Здравствуйте, дорогие друзья! Давно меня здесь не было, конечно, больше трех лет даже ...
Но вот решил вернуться и продолжить то, что начал годы назад - знакомить Вас с тем, где, как и чем жили и живут те, кого общество так часто сегодня отталкивает от себя и считает людьми второго сорта: геи, лесбиянки и трансгендеры.

Сегодня мне хотелось бы начать рассказ об одном из самых удивительных и ярких периодов в истории российской культуры, который дал нам целую плеяду выдающихся творческих людей, многие из которых нередко искали вдохновение в однополой мужской нежности. Конечно же, речь пойдет о Серебряном веке. Это была эпоха возрождения и прогресса, когда гомосексуальность в России проявлялась как никогда свободно, а многие геи открыто вели образ жизни, для которого были рождены. К сожалению, объем информации об этом времени настолько велик, что я ограничусь лишь обзорным рассказом о наиболее известных гомосексуалах, чье творчество стало символом этой давно ушедшей эпохи.

Во многом их свободное творческое самовыражение стало возможным благодаря возникновению полуоткрытой гомосексуальной городской культуры. Как мы знаем, к началу XX века в России, несмотря на преобладание крестьянского насе­ления, существовали большие развитые города, что весьма способствовало формированию гомосексуальной «субкультуры». Либерализация общественного мнения к концу столетия предыдущего приводит к тому, что все больше людей решаются открыто проявлять свою гомосексуальность. Петербург, европеизированная столица огромной империи, становится центром российской гомосексуальной субкультуры. Несмотря на то, что гомосексуальность по-прежнему осуждается, ни государство, ни общество не проявляют открытой агрессии по отношению к гомосексуалам, и геи почти открыто встречаются в Таврическом саду, у памятника Екатерине Второй на сегодняшней площади Островского («Катькин сад») и в других общественных местах. Одними из наиболее популярных и безопасных мест для общения геев становятся петербургские бани. Неудивительно, что именно бани становятся источником компромата для тех, кто пытался подпортить чью-либо репутацию, раскрыв гомосексуальность своей жертвы. Все это отмечается как врачами, так и журналистами, а также криминологами (см. David Higgs. Queer Sites: Gay Urban Histories Since 1600. Psychology Press, 1999. – p. 45).

Своеобразным, но значимым описанием гомосексуального Петербурга стал репортаж журналиста В.П. Руадзе «К суду», опубликованный в 1908 году. Руадзе специализировался на криминальной хронике и в своей работе с возмущением обличает «пороки», которым предаются петербургские мужчины на своих квартирах, а также описывает основные места встреч гомосексуалов и констатирует распространение борделей для геев. Так, он с негодованием описывает известного в те времена петербургского гея по фамилии Курочкин, который содержал бордель для геев на Форштадской улице и часто без стеснения разгуливал в вызывающих женских костюмах. Руадзе сокрушается, что «гомосексуализм», некогда тщательно скрываемый, теперь свободно проявляет себя на улице и рекламирует себя. (Steinberg, Mark D. Petersburg Fin de Siecle. . New Haven: Yale University Press, 2011. – p. 110.)

Этому периоду в гомосексуальной и лесбийской городской субкультурах была свойственна эстетизация однополой любви в искусстве. Примерами подобной эстетизации в дореволюционной России могут служить соот­ветственно «Башня» поэта, философа и переводчика В.И. Иванова и литературный лесбийский салон поэтессы С.Я. Парнок. ( См. об этом подробнее в: Жук О. Амазонки: История лес­бийской субкультуры в России XX века. М.: Глагол, 1998.)

Как отмечает А. Клеш, переломным – и политически, и идеологически – становится 1905 год, год первой русской революции: смяг­чается цензура, гомосексуальность более не является второстепенным вопро­сом и оказывается в фокусе внимания мыслителей и литераторов, порой пре­возносящих и даже идеализирующих ее. Так, книги религиозного философа, литературного критика и публициста В.В. Розанова, в которых широко поднимается тема гомосексуальности, до сих пор вызы­вают споры. Некоторыми Розанов воспринимается как ярый гомофоб, хотя в его книге «В темных религиозных лучах», подвергшейся цензуре сразу после вы­хода в свет в 1910 году, выражена весьма неортодоксальная точка зрения на гомосексуальность. В эссе «Люди лунного света» (1911), написанном по материалам этой книги, Розанов выступает в защиту гомосексуальности и отвергает без­личные, схематические конструкции, при помощи которых ее пытаются объ­яснить в юриспруденции, медицине и Церкви. Он восхищается гомосексуалом, нарушающим и закон, и норму, в едином порыве утверждающим себя как человека: Розанов отказывается от разделения сексуальности человека на две части, то есть от механического, жесткого разведения гомосексуаль­ного и гетеросексуального. Он утверждает, что в каждом гетеросексуальном человеке есть место для некоего гомосексуального желания, и наоборот. (А. Клеш. Русский гомосексуал (1905— 1938 гг.): парадоксы восприятия // Новое литературное обозрение, 2012, № 117.)



Конечно же, одной из самых ярких гомосексуальных фигур Серебряного века стал знаменитый поэт Михаил Кузмин (1872-1936), которого Александр Бенуа иронично называл «чудачливым». Его произведения стали одними из первых ярких образцов гей-литературы в России. Воспитанному в строго религиозном старообрядческом духе мальчику было нелегко понять и принять свою необычную сексуальность. Но у него не было выбора. Он рос одиноким мальчиком, часто болел, любил играть в куклы и близкие ему сверстники “все были подруги, не товарищи”. Первые его осознанные эротические переживания связаны с сексуальными играми, в которые его вовлек старший брат, который влюблялся в других мальчиков и ревновал их к Мише. В гимназии Кузмин учился плохо, зато к товарищам “чувствовал род обожанья и, наконец, форменно влюбился в гимназиста 7 класса Валентина Зайцева”. За первой связью последовали другие (его ближайшим школьным другом, разделявшим его наклонности, был будущий советский нарком иностранных дел Г.В.Чичерин). Кузмин стал подводить глаза и брови, одноклассники над ним смеялись. Однажды он пытался покончить с собой, выпив лавровишневых капель, но испугался, позвал мать, его откачали, после чего он признался во всем матери, и та приняла его исповедь. В 1893 г. более или менее случайные связи с одноклассниками сменила серьезная связь с офицером, старше Кузмина на 4 года, о которой многие знали. Этот офицер, некий князь Жорж, даже возил Кузмина в Египет. Его неожиданная смерть подвигла Кузмина в сторону мистики и религии, что не мешало новым увлечениям молодыми мужчинами и мальчиками-подростками. Будучи в Риме, Кузмин взял на содержание лифт-боя Луиджино, потом летом на даче отчаянно влюбился в мальчика Алешу Бехли; когда их переписку обнаружил отец мальчика, дело едва не дошло до суда. (Кон И.С. Любовь небесного цвета. Глава 10. Голубые тени Серебряного века)

Все юноши, в которых влюблялся Кузмин, были бисексуальными и рано или поздно начинали романы с женщинами, заставляя поэта мучиться и ревновать. Так, летом 1912 года его возлюбленный поэт Всеволод Князев (1891-1913), которого Кузьмин знал с восемнадцатилетнего возраста, встретился с О. Глебовой-Судейкиной. После трех недель, проведенных в сентябре Кузминым в Риге у Князева (там был расквартирован драгунский иркутский полк, в котором Князев служил младшим унтер-офицером, позже преобразованный в 16-й гусарский. Отсюда образ молодого драгуна или гусара в стихах Кузмина и Ахматовой), Кузмин расстался с Князевым, а еще через полгода тот застрелился. (Подробнее этот эпизод рассмотрен в ст.: Р. Т и м е н ч и к, Рижский эпизод в «Поэме без героя» Анны Ахматовой. «Даугава», 1984, № 2. Самоубийство В. Князева является одной из сюжетных линий «Поэмы без героя» А. Ахматовой, называвшей Князева «драгунским Пьеро»).

В цикле “Остановка”, посвященном Князеву, есть потрясающие стихи о любви втроем (“Я знаю, ты любишь другую”):

Мой милый, молю, на мгновенье
Представь, будто я – она.

Нередко Кузмин переосмысливал гомоэротизм античных образов – в частности, это проявилось в его “Александрийских песнях” и в цикле произведений об Александре Великом, самое крупное из которых – написанные в прозе “Подвиги Александра Великого”. Л. Панова, анализируя особенности образа императора в произведениях поэта, отмечает, что для Кузмина он был символом мужской любви: в “Подвигах…” Александр целомудрен в отношении женщин — Роксаны и Кандакии, его любимец — Гефестион… И гомоэротика, и растворение великого в малом, и деавтоматизация — все это узнаваемый Кузмин образца “Александрийских песен”. (Л.Панова. Игры с Брюсовым: Александр Великий в творчестве Кузмина // Новое литературное обозрение, 2006, № 78. )



Самой большой и длительной любовью Кузмина (с 1913 года) был поэт Иосиф Юркунас (1895-1938), которому Кузмин придумал псевдоним Юркун. В начале их романа Кузмин и Юркун часто позировали в кругу знакомых, как Верлен и Рембо. Кузмин искренне восхищался творчеством Юркуна и буквально вылепил его литературный образ, но при этом невольно подгонял его под себя, затрудняя самореализацию молодого человека как писателя. С годами (а они прожили вместе до самой смерти поэта) их взаимоотношения стали больше напоминать отношения отца и сына: “Конечно, я люблю его теперь гораздо, несравненно больше и по-другому…”, “Нежный, умный, талантливый мой сынок…”. Кузмин и Юркун жили вместе на квартире матери Юркуна. (Кон И.С. Любовь небесного цвета. Глава 10. Голубые тени Серебряного века)

В 1920 году Юркун знакомится с молодой актрисой Ольгой Гильдебрандт (1897-1980), молодой драматической актрисой, в течение 1919-1923 годов выступавшей в труппе Александринского театра и пробовавшей свои силы в живописи и поэзии (сценический псевдоним Арбенина). Причем Юркун, будучи старше ее на два года, практически «отбивает» О. Гильдебрандт у активно ухаживавшего за ней Гумилева, который рассчитывал на ней жениться. Роман этот почти сразу же перерастает в любовь, что особенно остро переживает, конечно, Кузмин, памятуя о схожей ситуации с Князевым. (А. Шаталов. Предмет влюбленных междометий. Ю. Юркун и М. Кузмин к истории литературных отношений // Вопросы литературы, 1996, № 6. )

Кузмин в этот критический для себя момент (первая запись в его Дневнике о знакомстве Юркуна с О. Гильдебрандт относится к 27 декабря 1920 года, то есть еще до решившей все встречи Нового года, описанной выше) постарался переступить через собственные амбиции (может быть, и полагая вначале, что этот роман Юркуна, как и все предыдущие, окажется столь же мимолетным) и принять подругу Юркуна, в чем немалая заслуга, конечно, и О. Гильдебрандт, ставшей фактически женой Юркуна до его гибели (они не были формально женаты). Эти чувства Кузмина подтверждает и написанное им в 1921 году стихотворение «Любовь чужая зацвела…»:

Достатка нет и ты скупец,
Избыток щедр и простодушен.
С юницей любится юнец,
Но невещественный дворец
Любовью этой не разрушен.
Пришелица, войди в наш дом!
Не бойся, снежная Психея!
Обитель и тебе найдем,
И станет полный водоем
Еще полней, еще нежнее.

Текст опубликован в сборнике «Параболы» (1922), включившем несколько посвященных Юркуну стихотворений и заканчивающемся формально адресованными ему же строчками, в которых Кузмин и смиряется с новой для себя ситуацией, и одновременно как бы уговаривает себя с ней смириться (больно уж они декларативны): «А путь задолго наш судьбой измерен. / Ты спутник мой: ты рус и светлоок».

Надо отметить, что Гильдебрандт фактически стала женой Юркуна. При этом она жила не на одной квартире с Кузминым, Юркуном и его матерью, а по другому адресу.




Иосиф Юркунас был арестован и расстрелян в 1938 году. Ольга Гильдебрандт дожила до преклонных лет и скончалась в 1980-м, оставив после мебя обширные мемуары, благодаря которым история Кузмина и Юркуна дошла до наших дней во всей своей полноте и чистоте.

Конфликты, возникающие у Кузмина с его друзьями вследствие их увлечений той или иной дамой, становились для него ситуацией уже едва ли не болезненной. Можно упомянуть здесь не только союз Кузмина-Юркуна с Гильдебрандт и Кузмина-Князева с Глебовой-Судейкиной, но и предшествующие им подобные же взаимоотношения его с супружеской парой С. Судейкиным и О. Глебовой-Судейкиной.

Актриса Ольга Глебова познакомилась с художником Сергеем Судейкиным в 1906 году и в 1907-м вышла за него замуж. Некоторое время на одной квартире с ними (1912-1913) проживал и Кузмин. «Однажды Ольга, пишет современная исследовательница, случайно обнаружила дневник поэта и не смогла устоять против искушения прочитать его. С той минуты у нее не осталось никаких сомнений насчет чувств, связывав этих двух мужчин. Потрясенная Ольга попросила у мужа объяснений и потребовала, чтобы Кузмин покинул их дом». (Элиан Мок-Бикер. «Коломбина десятых годов»: Книга об Ольге Глебовой-Судейкиной.— Париж-СПб, 1993 (совместно с изд. «Арсис»); с. 44.)

На самом деле отношения Судейкина с Кузминым не были столь прочными, как это могло показаться. Познакомились они 14 октября 1906 года в Театре В. Ф. Комиссаржевской, где Кузмина привлек «молодой англизированный человек», и расстались уже в декабре. Судейкин избегал Кузмина, хотя они не раз и совершали совместно «долгое путешествие с несказанной радостью, горечью, обидами, прелестью». (Н. А. Б о г о м о л о в, Джон Э. М а л м с т а д, Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха, с. 122.) Буквально один к одному все обстоятельства этого расставания из-за женщины были описаны Кузминым в повести «Картонный домик». Через год после свадьбы Судейкин объявил жене, что ее не любит. Каждый из супругов стал жить самостоятельной жизнью. Однако окончательно Судейкин бросил Ольгу лишь в 1916 году, эмигрировав со своей второй женой сначала в Крым, а в 1917-м в Париж. (см.: Н. А. Б о г о м о л о в, Джон Э. М а л м с т а д, Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха, с. 196). (Как уже было упомянуто, Кузмин жил с Судейкиными и в период 1912-1913 годов. В 1913 году С. Судейкин работал в Париже над декорациями очередной премьеры дягилевского Русского балета «Трагедия Саломеи» в постановке Бориса Романова.) Кстати, именно Глебова-Судейкина в одном из ресторанов впервые способствовала знакомству Кузмина с Вс. Князевым, о чем Кузмин 2 мая 1910 года делает соответствующую запись в дневнике. (А. Клеш. Русский гомосексуал (1905— 1938 гг.): парадоксы восприятия // Новое литературное обозрение, 2012, № 117.)

11 ноября 1906 года в «Весах» символиста В.Я. Брюсова был опубликован знаменитый роман Кузмина «Крылья» – первое произведение в русской литературе , посвященное гомоэротическому чувству.

Роман вызвал сенсацию: в течение многих лет ни одно произведение не привлекало такого внимания. Издательство «Скорпион», выпускавшее «Весы», воспользовалось фурором и напечатало книгу отдельным изданием в конце весны 1907 г. Когда первое издание было мгновенно распродано, его также стремительно переиздали, — тоже нечто неслыханное для издателей, печатавших и распространявших модернистских авторов тиражом не более тысячи изящных экземпляров. Апология однополой любви между мужчинами сделала Кузмина за одну ночь самым скандально известным «декадентским» писателем в России. (Малмстад Джон. Бани, проституты и секс-клуб: Восприятие «Крыльев» М. Кузмина. // Эротизм без берегов. Сборник статей и материалов. М., 2004. С. 122—129.)

Для кого-то «Крылья» ознаменовали новую и необходимую откровенность в литературе; для других стали доказательством нравственного растления целого модернистского направления, которое, по мнению некоторых, подтверждает взаимосвязь между сексуальными (или гомосексуальными) и эстетическими прегрешениями (например, «нерусское» пренебрежение психологическим анализом). Конечно, ни один читатель раньше не встречал ничего подобного ни в русской, ни в западноевропейской литературе. Эта книга издавалась невиданными для гомо­сексуальной литературы тиражами вплоть до 1923 года.

Кузмин не выходит за рамки понимания гомосексуальности, царившего в обществе, и «защиту» гомосексуальности в романе представляет, исходя из доводов ее противников. Например, он обосновывает превосходство гомосексуальности и мужской красоты над отношениями женщины и мужчины и женской красотой, причем осуждает женщину с моральной точки зрения, обвиняя ее в пошлости и гре­ховности. Идея превосходства служит для главного героя романа, преподавателя по фамилии Штруп, принципом, руководствуясь которым он отделяет себя от других, испытывая снисходительность по отношению к невежественному «народу». Именно идеей превосходства ему удается «соблазнить» невинного мальчика Ваню, молодого студента из глубинки, ин­тересующегося духовными исканиями русских сект, когда Штруп предлагает ему стать «новым», современным человеком, освободиться от традиционных предрассудков и тем самым обрести свободу. Противоречие, заключающееся в том, что свобода обосновывается Кузминым через идею превосходства и неравенства, — подорвало, на наш взгляд, всю идею романа и дало повод гетеросексуальным читателям навесить на Кузмина, оправдывающего, по их мнению, прозаический разврат красивыми словами, ярлык порнографа и «банщика». Дискурс Кузмина непосредственно обусловлен традиционными представлениями о гомосексуальности, и единственное, в чем он его преодо­левает, — это идея, близкая идее Шарля Бодлера, о необходимости постоянно «изобретать» себя. И в этом отношении для гомосексуальной субкультуры Кузмин стал важным ориентиром, «петербургским Оскаром Уайльдом».

Как пишет М. Левина-Паркер, современники были правы, усматривая в романе намеки на эмансипацию геев и легитимацию гомоэротических отношений. Тем не менее “Крылья” — модернистский эстетический манифест, а не сексуальная прокламация. Будучи одной из основных тем романа, гомоэротическая любовь формирует, наряду с темами искусства, религии, природы, экзистенциального поиска, центральную антиномию свободы и необходимости. (М. Левина-Паркер. Две крайние точки Михаила Кузмина. // Новое литературное обозрение, 2007, № 87).

Неоднородна была реакция на роман со стороны левых. Так, Максим Горький летом 1907 года в письме к Л.Н. Андрееву писал о Кузмине и Иванове, что они «путают» гомосексуальность с подлинной свободой и что они спо­собны только на высвобождение пениса, но ни на что более. Так же прореаги­ровал на роман и Троцкий. Интересно, что Джон Малмстад, американский ис­следователь Кузмина, изображает Троцкого как гомофоба (Малмстад Д. Бани, проституты и секс-клуб: Восприятие «Крыльев» М. Кузмина / Пер. А.В. Курта // Эротизм без бе­регов: Сборник статей и материалов. М.: НЛО, 2004. С. 128.), ссылаясь на его слова из статьи 1908 года «Эклектик Санчо-Панса и его мистический оруже­носец Дон Кихот»: «…господин Кузмин законы естества упразднил, и то ми­роздание не свихнулось со своих основ». (Троцкий Л.Д. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991. С. 236—237. ). На самом деле, в этой статье Троц­кий лишь иронизирует над Кузминым. Но в целом он отдает предпочтение «подлинности» Дон Кихота (то есть Кузмина) перед прагматичностью «эклек­тика Санчо-Пансы», имея в виду бывших марксистов, ставших мистиками. (А. Клеш. Русский гомосексуал (1905— 1938 гг.): парадоксы восприятия // Новое литературное обозрение, 2012, № 117. )

Тем не менее, по мнению исследовательницы гомосексуальной и в особенности лесбийской культуры в России Ольги Жук, роман является блестящей иллюстрацией изменения восприятия гомосексуальности в период с 1905 по 1907 год. По мнению Жук, в это время произошел качественный скачок в отношении к гомосексуальности, под которым понимает переход от личных сексуальных предпочтений и эстетизированных практик к созданию гомосек­суальной субкультуры с собственным образом жизни и мировоззрением, со­циальными и культурными потребностями. И пример «Крыльев» Кузмина в этом отношении чрезвычайно показателен. (А. Клеш. Русский гомосексуал (1905— 1938 гг.): парадоксы восприятия // Новое литературное обозрение, 2012, № 117. )

Автор совершил не только каче­ственный, но и количественный скачок: этот роман был первой книгой как на Западе, так и в России, которая откровенно осмысляла гомосексуальность и была при этом доступна широкому кругу читателей. Если у Оскара Уайльда речь идет об эстетизации гомосексуальности, то Кузмин еще до Марселя Прус­та и «Коридона» Андре Жида поднимает рассмотрение гомосексуальности на новый уровень, говоря о ней как о «морально оправданной» любви. Его книга вполне заслуживает названия манифеста новой гомосексуальной субкультуры.

13 июня 1906 года, после встречи Кузминым поэт и философ Вячеслав Иванов (1866-1949) в своем дневнике выражает разочаро­вание в отношениях между мужчиной и женщиной, обусловленных продол­жением рода. По мысли Иванова, таким отношениям непременно присущи безликость и запрограммированность: «эстетика грубости и нигилизма» у мужчин и «тривиальные прелести» у женщин. То, как Кузмин преподносил свою гомосексуальность, показало Иванову, что она может выступать в ка­честве «гуманистической» альтернативы биологической «дикости» в отно­шениях между мужчиной и женщиной. Взгляд Иванова на гомосексуаль­ность был обусловлен именно гуманизмом и эстетикой эпохи Возрождения, связанной с утверждением красоты как блага и обращением к древнегрече­ской культуре.




Здесь стоит заметить, что несмотря на глубокую любовь к жене, писательнице Лидии Зиновьевой-Аннибал, Вячеслав Иванов был сам не чужд гомоэротических увлечений. В его сборнике “Cor ardens” (“Пламенное сердце” – лат.) (1911) напечатан исполненный мистической страсти цикл “Эрос”, навеянный безответной любовью к молодому поэту Сергею Городецкому:

За тобой хожу и ворожу я,
От тебя таясь и убегая;
Неотвратно на тебя гляжу я, -
Опускаю взоры, настигая…

Именно с именем Кузмина связано появление в России высокой гомоэротической поэзии. Для Кузмина любовь к мужчине совершенно естественна. Иногда пол адресата виден лишь в обращении или интонации:

Когда тебя я в первый раз встретил,
не помнит бедная память:
утром ли то было, днем ли,

вечером, или позднею ночью.
Только помню бледноватые щеки,
серые глаза под темными бровями
и синий ворот у смуглой шеи,
и кажется мне, что я видел это в раннем детстве,
хотя и старше тебя я многим.

В других стихотворениях любовь становится предметом рефлексии.

Бывают мгновенья,
когда не требуешь последних ласк,
а радостно сидеть,
обнявшись крепко,
крепко прижавшись друг к другу.
И тогда все равно,
что будет,
что исполнится,
что не удастся.
Сердце
(не дрянное, прямое, родное мужское сердце)
близко бьется,
так успокоительно,
так надежно,
как тиканье часов в темноте,
и говорит:
“все хорошо,
все спокойно,
все стоит на своем месте”.

А в игривом стихотворении “Али” по-восточному откровенно воспеваются запретные прелести юношеского тела:

Разлился соловей вдали,
Порхают золотые птички!
Ложись спиною вверх, Али,
Отбросив женские привычки!

(Кон И.С. Любовь небесного цвета. Глава 10. Голубые тени Серебряного века )

Как писал Вольфганг Казак, лирика Кузмина отмечена пред­метным и физическим ощущением мира, также и в эротическом смысле. При этом и в своих гомосексуальных стихах он настолько точно передаёт сущность любовного чувства, что толкование их, привязанное к конкрет­ной биографии поэта, выглядит бессмыслен­но ограниченным. Кузмину свойственно исключи­тельное чувство формы, он передаёт радость высокого искусства поэтической игры. (Казак, В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. - С. 213. )

Кузмин был членом петербургского «Кружка Гафиза», куда также входили известные нам Вячеслав Иванов с женой, Лев Бакст, Константин Сомов, Сергей Городецкий, Вальтер Нувель (Валечка), юный племянник Кузмина Сергей Ауслендер. Все члены кружка имели античные или арабские имена. В стихотворении “Друзьям Гафиза” Кузмин хорошо выразил связывавшее их чувство сопричастности:

Нас семеро, нас пятеро, нас четверо, нас трое,
Пока ты не один, Гафиз еще живет.
И если есть любовь, в одной улыбке двое.
Другой уж у дверей, другой уже идет.

Для некоторых членов кружка однополая любовь была всего лишь модным интеллектуальным увлечением, игрой, на которые падка художественная богема. С другими (например, с Сомовым и Нувелем) Кузмина связывали не только дружеские, но и любовные отношения. О своих новых романах и юных любовниках они говорили совершенно открыто, иногда ревнуя друг к другу. В одной из дневниковых записей Кузмин рассказывает, как однажды, после кутежа в загородном ресторане, он с Сомовым и двумя молодыми людьми, включая тогдашнего любовника Кузмина Павлика, “поехали все вчетвером на извозчике под капотом и все целовались, будто в палатке Гафиза. Сомов даже сам целовал Павлика, говорил, что им нужно ближе познакомиться и он будет давать ему косметические советы”. (Кон И.С. Любовь небесного цвета. Глава 10. Голубые тени Серебряного века )


Вальтер Федорович Нувель (1871—1949)
был чиновником особых поручений по Императорским театрам Министерства двора, один из учредителей общества и журнала «Мир искусства», организатор «Вечеров современной музыки», участник Религиозно-философских собраний. Гиппиус рассказывает о Нувеле в мемуарном очерке «О бывшем». Летом 1906 года Вальтер Нувель некоторое время был возлюбленным Сергея Дягилева (1872-1929), выдающегося деятеля российской культуры, основателя журнала “Мир искусства” создателя нового русского балета. (Petersburg/Petersburg: Novel and City, 1900–1921 Novel and City, 1900-1921. Ed. by Olga Matich. Madison, London: University of Wisconsin Press. 2010.. р. 215).

Нувелю Кузмин посвятил пьесу «Опасная предосторожность», созданную в 1906 году. Нувель написал музыку для нее. Когда в 1907 году Кузмин издал сборник, в который помимо этой пьесы вошли еще две – Выбор невесты (1906) и Два пастуха и нимфа в хижине (1907), весь тираж был конфискован властями. Предполагается, что причиной послужили именно гомосексуальные образы в «Предосторожности», которые отсылали читателя к «греческой любви». (Laurence Senelick. Lovesick: Modernist Plays of Same-Sex Love, 1894-1925. Routledge, 1999 – pp. 95-96).


Примечательно, что Михаил Кузмин вынашивал идею создания «карты страны нежности» - своеобразного плана гомосексуального Петербурга. (Petersburg/Petersburg: Novel and City, 1900–1921 Novel and City, 1900-1921. Ed. by Olga Matich. Madison, London: University of Wisconsin Press. 2010. – pp. 208. – 209). Об этом свидетельствует его Дневник, который рассказывает о существовавшей тогда гомосексуальной субкультуре с хорошо известными «точками», в том числе там фигурирует и известный нам парк за Таврическим дворцом, — излюбленное место для «эскапад», как он и его друзья гомосексуальной ориентации называли случайные сексуальные встречи, или таверны и кафе, где встречались гомосексуалы, и бани, специализировавшиеся на подобных посетителях. Однако Кузмин понимал необходимость определенной осторожности, и в его Дневнике отражена та тревога, даже паника, которая охватила некоторых его друзей, работавших в государственных учреждениях, при одной мысли о том, что их склонности могут быть раскрыты. Кузмин мог быть самим собой в узком кругу близких людей. (Малмстад Джон. Бани, проституты и секс-клуб: Восприятие «Крыльев» М. Кузмина. // Эротизм без берегов. Сборник статей и материалов. М., 2004. С. 122—129.)


Кузмин был не единственным центром притяжения гомосексуальной богемы. Не скрывал своих гомоэротических наклонностей выходец из хлыстов выдающийся крестьянский поэт Николай Клюев (1887-1937), которого постоянно окружали молодые люди. Особенно близок он был с Сергеем Есениным, два года (1915-1916) поэты даже жили вместе. Друг Есенина Владимир Чернявский писал, что Клюев “совсем подчинил нашего Сергуньку”, “поясок ему завязывает, волосы гладит, следит глазами”.

Любопытно, что, как отмечают О. Лекманов и М. Свердлов, дополнительный стимул, питавший интерес окружавших его литераторов к молодому Есенину, заключался в том, что большинство ее участников были гомосексуальны. (см. Лекманов О., Свердлов М. Сергей Есенин: Биография. — СПб.: Вита Нова, 2007. — C. 83). При этом высказывалось мнение, что сам «Есенин любил только женщин», как свидетельствовал знаток петроградского гомосексуального быта Георгий Адамович (см. Проект «Акмеизм» / Вступ. статья, подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова // Новое литературное обозрение. № 6 (58). (2002). - С. 162).


В золотой период дружбы с Клюевым Есенин был готов до известных пределов терпеть его «настойчивые притязания». Теперь он все чаще вырывался из-под назойливой опеки наставника. Приведем свидетельство из мемуаров прославленной исполнительницы русских народных песен Н. Плевицкой, относящееся к весне 1916 года: «Сначала Есенин стеснялся, как девушка, а потом осмелел и за обедом стал трунить над Клюевым. Тот ежился и, втягивая голову в плечи, опускал глаза» ((Плевицкая Н. Клюев и Есенин // Русское зарубежье о Есенине. Т. 1. - С. 103.). Тогда же Есенин подарил Клюеву свою фотографию с очень теплой надписью, сделанной, однако, как бы из отдаляющих и примиряющих грядущих лет: «Дорогой мой Коля! На долгие годы унесу любовь твою. Я знаю, что этот лик заставит меня плакать (как плачут на цветы) через много лет. Но это тоска будет не о минувшей юности, а по любви твоей, которая будет мне как старый друг. Твой Сережа 1916 г. 30 марта. П<е>т<роград>» (Есенин. Т. 7. Кн. 1: 42). В начале лета этого же года Есенин писал Михаилу Мурашеву из Москвы: «Клюев со мной не поехал, и я не знаю, для какого он вида затаскивал меня в свою политику. Стулов в телеграмме его обругал, он, оказалось, был у него раньше, один, когда ездил с Плевицкой и его кой в чем обличили» (Есенин. Т. 6: 79). Не очень понятно, о какой «политике» Клюева идет тут речь, но весь фрагмент есенинского письма дышит темной и, думается, не вполне оправданной злобой по отношению к старшему другу. (Лекманов О., Свердлов М. Сергей Есенин: Биография. — СПб.: Вита Нова, 2007. — C. 118. )

В целом, в отношении сексуальности Есенина существует много мифов и недоказанных предположений. Есенин хвастался количеством “своих” женщин, но его отношение к большинству из них было довольно циничным. Некоторые близко знавшие его люди утверждали, что он вообще не мог никого глубоко любить, хотя добивался, чтобы любили его. Эта потребность быть любимым распространялась и на мужчин, многие из которых влюблялись в обладавшего редким, поистине женственным, шармом, поэта. Есенин явно предпочитал мужское общество женскому, охотно спал с друзьями в одной кровати, обменивался с ними нежными письмами и стихами. (Кон И.С. Любовь небесного цвета. Глава 10. Голубые тени Серебряного века )

Особенно “подозрительной” выглядит его дружба с Анатолием Мариенгофом. “Милый мой, самый близкий, родной и хороший”, – писал он ему из Остенде. Откровенно любовным кажется стихотворение “Прощание с Мариенгофом”:

Есть в дружбе счастье оголтелое
И судорога буйных чувств -
Огонь растапливает тело,
Как стеариновую свечу.
Возлюбленный мой! Дай мне руки -
Я по иному не привык, -
Хочу омыть их в час разлуки
Я желтой пеной головы….
Прощай, прощай. В пожарах лунных
Не зреть мне радостного дня,
Но все ж средь трепетных и юных
Ты был всех лучше для меня.



Таким образом, литературному миру Серебряного века были вовсе не чужды порывы однополой любви, и многие мастера слова, которыми гордится российская культура, находили вдохновение в гомосексуальном чувстве, которое привело к подлинному расцвету гей-литературы в нашей стране.

В следующий раз я продолжу обзорный рассказ о тех, кто работал и творил во имя «любви небесного цвета» на заре двадцатого столетия.

Спасибо большое за внимание!

До скорых встреч!

Источник: "Голубая" лира Серебряного века: геи в российской литературе начала XX столетия

http://equal-gay.com/2013/12/28/golubaya-lira-serebryanogo-veka/

Ваш Андрей