Джонни сидит, насупившись, и только слушает.
Вот его милая мамочка сейчас скажет, - дада, именно так и скажет – громко, на весь кабинет, чтобы все – слышите, эй! – ВСЕ вокруг знали, что…
Ну же, ма.
- Моего ребёнка изнасиловали! – Джонни только разве руками не всплеснул – слава Богу вовремя остановился.
Давайте, давайте все теперь дружно охать и причитать.
- Господи..
- Кошмар..
- Чудовищно!!
Мальчик закатил глаза. И зачем его сюда привели? Как будто его раньше мало унижали.

- Такой позор, такое унижение… - продолжает мама, закрывая глаза ладонями и рыдая навзрыд.
В этот момент её несчастный сын решает выпустить брошюрку для всех потенциальных и реализовавшихся маньяков: «Если вам захочется поймать кого-то и запереть, - мысленно проговаривает он, - ни в коем случае, никогда!! – он подчёркивает это слово жирно и выделяет цветным фломастером, - не позволяйте кому-то из взрослых узнать про это!»
Иначе..
- Покалечили, унизили - плачется так жалостливо мама, а её уставший от чужих слёз сын осторожно прикрывает рот ладошкой, тихонечко зевая.
Пф.. унижение. И с чего его мама взяла, что его там именно унижали и калечили? Вот дома, да – всего предостаточно, каждый день с утра пораньше представление. Молчаливый и угрюмый папаша, мать, начинающая помаленьку заикаться, сестра, наблюдающая презрительно и недоверчиво: как всё это Джонни уже надоело.
Они уедут из города меньше, чем через неделю, но его заботливая мать, мать её, тащит замученного многострадальной заботой сына на встречу с прочими жертвами насилия.
- Бобби – плохой мальчик, - говорит она в машине, приглаживая волосы на голове мальчика, - и родители у него такие же.. Чёртовы лицимеры позорные! – она с силой сжимает подвернувшееся между пальцев ухо сына, но даже не замечает этого, - там, куда мы едем, много других таких же, как и ты. Всё будет хорошо!
Когда отец, ни произнеся ни слова за всю поездку, высаживает их около частного двухэтажного дома у самого центра их городка, Джонни с ужасом понимает, куда его привезли.
- Маам? – смотрит он на неё удивлённо и слегка обеспокоенно, - мам, ты чего? – он хлопает на женщину большими синими глазами, - ты серьёзно? – спрашивает он и его голос от волнения срывается на протяжный полухрип.
- Мальчик мой, - мама обнимает сына и они, едва ступая, проходят, обнявшись, до парадного входа и стучат несколько раз по расписной двери.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о том, что ожидало отчаявшегося Джонни внутри. Вот он сидит в комнате, отведённой под личный кабинет хозяйки дома, рядом, примостившись, сидит такой же почти, как и он, мальчик, а напротив детей – с десяток женщин разного возраста, причитающих о своей несчастной судьбе.
- Тебя-то как угораздило? – наклоняется Джонни к своему товарищу по несчастью, но когда видит печальные заплаканные глаза последнего, инстинктивно отшатывается от него.
- Парень, ты чего? – Джонни скашивает глаза на кружок всхлипывающих женщин и берёт мальчика за локоть.
- Меня… - только и смог выдавить тот, прежде чем залиться багряной краской и отвернуть лицо к стене.
Нервные ахи-вздохи, бесконечные причитания, с десяток глупейших историй, услышанных за этот вечер, а теперь ещё и этот пацан, распустивший нюни и тоже, вслед за своей мамой готовый разрыдаться только оттого, что «он потрогал меня там», а «тужа» поцеловал.
- Мой ребёнок, - Джонни стискивает зубы, чтобы не закричать своей маме: «Заткнисьзаткнисьзаткнись немедленно!!!», но она не обращает ни малейшего внимания на немые мольбы сына и чеканит по слогам, будто специально растягивая слова:
- Мой сын теперь… - мальчик поводит бровью, скептически глядя на мать, - теперь больше ни-ко-гда! – она цокает языком, вздыхает протяжно и горестно и продолжает, обернувшись раз на Джонни, - никогда не сможет стать прежним! Для него это настоящий стресс, и мы не имеем ни малейшего понятия, что теперь делать с этим испытанием!
Мальчик, сидящий вне круга сплетничающих куриц, в свою очередь не понимал, как его матери удалось уговорить его припереться на это собрание самых тупых и самых несчастных женщин их городка. Он-то наивно полагал, кажется, что его ведут на пусть и поперёк горла уже вставшую, но всё-таки ещё терпимую встречу с этой нахалкой врачом, но мама, кажется, решила, что эти встречи плодов не приносят, а потому привела единственного сына на вечер, посвящённый мужскому насилию.
- Мама, - шепчет Джонни сквозь зубы, - если ты ещё хоть сло..
Но мама и этого, чёрт возьми, не слышит, а только гнёт и гнёт своё:
- несчастный ребёнок, - соглашается с ней каждая прочая присутствующая и оборачивается к Джонни, разглядывая его, словно желая своими глазами посмотреть на самого несчастного в мире мальчика.
- не знаю как ты, - тот снова наклоняется к своему соседу, - а я всё выложу отцу, как только мы вернёмся домой, - Джонни улыбается, стараясь подбодрить их обоих, но его угрюмый собеседник только возражает, что отец бросил их «сразу после того, как это произошло».
- Слушай, не повезло тебе, - Джонни хлопает его по спине и тот подскакивает на месте, словно ужаленный, - ты чего?
Нет, за то время, что Джонни провёл в том заколоченном доме, с миром определённо что-то произошло. Взрослые стали нервными и дёрганными, дети лишились своей беззаботности и природного оптимизма. И одноклассники, и Бобби, и даже этот незнакомый парнишка, все вдруг стали серьёзными, задумчивыми и немногословными, в то время как их родители, напротив, потеряли какую-то значительную долю благоразумия, впадая в истерику при самой ничтожной возможности, наслаждаясь своими и чужими страданиями, мусоля и развивая эту тему с другими такими же «жертвами».
Четырнадцатилетнему Джонни больше не казалось, что это с ним что-то не так: он каким в тот дом зашёл, таким и вышел. А вот все остальные его знакомые словно наизнанку вывернулись: из улыбчивых стали хмурыми, из беззаботных – озадаченными, из лёгких на подъём – уставшими и брезгливыми. Мальчик не мог припомнить, чтобы в их семье когда-нибудь так напряжённо молчали за обедом. Он знал, что сестра недолюбливает его, но сейчас казалось, что она его просто ненавидит.
Джонни помнил истории, просмотренные по телевизору, рассказывающие о маньяках и убийцах, но единственное, что он запомнил в них – это море крови и перекошенные яростью лица, скалящиеся на зрителей с экранов.
Он не мог, сколько ни пытался, уложить в своей голове идею о том, что тот странный (с этим мальчик готов был согласиться) мужчина, принёсший его в свой дом, был именно маньяком, что он не просто мог совершить что-то ужасное, но именно совершил. Джонни был не настолько наивен, как можно было предположить. Он прекрасно-преприкрасно понимал, чем они там занимались несколько дней к ряду, но почему это должно было поставить крест на всей его дальнейшей жизни, хоть убейте, понять не мог.
Ему ещё ни разу в жизни не было так неловко: сидя на приставленной к стене кушетке, он исподлобья наблюдал за происходящим в комнате и еле-еле сдерживал себя, чтобы не закричать. Несколько женщин уселись в кружок за низеньким столом, грызли печенье и прихлёбывали чай из фарфоровых чашек, тоненькие ручки которых сплющивались между их пухлыми пальцами. Они зачем-то рассказывали друг другу о том, как их обидел мужчина (а то и не один), сколько горя каждой из них пришлось пережить, сколько они намучались и настрадались и как им долгое время было мучительно стыдно за то, что с ними происходило.
Джонни ушам своим не верил. Получается, что пока никто не знает о твоём, так называемом позоре, тебе отчего-то мучительно стыдно, но стоит рассказать о нём в кругу малознакомых людей, и сразу становится легче?
Мир определённо что-то мальчику не договаривал. Это только у этих женщин так всё плохо с логикой или у всех прочих есть подобная проблема?
Мальчик мог бы попытаться понять, что, вероятно, им хочется просто рассказать о себе, но зачем тогда его мать и мама вот этого зашуганного паренька привели их сюда и громко, во всеуслышание, стали рассказывать о своих обиженных кем-то детях. Мама может и про себя немало интересного понарассказывать. У них с папой, наверняка, всё не так гладко и пара-тройка подобного рода историй найдётся. Но нет, она за себя краснеть не захотела. Она притащила сына, чтобы он, сидя в отдалении на кушетке, молча краснел за них обоих.
Мама, дома нас ждёт серьёзный разговор!
- Мой сын Джонни был первым в классе. Но сейчас он начал отставать, - слышит мальчик и откашливается от неожиданности.
- Да меня же выгнали из школы! – почти кричит он, спрыгивая на ноги, но десять пар обратившихся к нему сочувствующих глаз пришпиливают его на месте, не позволяя больше произнести ни слова.
- Доктор сказала, так будет лучше, - тут же поясняет его мать и все вокруг одобрительно кивают.
Мальчик в растянутом тёмном свитере оборачивается к своему ровеснику, всё ещё неподвижно сидящему на месте и спрашивает вполголоса:
- тебя тоже выперли?
Тот поднимает на Джонни поддёрнутые влагой глаза и коротко кивает:
- Так будет лучше, - бубнит он.
Вероятно, именно в этот самый момент и лопнула та струна терпения, напрягавшаяся все последние дни.
Ни слова больше не говоря, Джонни залез обратно на кушетку и так и молчал терпеливо всё оставшееся время.