монтеспан, но уже тяготится ею, тяготится ее легкомыслием, известной степенью безнравственности. Не разыграть ли роль святоши? И вдруг вдова Скаррона превращается в образец благочестия и добродетели. Она думает только о Боге. Ее уста шепчут молитвы. Из ее груди то и дело вырываются тяжелые вздохи. Она оплакивает грехи человечества и свои слабости. Этим она сразу подстрелила двух зайцев: во-первых, приковывала к себе короля новизной настроения и, во вторых, отнимала всякие подозрения у Монтеспан, которой даже в голову не приходило, чтобы такая добродетельная особа могла в одно прекрасное время сделаться любовницей Людовика. Тактика была удачная, и не успела еще Монтеспан хорошо присмотреться к святоше-вдове, как Людовик дал ей титул маркизы де Сюржер, а вскоре подарил имение, от которого она и получила имя Ментенон. Тут только метресса спохватилась, но, как сказано, было уже поздно. Ментенон царила. Она увлекла и приковала к себе Людовика своим смиренным видом, мягкими речами, вдохновенными проповедями. Она указывала королю на его ошибки, обращала внимание на укореняющиеся в обществе нравы, не забывая при этом очень искусно и самым незлобивым видом разоблачать слабости Монтеспан. Король не привык к таким речам. Они действовали на него неотразимо, так как до тех пор он не слыхал ничего подобного, и поэтому невольно искал с ней встречи. Это еще более поощряло Ментенон. Однажды король сделал смотр своим дворцовым войскам и остался очень доволен ими, особенно мушкетерами. Когда он высказался в этом смысле г-же Ментенон, лисица повела носом в знак того, что она нисколько не разделяет этого мнения. Вечером в присутствии всего двора король спросил ее, почему она так немилостиво относится к его войскам.
— Потому, — отвечала святоша, — что во все время смотра меня не оставляла одна мысль.
— Какая?
— Я думала, что все эти мушкетеры развратники, а их начальник (то есть сам король) не лучше их.
[496x630]Ментенон
Король ответил шуткой и вышел из окружавшей его группы. Ментенон- последовала за ним и, чувствуя, что их никто не слышит, сказала:
— Вы все шутите, ваше величество. Мушкетеры вам очень нравятся. Но если бы кто-нибудь из них похитил жену товарища и вы бы узнали об этом, то, конечно, сегодня же ночью он не спал бы в вашем дворце, хотя бы он был самый храбрый из ваших мушкетеров, а похищенная им женщина — самая ничтожная из тварей.
Намек был слишком ясный, но как мог сердиться на нее Людовик? Во-первых, ему нравилась эта «откровенная» речь; во-вторых, ему нравилась... сама Ментенон. Да, во время частых бесед с ней он успел увлечься ее тихим, вкрадчивым разговором, ее высоким ростом, красивой фигурой, плавными движениями и необычайно красивыми глазами. Живая по природе, она в то же время умела быть сдержанной, и эта сдержанность особенно нравилась королю, который очень часто любил заигрывать с придворными дамами, иногда даже обнимать их и запечатлевать на их устах мимолетный поцелуй, но к г-же Ментенон всегда чувствовал некоторое почтение и при встрече с ней только вежливо приветствовал. «О, с этой, — говаривал он иногда, — я никогда не позволю себе что-либо сделать». И тем не менее он влюбился, то есть, собственно говоря, исполнил бессознательно волю той же Ментенон. Когда он открыл ей сердце, хитроумная Ментенон, которая могла уже праздновать победу, нашла, что время еще не наступило. Она ответила отказом, тонко дав вместе с тем понять, что сама влюблена в короля, но не может примирить своих высоких понятий о добродетели с преступной любовью. «К тому же, — прибавила она, — у вас есть супруга. Ей одной принадлежит ваша любовь. И если вы обратитесь к другим, от вас отвернется небо». Это окончательно заставило короля понять, какая пропасть существует между порочной, жаждущей одних земных благ Монтеспан и богобоязненной Ментенон, отличающейся самыми строгими правилами. Судьба метрессы была решена.
Но Монтеспан не дремала. Она уже поняла, какая опасность грозит ее могуществу со стороны бывшей гувернантки, и пустила в ход весь огромный запас рычагов, бывших в ее распоряжении. Но король уже был за Ментенон и, чтобы освободить ее от всякой зависимости от метрессы, назначил вдову почетной дамой при супруге дофина. Это еще более восстановило против нее маркизу Монтеспан. Она начала делать упреки своей бывшей гувернантке, обвиняя ее в вероломстве, в неблагодарности, но в ответ слышала тихие, но решительные слова:
— Если вы меня упрекаете в любви к королю, то не забудьте, что упрек этот касается ошибки, к которой вы же мне дали пример.
В отчаянии Монтеспан бросилась к королю. Она устроила ему мелодраматическую сцену ревности, указывала на детей, но от него ей не удалось выслушать ничего, кроме грустных слов, как бы звучавших похоронной песней:
— Сударыня, я ведь уже сказал вам, что ценю спокойствие. Насилия я не люблю.
Несчастной маркизе, у которой почва исчезала под ногами, нужно было пустить в ход другое средство, и тут же началась целая сеть интриг, направленных на то, чтобы удалить Ментенон от двора во что бы то ни стало. В интригах участвовали министр Лувуа и герцогиня Ришелье, почетная дама супруги дофина. Через их посредство последняя узнала о далеко не беспорочной жизни Ментенон в молодости, о ее браке с калекой Скарроном, о ее сомнительных любовных историях во время вдовства и таинственных свиданиях с Людовиком. Супруга дофина решительно выступила против новой придворной дамы. Произошла резкая ссора, потребовалось вмешательство короля. Король, конечно, решил дело в пользу Ментенон, и виновников интриги ждало удаление от двора; но Ментенон предпочла продолжать роль воплощенной добродетели, и, выхлопотав у короля прощение, сама же возвестила сопернице, что избавила ее от позора изгнания из стен дворца. Вместе с тем она скромно, но с затаенным злорадством довела до ее сведения, что отнять тайные свидания между ней и королем невозможно, что король согласен и впредь исполнять ее справедливые требования-и просьбы, но что последние она должна сообщать предварительно ей, Ментенон, которая и будет передавать их королю.
В этом ужасном положении Монтеспан решилась на последнее отчаянное средство. Она добровольно удалилась от двора в надежде, что король вернет ее, и тогда она предъявит ему условия. Старший сын ее, герцог де Мэн, поддержал ее решение; но как только мать уехала, он тотчас же сообщил о ее плане г-же Ментенон, находя более выгодным вступить в союз с восходящей звездой, то есть со своей прежней воспитательницей, чем обладать расположением матери. Оба они воспользовались отсутствием Монтеспан, чтобы сделать ее возвращение невозможным. Герцог де Мэн велел наскоро выбросить из окна мебель матери, вещи ее отправить в Париж, а помещением, которое она занимала, воспользоваться для другой цели. Маркизе Монтеспан некуда было вернуться, и ей пришлось удовольствоваться пенсией в 12 000 луидоров, которую король приказал выплачивать ей ежегодно.
[513x630]Ментенон
Только после этого Ментенон решилась уступить требованиям короля и сделаться его любовницей. Началось царствование Ментенон. Она жила во дворце уединенно, редко вызжала, но все государственные дела вершились в ее спальне. Король ежедневно направлялся к ней в определенный час, чтобы в ее спальне работать в присутствии метрессы с министрами. По обеим сторонам камина стояли два кресла, перед каждым из них по доске, а перед королем еще две скамейки; одна для министра, а другая для корзины, в которую король клал обыкновенно нужные бумаги. В то время когда король работал, Ментенон сидела за книгой или шитьем, с виду равнодушная, но на самом деле внимательно прислушиваясь ко всему, что происходит в комнате. Если король спрашивал у нее мнения, она отвечала тихо, спокойно, как будто все это ее мало интересует, на самом же деле все дела уже были ей заранее известны, так как ни один министр не осмеливался идти с докладом к королю, раньше чем повидается с его метрессой, которая тут же с ним и решала дело. Таким образом, работа короля с министрами была сплошной комедией: задача министра заключалась только в том, чтобы повести его к цели, которую наметила фаворитка. Если случалось, что король слишком настаивал на своем, то министр старался по возможности запутать дело и отложить решение до более удобного времени. Людовик, конечно, думал, что именно он раздает должности и управляет государственными делами; но на самом деле все это делала одна г-жа Ментенон. Одно только было ведомство, в котором власть ее считалась не безусловной, — министерство иностранных дел, так как относящиеся к этому ведомству дела поступали большей частью на решение Государственного совета. К тому же министр Торси упорно отказывался работать у Ментенон. Зато прочие министры, генералы и высшие сановники были у нее в руках. Больше, чем сам король, г-жа Ментенон могла сказать: «Государство — это я!» Даже над принцессами имела безусловную власть коварная фаворитка, и придворным не раз приходилось видеть, как дочери Людовика XIV, повздорившие с метрессой короля, с трепетом входили, по приказу короля, в комнату г-жи Ментенон, откуда через некоторое время выходили со слезами на глазах...
Тридцать лет прожил Людовик XIV с г-жой Ментенон. Он умер в 1715 году. Через несколько лет умерла и его возлюбленная.
М. Дубницкий. Женщины в жизни великих и знаменитых людей
Текст отсюда: http://greatwomen.info/kings/louis_xiv/
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Фаворитки Людовика XIV | stichling - Дневник stichling |
Лента друзей stichling
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»