вот, собственно, первая глава
http://www.liveinternet.ru/users/bozi_ad/post176466773/

а вот, собственно, и продолжение

Иногда мне кажется, что я всё делаю неправильно. Я руководствуюсь собственными желаниями, я радуюсь тому, что получаю и как складываются события. Только почему же все вокруг твердят, что это не правильно и неестественно?
Я не задумывался над тем, что со мной произошло, пока меня не заставили думать об этом постоянно.

Я был вполне спокоен, я был даже счастлив от того, что мне удалось убежать, что я вернулся домой; я улыбался, распахивая дверь, но мама не прекращает плакать всё это время, и я теряюсь в догадках, отчего так происходит.
Мне нечего ответить всем тем людям, которые собираются раз в неделю и рассказывают о пережитом горе. Я не понимаю, почему они продолжают плакать даже сейчас, когда всё кончено, когда самое страшное осталось позади и можно позволить себе забыть.
Они говорят: «Всё не так просто».
Они говорят: «Нас лишили достоинства».
Я предлагаю им перестать страдать и просто вернуть его себе обратно, но они разве только не смеются на подобные предложения.
Мне никогда этого не понять.
Когда я вернулся домой, на улице стояла чуть морозная, но приветливая и солнечная погода. Снег уже сошёл с дороги и тротуаров, и только на газонах и в канавах лежал ещё толстым, плотным слоем.
Когда мы покинули город, там уже не осталось ни одного покрытого инеем дерева, здесь же, в большом, поддёрнутым туманом мегаполисе, я ещё ни разу не видел солнца.
Мои родители заклеймили меня и спрятали подальше от всех свидетелей нашего позора, даже не удосужившись объяснить, в чём, собственно, этот позор заключался.
Получается, для того, чтобы знать причину этих унижений я ещё слишком мал, а для того, чтобы еженедельно выслушивать откровенные истории совершенно незнакомых мне людей – нет?!
Мне ещё очень многого не объяснили, и я был бы не против оставаться в счастливом неведении, если бы все вокруг постоянно не напоминали мне об этом! Я не представляю, не имею ни малейшего понятия о том, что, чёрт возьми, я лично сделал плохого, но дамочка из церкви на углу нашей новой улицы не забывает напоминать, что теперь я ношу в себе грех.
В школе я был первым в точных науках, но сейчас готов послать её ко всем чертям: преподаваемая логика не работает, у человека в голове механизм занятный и поломанный, никогда не угадаешь, что он выкинет в следующую секунду и в чём тебя обвинит.
Я ношу в себе что-то, о чём мне до сих пор боятся рассказать, но уже должен вставать с самого утра каждое воскресенье и идти это замаливать.
Мама ужасно расстраивается, когда я начинаю канючить и просить её «хоть сегодня» оставить меня в покое. Она готова всё списывать на моё внезапно приобретённое уродство, как будто до произошедшего я с большей охотой тащился на мессу.
Господи, если ты есть там - на небе, объясни хоть ты мне, в чём я виноват.
Тётка из церкви говорит со мной по часу, а то и больше после окончания церемонии, и всегда, собственно, одно и то же.
Она говорит, что мой стыд – вещь нормальная, естественная и угодная Богу. Она говорит, что я не просто не должен бояться стыдиться, но это теперь моя чуть ли не первейшая обязанность – краснеть чёрт пойми за что. Она повторяет, что я теперь мальчик особенный, что я должен стараться ещё прилежнее, ещё тщательнее, чтобы Господь не покинул меня, чтобы не отвернул лика своего, чтобы не взросло брошенное чёрное семя у меня в душе. Она гладит меня по голове, и я еле сдерживаюсь, чтобы не ответить в сердцах: «Не стоит беспокоиться, я и так себя прекрасно чувствую».
Боюсь, после этих слов она обольёт меня святой водой, а то и сразу бензином.
Сложно, честно говоря, от всех выслушивать, какой ты теперь не такой.
Мамаши приводят своих детей в небольшой кабинет каждый вторник и субботу, ставят стулья кружком, садятся сами, детей усаживают, и рассказывают друг другу о том, как пострадал их несчастный-разнесчатсный ребёнок, и какие ужасные вещи стали в их семье теперь происходить.
Одна, как сейчас помню, лила горькие слёзы добрых полчаса, рассказывая своим товаркам о том, как от неё ушёл любящий некогда муж.
- Ни дня не проходит, чтобы я не вспомнила об этом!! – воет она, вцепившись в кружева своей голубой блузки, - я ночей не сплю, а этот мерзавец только ворчит да носом воротит. На дочь не смотрит после того случая, всё простить себе не может, что не уберёг. Ни дня у меня без слёз не проходило, ни минуты не могла успокоиться. Постарела лет на пять за один только месяц. Сил во мне уже не оставалось, помощи просила только для нас с доченькой. А этот ублюдок! Паскуда эта!! Вещи собрал, да и сбежал от нас с ней. Деньги шлёт.. Не нужны мне его деньги! Сволочь! – и рыдает, и рыдает, и рвёт тоненький кружев на воротничке, проклиная нерадивого супруга.
Ах, как тогда хотелось встать и намылить ей шею.
Сказать:
- Вы бы рыдали поменьше, дамочка, может муж бы дёру и не дал? А? Вот, на себя посмотри, - я бы ткнул ей зеркальцем по носу, - старуха старухой! И неудивительно, что ваш благоверный ретировался так поспешно. Вы и себя, и мелкую свою, и его бы до белого коления довели. Знаю я вас таких: вечные жертвы коварных обстоятельств. Кончали бы вы слёзы лить и оставили дочку в покое.
Но глядя на эту самую дочку, я понимаю, что и та не прочь попричитать с мамашей за компанию. Пока старшая пускала ручьи слёз по щекам, её маленькая копия торопливо поддакивала рыданиям мамаши, утирая рукавом кофточки в горошек сопли с губ.