если зимняя, то сказка: без малейших попыток теста на реальность, зато с полной коробочкой всяческих гердокаев и прочих сосулистых королев . если снег - то обязательно хлопьями и пугливым пухом невесомее самого тонкого поцелуя на лице и аппетитным капустным хрустом под шагами.

иное не предусматривается, за отступление от канона - *ату его, ребята, ату!*, поэтому меморис о зимах исключительно ажурные, кружевное рукоделие, как на стеклах продрогших в растаявшей песочного цвета кашице автобусов на босу ногу с еще теплыми лунками ладоневых отпечатков и изначально дохлыми ручейками под.

зима - не лето и не все остальное, что уж тут. она дольше, сильнее, потому - терпеливее. так случалось, что в эти три месяца никогда не рвались отношения, и весь урожай побед, а иногда - блиц-криговых провалов со слезными украдкой контрибуциями доставался остальным сез-она-мммм. противостоять минусовым провокациям возможно двумя путями: есть и смеяться, отчего к весеннему авитаминозу доползается всегда со многими радостными впечатлениями и давящими на талию килограммами. событийные дагерротипы эти удивительно четкие, словно смотришь внутрь через изобретенные очередным мелькиадесом стекляшки в изящной оправе, для пущей резкости протертые бархатной тряпочкой со спиртовой начинкой.

мама, рассказывающая в сто-бесчетный раз сказку про ассоль. я, то чуть не утонувшая в сугробе в попытке измерить его глубину, и бабушкин шок, когда из окна кухни она увидел только две валенковые пятки; то кубарем катя-щаяся по лестничному пролету в неуклюжей шубенке из невинно-убиенного искусственного меха, зато без единого синяка, которые в других случаях выскакивают ветрянкой от удара не сильнее того, каким разбивается утреннее всмятку яйцо для *traditional english breakfast*. удивительной красоты подарок - расписной, хохломы с золотом, самовар, которому (пытаясь утянуть его из рук украшенного серпантином массовика) как примеру несказанной щедрости деда мороза обзавидовались дети, и как образцу несоответствующих доходам трат моей мамы возмутились взрослые на новогоднем утреннике в незабвенном общежитии на улице полярников в тогда еще ленинграде; хотя самовар этот на самом деле был всего лишь неожиданным - из-за редкости - проявлением дедовской любви (или вымученным из него совестью знаком внимания типа *для галочки* - черт его знает..) и вынужденной по причине полного обнуления кошелька аферой. первые заработанные, сидя в пыльной библиотеке, где мама тогда работала на полставки, среди каталогов, формуляров и несчетного количества томов бэ эс э, три рубля. примерно тогда же, с разницей - ну пусть в неделю, немое восхищение записками маминого мужчины (с таким долгим сейчас уже сроком отношений, какой мне в мои параллельные цифры лет и не представить даже), поразившие меня своей волевой лаконичностью: *был. не застал. буду еще. я.*

потом, позже, фотографии в московском метро, четко под стрелками *на елку в кремль* и *на елку в мэрию* - как иван царевич у своего камня. какая-то большая встреча каких-то почти незнакомых людей, где каждому - по глотку коньяка в пластике за 50 копеек, не для *согреться* - как символ, новые масоны.

и эта зима - пока еще новогодняя, колющая в босые даже в решительно минус двадцать ступни россыпью елки. за три часа до времени *икс* все еще нерешительность: куда, когда, с кем. все же - тет-а-тет, если не принимать во внимание многочисленных в форме и просто незнакомых на тверской. бутылка вкусно-сладкого шипучего *багратиони*, чудом пронесенная ломкими заснеженными улицами в обход милицейских проверок и распитая на задворках большого театра, заледеневшие от влажного дыхания и колющие потому в подбородок шарфы, все же поцелуи и пожелания в теплоту ушка, и безумство пиротехники, от которого сбежали домой. доставать из-под ванной напуганную хлопками кошку. все же зима.