[показать]

Мысль об этой
картине зародилась в нем (и, верно, сразу с названием) еще в Москве, когда с
бессилием терзался над судьбой сестры Любиньки,
мучившейся при жизни мужа, а
теперь, после его смерти, повергнутой в пучину новых бедствий — долгов, нищеты,
да еще в ожидании готового вот-вот явиться на свет ребенка. Уже тогда употребил
он в письме к Дружинину слово «вдовушка», использовав свойство, кажется, одному
русскому языку свойственное — придавать ласковый оттенок уменьшительному
обороту.

Он не захотел
сочинять «сложную» композицию, подробно рассказывая о бедствии. Может быть,
прежде и показалось бы соблазнительным изобразить гроб, стоящий на столе в
убогом жилище, толпу кредиторов, осаждающих испуганную молодую женщину,
оставшуюся без покровительства, судебного исполнителя, руководящего
накладыванием печатей на имущество, старушку няню, тщетно пытающуюся урезонить
незваных пришельцев, и прочее , но сейчас ему интересно было не столько событие
в неприглядной живописности его бытовых подробностей, сколько сама несчастная и
ее горести.
Все прошедшее и
будущее должно было только угадываться в намеках.
На переднем плане
разместилась Вдовушка, облокотившись на комод. Вещей немного. Столовое серебро,
наваленное в корзину и бесприютно выставленное прямо на пол. Стул, придвинутый к
опечатанной двери. Крохотный столик на одной ноге. Постель, еле видная в темном
углу. На стуле свеча, но не для света, а для того, чтобы греть на ней сургуч. На
всем болтаются ярлыки с печатями.
Только несколько
вещей остались не поруганы казенным сургучом. Это комод красного дерева, а на
нем портрет мужа (тут Федотов не удержался, написал себя самого, только в
гусарском мундире), образ Спаса, корзинка с яркими мотками ниток для вышивания,
шкатулка, папка, из которой высовывается нотный листок, толстая книжка с
закладкой, может быть Евангелие, да еще на полу прислоненные к комоду пяльцы с
неоконченным вышиванием, бережливо обернутые чистой тряпицей.
Это маленький
островок сбившихся беспорядочно, подобно овцам в грозу, вещей — то немногое, что
у Вдовушки осталась, к чему она оттеснена нашествием казенного мира, за что она
держится,— кусочек ее прошлой жизни, состоявшей из незатейливых радостей и
необременительных забот.
Написать все это
Федотова не затруднило. Главное препятствие, надолго задержавшее его работу,
было в самой героине.
Вдовушка виделась
ему не просто молодой женщиной, проливающей слезы по мужу, а воплощением
женственности, чистоты, гармонии — идеальных черт, поднимающих ее над обыденной
жизнью, и скорбь ее должна была быть страданием чистой души в грубом и жестоком
мире.
Он долго бился над
ускользающими из-под рук очертаниями идеала. Просил позировать знакомых дам.
Бродил по Смоленскому кладбищу, присматриваясь к молодым женщинам, горюющим на
могилах. С особым вниманием присматривался он и к детским лицам, в них ища
нужные ему чистоту и нежность.
В августе он
приехал в Царское Село к давнему приятелю Лебедеву. В тот же вечер друзья
отправились в Павловск на концерт , и там среди слушателей Федотов" вдруг
углядел молодую девушку в трауре.
«Счастливый вечер;
вот у меня есть и любящие глаза!»
Через неделю
картина была уже закончена.
Лебедев клялся,
что ее героиня как две капли воды похожа на павловскую незнакомку.
Федотова
поздравляли с удачей, но сам он, чем более присматривался к картине, начинал
понимать, что желаемого все-таки не достиг. Незнакомка хоть и помогла, да не до
конца. Милая и добрая женщина была чересчур обыденна со своим опухшим от слез
лицом, заметно выдавшимся вперед животом и несколько неуклюжей позой. В ней была
покорность страданию, даже растворенность в страдании, но не было высокой
духовности, способной поднять человека над любыми страданиями, на которые
обрекает его жестокость жизни и слабость собственной плоти.
Первый вариант 

[показать]
Тут-то и
проверяется характер. Федотов не разломал подрамник, не изрезал в куски холст и
не бросил его в печку. Стыдиться ему было нечего, работа была сделана на
совесть. Не стал переписывать лицо — это значило бы замучивать живопись.
Огорченный, но не обескураженный, он начал новый вариант.
Перекомпоновал
почти все детали. Изменил колорит. Решительно обошелся с героиней: переменил
лицо, позу, фигуру, даже одел немного иначе. Переделал и портрет мужа, написав
вместо себя другого человека. Не скоро дело делается, однако и вторая «Вдовушка»
стала наконец перед ним, готовая вполне и выделанная так же тщательно, как
первая, однако он и ею остался недоволен.
Приземленность и
невзрачность в самом деле ушли, однако взамен явились качества, совсем
неожиданные и даже неуместные. Молодая женщина стала поизящнее, но в этой
изящности обнаружилось сродство с модной картинкой — так кокетливо она изогнула
свой стан, так жеманно отогнула мизинчик, так манерно ниспадали складки платья,
так холодно и по-светски томно стало выражение лица, так ярки губы, а в слегка
приоткрытой груди чудилось нечто едва ли не игривое.
Второй вариант

[показать]
Он и этот вариант
довел до законченности, после чего отставил в сторону и принялся за третий. На
академическую выставку 1851 года (предыдущую пропустил) он, подумав, выбрал
первый вариант в нем все-таки было больше жизни и неподдельного
чувства.
На выставке
«Вдовушка» шума не произвела. Собственно, и провисела-то она всего несколько
дней. Богач и меценат К.Солдатенков забрал картину, не дожидаясь закрытия
выставки, и увез к себе в Москву.
А Федотов началработать над третьим вариантом.
Уже и фигуру
уточнил, чтобы не так простовата была, как первая, но и не так манерна, как
вторая, и руки расположил иначе, и складки на платье, сохранил только верно
найденный наклон головы к правому плечу.
Однако лица-то небыло.
Он продолжал
совершать вылазки на Смоленское кладбище и присматриваться ко всем встречаемым
на улице женщинам. Написал вдруг картину «Мадонна с младенцем» и, смеясь,
объяснил пораженному Дружинину: «Штука вот такого рода. Эта мысль не давала мне
покоя, и я захотел испробовать свои силы. Сверх того, мне нужно добыть себе
мягкости, грации, неземной красоты в лицах. Он решил занять столь желанной
гармонии и у древних, больших мастеров по этой части. Поставил голову Венеры
Медицейской и стал ее рисовать в нужном повороте. Потом снова рисовал свою
героиню, приближая ее к Венере.
То ли
христианские, то ли языческие боги помогли, или, наконец, время подошло, чтобы
неутомимый труд дал плод, но случилось то чудо, что случается порой у больших
художников. Федотов сел перед едва начатым холстом, на котором была только едва
набросанная фигура и несколько отделанных предметов, и, проработав подряд вечер,
ночь и утро, закончил картину. Ликование его было так велико, что им невозможно
было не поделиться.
Проезжавший мимо
Дружинин был остановлен, как обычно, стуком в оконное стекло, вслед за чем и сам
Федотов выскочил на улицу: «Заходите, заходите живее... Хорошо, что вы были у
меня вчера... вы увидите вещь, за которую меня иной может ославить
лгуном!»
Совершенно готовая
картина поразила Дружинина: «Вы шутите надо мною, Павел Андреич, неужели это
дело одного вечера и одного утра?» — «И одной ночи.
Нынче, слава богу,
рано рассветает. Со мной произошла штука, феномен, чтобы сказать благообразнее,
о котором я до сих пор понятие имел только приблизительно. У меня будто искра
зажглась в голове; я не мог спать, я чувствовал в себе силу чрезвычайную; мне
было весело; я сознавал каждой жилкой то, что мог в эти минуты сделать. Никогда
не доводилось мне работать с такой легкостью и так успешно: каждый штрих ложился
куда следовало, каждое пятнышко краски подвигало все дело.»
(Э.Кузнецов"Павел
Федотов")
Третийвариант

[показать]