Перед моими глазами снова встает знакомая картина. Два босоногих парнишки, в старых шортах, застиранных так, что никто уже и не помнит, какого они были раньше цвета; в отцовских рубашках с заплатами, таких огромных, что кажется можно туда посадить еще по два таких же парнишки. Два щуплых чумазых мальчугана лет по 12-13 сидят в подвале заброшенного дома у костра, а рядом лежат несколько сырых картофелин, взятых втихаря из погреба. Вообще-то в подвале тяжелая металлическая дверь, на которую участковый повесил амбарный замок, чтоб, как он говорит, «шпана не бегала». Это он, наверное, про нас. А еще все боятся подходить к этому дому, потому что несколько раз припозднившиеся гуляки слышали из подвала голоса. Говорят, это духи последних хозяев, сгоревших в этом доме. Но мы- то знаем, что это просто мы с Тимуром как обычно полночи травили байки. А попасть в подвал несложно. Там на первом этаже полусгоревшего дома есть люк. Он в самом углу, недалеко от печки, крышку почти не видно на фоне темных обгорелых полов, но мы нашли. И вот теперь это наше место. Каждый вечер, ночь за полночь, я выбираюсь из дома через окно, чтоб родители не увидели и иду в этот дом, в подвал. Там, как обычно, уже сидит Тимур и, как обычно, говорит, что уже устал меня ждать и думал, будто я заснул и забыл прийти вовремя. Он прекрасно знает, что такого не может быть, но ему хочется меня подколоть, ведь он на целый год старше меня. Он утверждает, что вовсе не сбегает, как я через окно, а спокойно говорит своим после ужина, что идет гулять, и его отпускают. Я, конечно, знаю, что это не так, но почему-то за все годы нашей дружбы я ни разу не позволял себе не верить Тимуру. Кстати, как я не пытаюсь, я никак не могу вспомнить, когда же мы с ним познакомились. Иногда мне кажется, что мы были знакомы еще до появления на свет.
Резко я слышу выстрелы и открываю глаза. Картина рассеивается, и снова я в землянке лежу на жесткой шинели, пытаясь заснуть, но безуспешно. Я закрываю глаза. Теперь мне кажется, что нам уже по 16-17, первая любовь, первый поцелуй. Я стесняюсь об этом говорить, а Тимур все хвастается, не замолкая ни на минуту. Мне нравится одна девчонка. А Тимуру нравятся все. И тут он рассказывает мне, что она чуть ли не сама предлагала ему пойти на сеновал. И тогда я бью его. Первая драка. Нет, мы, конечно, дрались с ребятами с других деревень. И стенка на стенку и по одиночке и парами. Но друг с другом мы деремся в первый и, как потом оказалось, в последний раз.
Еще помню, как мы узнали, что война. Все ходили, обивали пороги, просили послать нас в одну часть. Не знаю почему, но наши просьбы никто и слушать не стал. В итоге, я сейчас лежу на жесткой шинели в душной землянке. А где Тимур, я не знаю. Я так до сих пор и не собрался написать ему пару строк, да и он что-то не пишет. Откровенно говоря, даже не знаю жив ли он.
От мыслей меня отрывает душераздирающий крик где-то очень близко, перекрывающий грохот снарядов. В нашем окопе лежит еле живой парнишка лицом вниз. Я поднимаю его, переворачиваю… Тимур! Господи, откуда он здесь?! Пока сестричка перевязывала Тима, он рассказал, что был на лечении после ранения, шел в свою часть, был в штабе. Там майор посылал мальчонку в часть с пакетом. Как только Тимур услышал, что командир в той роте капитан Соловьев Кирилл Сергеевич, т.е. я, он вызвался доставить пакет, чтоб еще и повидать старого друга. А тут вот зацепило шальной пулей. Прямо около сердца прошла, чудом выжил.
Всю ночь я просидел у лежанки Тимура, мы разговаривали, вспоминали прошлое, говорили о надеждах на светлое будущее. Когда близился рассвет, Тимур попросил помочь ему выбраться наружу. Пусть, говорит восход ознаменует его выздоровление. Мы сидели в окопе и молча смотрели на рассвет.
Когда я понял, что солнце уже встало, а я безумно хочу спать, я повернулся к Тиму с предложением пойти в землянку. Но его остекленевшие глаза продолжали смотреть на небо. Я так и не понял, успел ли он увидеть свой последний рассвет.
Я потерял друга у военкомата в сорок первом. Судьба свела нас снова в последний день его жизни. Нам дали попрощаться. Спасибо и на этом. Но в том миг, когда я смотрел в мертвые глаза Тимура, внутри меня что-то сломалось. Наверное, это было сердце. И не знаю теперь, смогу ли я его починить.