Кто к минувшему глух
и к грядущему прост,
устремляет свой слух 
в преждевременный рост. 
Как земля, как вода 
под небесною мглой, 
в каждом чувстве всегда 
сила жизни с иглой.

И невольным объят 
страхом, вздрогнет, как мышь,
тот, в кого ты свой взгляд устремишь, 
из угла устремишь.

Засвети же свечу 
на краю темноты. 
Я увидеть хочу то, 
что чувствуешь ты. В этом доме ночном, 
где скрывает окно, 
словно скатерть с пятном, 
темноты полотно.

Ставь на скатерть стакан, 
чтоб он вдруг не упал, 
чтоб сквозь стол-истукан, 
словно соль проступал, 
незаметный в окне, 
ослепительный путь — 
будто льется вино 
и вздымается грудь.

Ветер, ветер пришел, 
шелестит у окна, 
укрывается стол 
за квадрат полотна, 
и трепещут цветы 
у него позади, 
на краю темноты, 
словно сердце в груди.

И чернильная тьма 
наступает опять, 
как движенье ума 
отметается вспять, 
и сиянье звезды 
на латуни осей 
глушит звуки езды 
на дистанции всей.

Тогда, когда любовей с нами нет,
тогда, когда от холода горбат,
достань из чемодана пистолет,
достань и заложи его в ломбард.
Купи на эти деньги патефон
И где-нибудь на свете потанцуй,
(в затылке нарастает перезвон),
ах, ручку патефона поцелуй.
Да, слушайте советы Скрипача,
как следует стреляться сгоряча:
не в голову, а около плеча!
Живите только, плача и крича!
На блюдечке я сердце понесу
и где-нибудь оставлю во дворе,
Друзья, ах, догадайтесь по лицу,
что сердце не отыщется в дыре,
проделанной на розовой груди,
И только патефоны впереди,
И только струны-струны, провода,
И только в горле красная вода.

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздём в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал чёрт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал чёрной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны воронёный зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешёл на шёпот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.
Есть разница меж них. И есть единство.
Одним вредит, других спасает плоть.
Неверье - слепота, а чаще - свинство.

Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.
Однако, интерес у всех различен.
Бог органичен. Да. А человек?
А человек, должно быть, ограничен.

У человека есть свой потолок,
держащийся вообще не слишком твердо.
Но в сердце льстец отыщет уголок,
и жизнь уже видна не дальше чёрта.

Иосиф Бродский