Это цитата сообщения stewardess0202 Оригинальное сообщение
Придворная медицина как политический фактор
Тайная жизнь императорских резиденций
С. Девятов, И. Зимин, Б. Кузькин, Е. Рычкова
ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ АЛЕКСАНДРА ИОСИФОВНА СО СВОИМИ ДЕТЬМИ — НИКОЛАЕМ КОНСТАНТИНОВИЧЕМ И ВЕРОЙ КОНСТАНТИНОВНОЙ
Часть 1
История придворной медицины Российской империи естественным образом связана с историей государственности. Государством, как известно, управляют люди, из плоти и крови, поэтому медицина — неотъемлемая часть его основы. Для императора и его семьи состояние здоровья – часть общественного облика, часть имиджа, любые изменения которого были сразу заметны окружающим и легко могли послужить поводом к различным пересудам, волнениям и прочим нежелательным явлениям. Профессия правителя — публичный и тяжелый труд. Впрочем, то же самое можно с уверенностью сказать и о современных правителях государств. Интерес к этой теме никогда не угасал и не угаснет, и это понятно. Слишком заметными вехами в нашей истории стали «медицинские» политические процессы и слишком памятной остаётся деятельность отечественных политиков, чьи личные медицинские проблемы перерастали в проблемы общенациональные.
Придворная медицинская часть как отдельное подразделение была образована в январе 1843 года, причем предназначалась она не только для лиц императорской фамилии и их многочисленной свиты, но и для всех, работавших при дворе. Однако во все века и времена медики неизбежно входили в ближний круг правящей династии, так как по роду своей деятельности были посвящены в самые интимные тайны, связанные со здоровьем своих вельможных пациентов. Профессиональная этика медиков вырабатывалась веками и диктовала им крайнюю сдержанность в общении с окружающими. Здесь действовали особые инструкции, подбор медицинского персонала, правила его поведения и даже круг знакомств жестко контролировались. Так повелось еще со времен древнего аптекарского приказа. Близость к царственной семье накладывала весьма строгие запреты.
Все направления медицины развивались соразмерно и гармонично, а при дворе, конечно же, всегда были самые лучшие врачи и использовались самые передовые достижения. Но о некоторых из них стоит говорить особо. XIX и начало XX века вошли в мировую историю как время активного использования психиатрии в политических целях. Именно в угоду им весьма авторитетные медики подтверждали диагнозы, принятые в большей степени по политическим соображениям. Любое закрытое сообщество богато удивительными медицинскими историями, которые во все времена не принято было выносить на суд широкой публики, а правящая власть в этом отношении всегда была наиболее уязвима. И именно эти истории подчас гораздо лучше иллюстрируют атмосферу определенного времени и места, чем многотомные исследования и научные отчёты. Многие из них и сейчас, спустя многие годы, не утратили своей актуальности. Они рождают сравнения, от которых порой никуда не деться, и вызывают вопросы, ответы на которые находит каждый для себя сам.
Никола, скелет в шкафу дома Романовых
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ (НИКОЛА)
Часть 2
Холодным для Ташкента зимним днем, 14 января 1918 года, во дворце в старой части города умирал великий князь Романов… Воспаление лёгких, сопровождавшее его всю жизнь, наконец, сомкнуло свои безжалостные пальцы, приготовившись свести князя в могилу. Элита Ташкента – генерал-губернатор и прочие уважаемые лица, без конца приезжавшие во дворец или присылавшие справиться о течении болезни особы императорской крови, отчаялись найти лекаря, способного спасти больного. Они уже понимали, что борьба с пожиравшей великого князя болезнью бессмысленна. Да и сам князь это хорошо понимал. Слабеющим голосом, сквозь мучительный кашель, он попросил позвать священника, чтобы исповедоваться.
Священник прибыл быстро и попросил всех присутствующих покинуть комнату. Он сразу увидел, что конец близок, и приготовился отпустить грехи умирающему. Однако, несмотря на тяжёлое состояние больного, на хрипы и стоны, прерывавшие его речь, исповедь затянулась. Время шло, час сменял час, а умирающий всё говорил и говорил, в последний раз просматривая свою жизнь и пытаясь ничего не упустить. Наконец, речь его стала совсем слабой, и священник понял, что печальное повествование подошло к концу. Он отпустил грехи умирающему. И в следующую минуту великий князь испустил дух. Священник встал, вздохнул и произнес:
— Господи, прости, одним вором стало меньше…
Так печально завершилась сорокалетняя ссылка великого князя Николая Константиновича Романова, человека крайне противоречивого, так до конца непонятого и неоцененного.
У англичан есть поговорка о скелете в шкафу, в России говорят — «в семье не без урода». Николай Константинович Романов — «скелет в шкафу» императорской фамилии — сумел войти в историю весьма нетривиальным образом.
Никола Романов, племянник государя и великий князь, родился 2 февраля 1850 года. Он был первым ребёнком в семье великого князя Константина Николаевича и Александры Иосифовны — принцессы Саксен-Альтенбургской. Отец, младший брат Александра II, великий князь Константин Николаевич Романов, принимал в то время весьма активное участие в политической жизни России, за ним прочно закрепилась репутация либерала.
Будущее маленького князя Николая Константиновича представлялось блестящим. У него были замечательные учителя, в числе которых состоял известный профессор Константин Петрович Победоносцев. Мальчик подавал надежды, и преподаватели отмечали его блестящие способности в изучении различных наук, а счастливые родители гордились сыном. Конечно, как всякий ребёнок из крайне обеспеченной и влиятельной семьи, он был капризен и избалован, импульсивен и легко впадал в истерики, но до поры до времени все это не замечалось, да и чем он особенно-то отличался от прочих детей императорской фамилии? Он был красив и прекрасно сложён, хорошо учился, занимался музыкой. Николай Константинович — или, как его называли родители, Никола — был первым из великих князей, закончивших Академию Генерального штаба.
Константин Петрович Победоносцев
Время шло. Став самостоятельным, Никола окунулся в бурную жизнь света и полусвета. Прекрасная внешность, громкое имя и весьма немалые средства предоставили ему возможность неплохо развернуться. Дамы одаривали его своим благосклонным вниманием, и Никола на этом поприще достиг определённого успеха. Его постоянная любовница — американка, дама полусвета Фанни Лир в мемуарах так описывала внешность великого князя: «Ростом немного более шести футов, прекрасно сложённый, широкоплечий, с гибким и тонким станом. У него была небольшая, красивой формы голова, овальное лицо и мягкие шелковистые волосы, остриженные под гребенку; ослепительной белизны широкий и открытый лоб, светившейся умом и проницательностью». Разумеется, все эти достоинства отмечала далеко не она одна, принц вырос весьма общительным человеком. В результате двадцати двух годов от роду он получил серьёзное заболевание, отразившееся в числе прочего на его дальнейшей жизни. Заболевание это было весьма типичным для молодых людей, ведущих беспорядочный образ жизни. Как писали придворные медики, «в начале апреля 1872 года он получил сифилитическую язву на Praeputiumpenis, зажившую через месяц… Вслед за тем появились вторичные сифилитические явления: язва зева и глотки, заднего прохода и увеличение желёзок». По совету специалистов Никола сначала лечился от сифилиса в Петербурге, а затем его отправили в Вену и Италию. Почти через полгода, осенью 1872-го, он, излечившись, вернулся домой.
Естественно, молодому человеку, с одной стороны, пытались обеспечить полный комфорт, а с другой — его не могли оставить без дела. Не отличавшегося особенной внутренней дисциплиной принца необходимо было занять чем-то серьёзным, требующим большой отдачи сил. А поскольку все мальчики императорского дома в обязательном порядке получали военную подготовку и звания, будущее его, как казалось родителям, было решено.
В начале февраля 1873-го Никола выехал из Петербурга, чтобы принять участие в Хивинском походе, в составе войск Туркестанского военного округа под командованием генерал-адъютанта К. П. Кауфмана. Самое удивительное, что впоследствии Хивинский поход Николай Константинович вспоминал как лучшие дни своей жизни. Именно тогда он впервые оказался в Средней Азии, где впоследствии ему пришлось провести почти всю жизнь.
Никола лично принял участие в нескольких боевых операциях. И, видимо, эта серьезная нагрузка оказалась для него непосильной. Во время похода принц «вдруг ослабел до того, что едва мог пройти несколько шагов без посторонней помощи», у него поднялась температура до 39о, сопровождавшаяся бредом и бессонницей. Это событие чрезвычайно напугало медиков, головой отвечавших за жизнь члена императорской фамилии. Главный отрядный доктор поначалу поставил диагноз, связанный с желудочным расстройством. Он неотрывно наблюдал за своим именитым пациентом, и наблюдения эти расстраивали его всё сильнее день ото дня. В конце апреля 1873 года в отчете лечащего врача впервые было высказано мнение «в пользу мозговой формы болезни». Доктор подчеркивал, что больной «сделался капризным, немощным и раздражительным, как ребёнок… в то же время явления сифилитические усилились». Дальше оставлять заболевшего принца в действующей армии было опасно, кроме того, отрядные врачи, не понимая, что происходит, не желали отвечать за его жизнь. Для них это было чревато крайне серьезными последствиями. Поэтому Николу срочно отправили в Петербург. Встречать его из Самары выехала Фанни Лир.
За участие в Хивинском походе Никола получил золотую саблю и чин полковника. 11 июля 1873 года он прибыл в Петербург и уже через три дня вновь выехал в Вену для лечения последствий сифилиса, которое он потом продолжил в Крыму. В Петербург он вернулся осенью того же года, посвежевший и спокойный. Никола тут же принялся заниматься устройством своего дома и подготовкой к научной экспедиции в бассейн реки Аму-Дарьи. Всё это время он чувствовал себя хорошо, за исключением того, что жизнь его, как целомудренно замечал врач, «не была правильна относительно сна и половых наслаждений». Казалось, жизнь постепенно налаживается. Родители потихоньку присматривали ему подходящую невесту немецкой крови, способную взять в руки склонного к излишествам молодого человека.
А в апреле 1874 года великий князь Николай Константинович Романов совершил невероятный поступок, который поверг в шок всю его многочисленную родню. Он похитил из спальни матери фамильные драгоценности. Так уважаемая семья, находящаяся на самом виду, в один момент стала эпицентром грандиозного скандала, бросившего тень на всю правящую династию.
Современники, безусловно, не могли обойти вниманием столь пикантную ситуацию. Самые разные люди описывали в мемуарах эту историю, среди них государственный секретарь Егор Абрамович Перетц, Сергей Юльевич Витте, но наиболее интересны воспоминания графини Марии Эдуардовны Клейнмихель. Она была близка ко двору великой княгини Александры Иосифовны и, конечно, посвящена во многие его тайны. Поскольку впоследствии несчастный принц был официально объявлен психически больным, она добросовестно пыталась найти проявления этой ненормальности. Вспоминая его детство, она описывала, как Николай Константинович травил тремя огромными бульдогами овцу, привязанную к дереву в парке, причем «овечка лежала вся в крови, а великий князь казался очень доволен своими делами». Однако при этом и она не могла не признать, что мальчик хорошо учился, обладал прекрасными манерами, был талантливым музыкантом… Окружающие терялись в догадках, пытаясь, каждый на свой лад, докопаться до причины столь странного поступка.
Великая княгиня Александра Иосифовна
Но чтобы разобраться в причинах и последствиях этого поступка, необходимо ознакомиться с самой ситуацией. События в Мраморном дворце в апреле 1874 года развивались стремительно.
Поздним вечером 9 апреля великая княгиня Александра Иосифовна заметила, что со святого образа, находившегося в ее спальне, пропала бриллиантовая звезда. Обескураженная пропажей, она тут же позвала супруга, Константина Николаевича, который удивился не меньше и пообещал разобраться в ситуации.
На следующий день, 10 апреля, сын четы — Николай Константинович узнал о случившемся от отца. Молодой человек выразил удивление и сообщил при этом, что у него в это же время пропала коллекция золотых медалей. Отец предложил ему сообщить в полицию о краже, и сын изъявил готовность последовать этому мудрому совету.
11 апреля во время обеда Константин Николаевич вновь спросил сына, заявил ли он в полицию, на что тот ответил отрицательно, но обещал заняться этим вопросом. Вернувшись домой, он действительно послал своего адъютанта к обер-полицмейстеру.
Однако уже 12 апреля пропавшие бриллианты были найдены полицией. Полиция установила, что еще 8-го числа бриллиантовую звезду и золотые медали приносил закладывать в ломбард… адъютант Николая Константиновича — капитан Варнаховский. Вещи в тот день не были приняты по причине позднего времени, но 9 апреля, придя повторно в ломбард, он все же заложил их.
13 апреля, как стало известно полиции, Николай Константинович приехал к Фанни Лир. Он велел ей собрать всё, что у нее было ценного, и отдать на хранение в американское посольство. Кроме того, дал ей подробные наставления, как она должна вести себя в случае обыска.
15 апреля в 9 часов утра великий князь Константин Николаевич, пытаясь разъяснить и хоть как-то урегулировать ситуацию, пригласил к себе сына и его адъютанта. При беседе присутствовал петербургский градоначальник – генерал-адъютант Ф. Ф. Трепов. Константин Николаевич допросил капитана Варнаховского на предмет заложенных им в ломбарде вещей. Адъютант никакого внятного объяснения не предоставил. Но в этот же день, в 12 часов, принц внезапно заявил отцу, что бриллиантовую звезду принесла ему в дом какая-то неизвестная старуха, у которой и выкупил её Варнаховский.
Таким образом, ситуация запуталась окончательно, но времени на выяснение её уже не оставалось, потому что в дело вмешался император всероссийский. Буквально час спустя отцу было сообщено, что Александр II решил передать дело о пропаже бриллиантовой звезды шефу жандармов П. А. Шувалову, причем Константину Николаевичу было предоставлено право решать, давать ли делу дальнейший ход или прекратить его производство. Расстроенный великий князь вторично побеседовал с сыном, спрашивая его, следует ли продолжать начатое дело, однако Никола настаивал на производстве самого строгого и публичного расследования…
Великий князь Константин Николаевич
У Петра Андреевича Шувалова и великого князя Константина Николаевича имелись серьезные разногласия на политической почве. Эта беседа представлялась весьма непростой им обоим, но избежать ее было невозможно. Когда Петр Андреевич вошел в кабинет великого князя, хозяин Мраморного дворца стоял, отвернувшись к окну, словно высматривая что-то в саду. Тонкие пальцы сомкнутых за спиной рук нервно сжимали пишущее перо.
Шувалов вздохнул и обратился к Константину Николаевичу. Он был благожелателен и весьма бережно сообщил великому князю то, ради чего он его посетил. Полиция уверена в том, что драгоценности похищены Николаем Константиновичем. Всё указывает на это, сомневаться бессмысленно. Теперь нужно думать о том, как выйти из этой щекотливой ситуации. Он прибавил, что это дело во что бы то ни стало необходимо загладить и что он даже нашел лицо, которое за большую сумму готово взять на себя вину…
Закончить он не успел. Великий князь в ярости повернулся к нему.
— Вы все это изобрели лишь для того, чтобы распространять клевету о моем сыне! — крикнул он. — Это ваша жажда мести хочет его обесчестить! Я позову Николая, и посмейте в его присутствии повторить ваши обвинения!
Видя, что Константин Николаевич не в состоянии смириться с обвинениями в адрес сына, несмотря на всю их очевидность, шеф жандармов только еще раз вздохнул и покачал головой.
В ночь с 15 на 16 апреля Константин Николаевич с тяжелым сердцем снова пригласил сына для беседы… Молодой человек был абсолютно спокоен, только бледен и необычайно молчалив. Возможно, присутствие Шувалова оказывало на него такое воздействие. Официальным тоном отец сообщил ему, что следствие установило, каким именно образом бриллиантовая звезда и медали попали в ломбард. Достоверно известно, что они были заложены капитаном Варнаховским по приказанию самого Николы. Сын молчал, глядя в пространство и ничего не отвечая. Видя, что нажимом ничего не добиться, Константин Николаевич дрогнувшим голосом ещё раз попросил его рассказать им всё и дать возможность с минимальными потерями выйти из этой тяжёлой ситуации. Он уже тогда понимал, чем обернётся развитие этого дела. В воздухе отчетливо пахло бедой. Но Никола только отрицательно покачал головой. Несмотря на неопровержимые улики, он не только не изменил своих показаний — он отказался даже говорить на эту тему.
Пётр Андреевич Шувалов молча откланялся и вышел из кабинета великого князя Константина Николаевича. Ему всё было ясно. Дальше затягивать расследование было бессмысленно. Он тут же распорядился арестовать Фанни Лир и провести у неё обыск.
Граф Пётр Андреевич Шувалов
16 апреля Никола уже находился под домашним арестом. Он слёг в постель, жалуясь на тоску и головную боль. На следующий день лечащий врач арестованного И. Морев доложил убитому горем отцу о том, что некоторые наблюдения из походной жизни дают повод предположить «существование серьезного нервного расстройства». Морев просил пригласить для совещания врачей, а также специалиста по нервным и душевным болезням… Как снежный ком, катящийся с горы, проблема набирала ход.
События этих апрельских дней тяжело переживал Александр II, расценивая их как семейное горе. Как писал впоследствии военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, император был глубоко огорчен, «он не мог говорить без слез о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича». Больше всего царственного дядю убивало то, что племянник не только упорно отпирался ото всех обвинений, а даже сваливал вину на других лиц. Это было несовместимо с понятиями о чести государя и выставляло в крайне невыгодном свете всю правящую династию. И император не собирался даровать прощение опозорившемуся родственнику. Александр II колебался между намерением уволить Николая Константиновича со службы с заключением его в Петропавловскую крепость или поставить медицинский диагноз, дабы, что называется, сохранить лицо. И постепенно склонялся ко второму варианту. Поступки его, в понимании государя, были столь чрезвычайны и чудовищны, что казались почти невероятными при нормальном состоянии рассудка. И это давало шанс. Хозяин огромной империи и исключительно публичный человек не мог не понимать, что единственным средством к ограждению чести царской семьи было бы признание племянника помешанным.
Император Александр II
Но тяжелее всех переживал эти события отец Николы. Великий князь был безутешен. Он с болью записал в дневнике: «Я могу быть отцом несчастного сумасшедшего сына, но быть отцом преступника, публично ошельмованного, было бы невыносимо и сделало бы все мое будущее состояние невыносимым…».
Официально безумный
ФАННИ ЛИР В ВИДЕ ВЕНЕРЫ С ЯБЛОКОМ. СКУЛЬПТУРА РАБОТЫ Т. СОЛАРИ
Часть 3
Николу объявили сумасшедшим. Семейство Романовых открестилось от принца, соблюдая при этом приличия: принц продолжал жить в свете, что не давало общественному мнению повода для создания образа ущемлённого в правах страдальца.
Так было принято политическое решение дождаться освидетельствования преступника докторами и затем, «каков бы ни был его результат, объявить его для публики больным душевным недугом».
Сказано — сделано. К принцу немедленно были приглашены три весьма известных медика (Балинский, Карель и Здекауер, как указывал Милютин), которые освидетельствовали его и доложили государю, что в речах и поступках Николая Константиновича нашли «нечто странное». Странное выражалось в том, что молодой человек, казалось, не только не опечален всем случившимся — он шутит и кажется совершенно равнодушным ко всему, что происходит вокруг него. Никакие беседы с медиками не затрагивали его души, угрозы не пугали, уговоры не действовали. Ему объявили, что он лишен всех чинов и орденов и будет находиться в заточении без срока. Он и на это практически не отреагировал. У врачей сложилось совершенно определенное мнение относительно его душевного состояния. И тогда император всероссийский на семейном совете решил признать Николая Константиновича психически больным. Вот так окончательное решение о диагнозе было принято самим Александром II на семейном совете. Юридическое и медицинское оформление этого решения заняло несколько месяцев…
Разумеется, общественный резонанс у этого события был огромный. Современники вовсю и каждый на свой лад задавались вопросом, что могло толкнуть Николу на похищение бриллиантов относительно небольшой стоимости, когда он сам обладал огромным состоянием. Обсуждения бродили по светским салонам и балам, тема захватила весь город. И мнение оказалось единодушным — клептомания! Но самое интересное, что в официальных документах это заболевание не упоминается. Речь идет только о «признаках душевного расстройства».
Медики продолжали тщательно исследовать состояние больного — как физическое, так и душевное. Они зафиксировали, что принц отвечал на их вопросы совершенно спокойно, признавая, что поводов для кражи у него не было и быть не могло, нужды в деньгах не существовало. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, поскольку молодой человек к этому моменту впал в окончательную апатию, такое пристальное внимание светил науки кого угодно могло свести с ума. Диагноз, составленный медиками в тот же день, гласил: «Не замечается признаков какой-либо ясно определившейся душевной болезни, но его высочество находится в том болезненном состоянии нравственного растления, которое предшествует развитию многих душевных болезней. Такое состояние особенно часто встречается у больных, измученных онанизмом, избытком половых наслаждений, у одержимых хроническим алкоголизмом и т. п.». Таким образом, они не нашли у него никакой определенной болезни, а диагностировали только «состояние нравственного растления», что, в общем-то, не имело к медицине ни малейшего отношения.
К этому времени освободили из-под стражи Фанни Лир. Она оказалась на свободе на пятый день, 20 апреля, и вернулась домой, прекрасно понимая, что неприятности на этом не закончились. И в самом деле, ее предупредили, что ее навестит доктор Балинский, специалист по душевным болезням. Он явился буквально в этот же день и оказался бледным сухощавым человеком с глубоко сидящими раскосыми глазами. Его пристальный взгляд буквально гипнотизировал девушку, однако она была не из тех, кого можно смутить или сбить с толку такими приемами. Американка практически сразу поняла, что является целью визита этого странного человека. Специалист желал получить подтверждение сумасшествия её возлюбленного.
Психиатр Иван Михайлович Балинский
— Доктор, я уверяю вас, — с нервным смешком сказала она, — великий князь настолько же здоров умом, как и вы! Я знаю, что он страдает клептоманией, но никакой другой мании у него точно нет!
Доктор некоторое время пристально смотрел на нее, словно пытаясь убедиться в ее искренности, потом опустил глаза и уставился в пол.
— Гм… — промычал он наконец. — Но чем же тогда можно объяснить ваше влияние на него? Он днём и ночью требует вас с криками и воплями!
Фанни Лир только пожала плечами в ответ. Откуда ей это знать, если уважаемые профессора и доктора не могут понять причины? А может быть, все дело просто в том, что она действительно по-настоящему нужна великому князю, в отличие от всех прочих?
Доктор Балинский ушел практически ни с чем. Впрочем, на самом деле все это уже не имело значения. Медики отказались от мысли, что у его высочества есть признаки так называемой клептомании, они просто заявили, что у больного «развилась явная наследственная форма помешательства».
Тем не менее «больного» необходимо было лечить. 18–19 апреля врачи признали необходимым употребление хинина и бромистого натрия, и даже надевали на него смирительную рубашку и обливали холодной водой. Трудно сказать, насколько сильно помогло принцу это «лечение», но медицина в то время шла путём проб и ошибок.
Беспокойный гений Николая Константиновича
Часть 4
Для официально безумного этот молодой человек вёл крайне активную научную и социальную жизнь, о чём свидетельствуют его свершения. В ссылке Николай Константинович Романов отправился вместе с экспедицией в пустыню Кара-Кум, результатом этого похода явился труд, представленный географическому обществу. В жизни принца была надежда, что Александр II помилует его и вернёт домой.
Вечером 19 апреля профессор Балинский явился на станцию Варшавской железной дороги. Император Александр II убывал за границу, и на беседу с медиком у него было всего несколько минут. Впрочем, долго докладывать было особо не о чем. Врач сообщил, что признает племянника государя действительно больным и считает нужным устроить медицинское наблюдение над состоянием его здоровья. Собственно, это было то, что и желал услышать император. Удовлетворенно кивнув, он повелел составить инструкцию о порядке лечения и наблюдения за больным и еженедельно посылать ему бюллетени о состоянии здоровья царственного пациента. А также распорядился назначить надёжного врача для постоянного пребывания при его особе. Ответственными за состояние здоровья молодого человека Александр II назначил лейб-медика Н. Здекауера и всё того же профессора И. М. Балинского.
20 апреля инструкция была составлена. Её авторами были помощник шефа жандармов и управляющий III Отделением его императорского величества канцелярии генерал-адъютант граф Н. В. Левашов, князь Э. Э. Ухтомский и профессор И. М. Балинский. Жандарм, журналист и медик. В тот же день Николаю Константиновичу была объявлена воля царя, которую тот выслушал совершенно спокойно. Никакого желания спорить с уважаемыми лицами у «больного» не наблюдалось. Вскоре был подобран и врач.
В это же время в режиме полной секретности велись переговоры с Фанни Лир о сумме, за которую она согласилась бы уступить обязательство великого князя на сто тысяч рублей и его духовную — всё то, что она передала на хранение в американское посольство. Американка не собиралась отдавать столь важные бумаги без боя, но при этом она отлично понимала, что не в её положении спорить со столь могущественным противником. К тому же император вовремя распорядился выполнить все обязательства великого князя. Так что Фанни Лир уступила. Как впоследствии она писала в своих мемуарах, она «согласилась получить только половину вышеназванной суммы».
Ну, а дальше медицина под руку с властью отправились по длинному, но вполне понятному им пути. Объявить человека сумасшедшим, особенно принца императорской крови, даже если на то есть благосклонное согласие самого государя, — не так-то просто. Медицинское освидетельствование необходимо официально узаконить, нужно разработать план лечения больного и обязательно претворить его в жизнь. Специально созванное совещание во главе с министром императорского двора графом Александром Владимировичем Адлербергом должно было юридически оформить официальное безумие Николая Константиновича и определить его дальнейшую судьбу. Юридическая оценка событий апреля 1874 года определяла, что назвать поступок принца «похищением в смысле уголовном» нельзя, и это «заставляет признать этот поступок действием бессознательным, плодом болезненного расстройства ума». Поэтому он подлежал лечению.
Медики, имевшие право совещательного голоса, тут же рекомендовали «поместить его высочество в южном климате России, где такие физические болезни удобнее подлечиваются». Они добавили, что для успешного лечения необходимо дать умственное занятие его высочеству. Например, поручить его управлению обширную ферму, где он мог бы жить в гармонии с природой, заниматься пчеловодством, шелководством, скотоводством и опытами... Кроме этого, неплохо было бы приставить к молодому человеку священника, способного благотворно влиять на несчастную душу.
Совещание, в целом, с рекомендациями медиков согласилось. Вот только идею помещения больного на юге России министр императорского двора Адлерберг назвал «неудобной и неосуществимой». Даже ему было понятно, что это слишком похоже на ссылку. Потому в результате некоторых дебатов было решено приискать имение в одной из губерний средней полосы России.
В конце концов, на свет появился Высочайший указ, подписанный Александром II 11 декабря 1874 года. В нем излагалась официальная версия скандала, а также сообщалось, что путём освидетельствования было установлено: его императорское высочество великий князь Николай Константинович страдает расстройством умственных способностей и не может сознательно располагать своими действиями. А затем следовало повеление, больше похожее на приговор, определивший всю дальнейшую судьбу Николая Константиновича, – учредить над ним опеку, и опеке этой действовать на основании данных императором указаний.
Распоряжения были реализованы незамедлительно, и с этого момента и на протяжении четырёх десятилетий жизнь опального принца была связана с жёстким надзором. Персональная ответственность за него была возложена на министра внутренних дел. Бриллиантовая звезда относительно небольшой стоимости на фоне состояния всей семьи вдруг стала звездой, осветившей ему путь в изгнание. Чудовищная несоразмерность поступка и наказания, нежелание окружающих разобраться в причинах этой кражи и если лечить человека, то без принуждения и высылки, остались на совести его судий.
Как сложилась дальнейшая судьба великого князя Николая Константиновича Романова? Вне зависимости от условий существования, мест содержания, интересов и спутников она так и осталась бесконечной ссылкой… Её можно условно разделить на три этапа, но суть от этого, конечно, не меняется.
Первая ссылка продолжалась с 1875 по 1881 год. Ещё в самом начале своего вынужденного «лечения» Николай Константинович написал три записки, озаглавленные: «Из записок нравственно и нервно расстроенного человека». Они сразу стали широко известны и придали этому делу некую политическую окраску. «Безумен я или я преступник? — писал несчастный принц. — Если я преступник, судите и осудите меня. Если я безумен, то лечите меня, но только дайте мне луч надежды на то, что я снова когда-нибудь увижу жизнь и свободу! То, что вы делаете, – жестоко и бесчеловечно».
Эти записки широко обсуждались в Петербурге, давая всё новые поводы для беспокойства правящей династии, старавшейся замять постыдную историю, и даже попали в революционную печать. Легко понять, что они не только не облегчили судьбу изгнанника – они ускорили предполагаемый финал. Ни о какой человечности в условиях назревавшего политического кризиса и речи идти не могло. Любящая родня была готова на что угодно, лишь бы сбагрить «больного» с глаз долой.
После решения о высылке великого князя Николу в сопровождении генерал-лейтенанта Генерального штаба Витковского и врача Тимофеевского отправили в Оренбург, затем перевели в Крым. За ним тщательно наблюдали и пытались лечить. Николай Константинович через день получал «сеансы электричества», известно, что на 14 апреля 1877 года ему было сделано пятьдесят четыре сеанса. Всё остальное время ему не досаждали, да и незачем было ему досаждать. Он читал газеты, спал до обеда, катался в экипаже, делал гимнастические упражнения на параллельных брусьях и даже писал записку «об отношениях императора Павла I к боярству». Пытливый и творческий ум не давал молодому человеку без конца прозябать в праздности. К 1876 году им была составлена записка «Сравнение Оренбургского и Екатерининского направлений Среднеазиатской железной дороги». В тексте записки чувствовалась хорошая школа Генерального штаба. Автор подчёркивал: «Возможность достигнуть многих выгод, политических, стратегических и торговых, проведением дороги по прямому направлению зависела от доступности пустыни Кара-кум».
И чтобы решить этот вопрос, Николай Константинович лично предпринял исследования в этой пустыне. Полученные данные были представлены на рассмотрение Оренбургского отдела Императорского географического общества в виде брошюры «Пески Кара-кум по отношению к Среднеазиатской железной дороге», которая была подписана «Флигель-адъютант генерального штаба полковник Николай». В этой работе он пришел к выводу, что железная дорога, которая должна связать Среднюю Азию с Россией, должна проходить только через Оренбург на Ташкент.
Однако при этом Николай Константинович не давал забыть о себе и продолжал держать в тонусе родню, преподнося новые сюрпризы. В июне 1878 года пришлось вновь созывать особое совещание, поводом для которого стало тайное венчание великого князя. В феврале месяце опальный принц тайно сочетался браком с некой девицей Дрейер, дочерью оренбургского полицмейстера, ухитрившись обманным образом сделать подложную подпись и выдать себя за какого-то отставного полковника…
Сюрприз удался на славу. Александр II был крайне озабочен решением вопроса, как поступить в таком случае: то ли смотреть на великого князя как на сумасшедшего на основании прежнего акта, то ли поступить с ним по всей строгости закона? Никому и в голову не пришло, что изгнанник, как и любой человек на земле, мог просто хотеть семейного счастья, желал попробовать найти себя в этом и жить рядом с человеком, которого он выбрал сам, а не которого приставила к нему заботливая родня.
А родня не собиралась оставлять эту историю без внимания. Было решено, что брак великого князя, согласно существующему закону, быть признан не может и официально расторгается. Однако следом встал вопрос: как поступить с самим Николаем Константиновичем? Рассерженный император полагал лишить его звания флигель-адъютанта, но совещание высказало мнение, что такое распоряжение будет явной карательной мерой и оскорблением. Зачем же возбуждать общественное мнение, если можно всё то же самое сделать с умом и без скандала?.. Ведь если смотреть на провинившегося как на психически больного, то его можно просто уволить со службы. Сумасшедшим в российской армии не место. А затем поставить в положение человека, требующего постоянного ухода и лечения. Любопытен цинизм, с которым участники совещания подошли к этому вопросу. Ни у кого не имелось и тени сомнения в действительном состоянии здоровья Николая Константиновича! Его «психическая болезнь» рассматривалась только как средство для решения щекотливых проблем, связанных с сохранением престижа правящей династии.
Николая Константиновича перевели на новое место жительства – в город Самару и оставили в покое. И совершенно правильно поступили, потому что некоторое время опальный родственник был тише воды и ниже травы. Он спокойно жил, занимался научными изысканиями. И непонятно было, кто более доволен сложившейся ситуацией. То ли родня, вздохнувшая спокойно и попытавшаяся забыть его, как дурной сон, то ли сам принц, замученный пристальным вниманием заботливой семьи.
Так или иначе, но спустя некоторое время по ходатайству отца в Самару для личного освидетельствования принца были вновь направлены врачи-психиатры. Для Константина Николаевича, несчастного отца, Никола по-прежнему оставался сыном, и он, конечно, пытался всеми способами облегчить принцу жизнь. Он планомерно работал над этим вопросом и убедил-таки своего царственного брата, что шестилетняя ссылка его ребёнка – вполне достаточное наказание за совершенный проступок. И государь дал добро на повторное освидетельствование. После этого осмотра Александр II принял решение о переводе опального племянника под Петербург, в имение «Пустынька» рядом с деревней Саблино, находившееся всего в часе езды от Николаевского вокзала.
И вот Никола в конце ноября 1880 года перебрался поближе к семейному очагу в надежде, что спустя какое-то время его все-таки простят, и он вернется, наконец, домой. В этом имении его навещали младший брат Дмитрий Константинович, который не отвернулся от него, несмотря ни на что, и профессор Балинский. Причём принц не только принимал гостей, но и занимался разработкой очередной записки о Среднеазиатской железной дороге. Судя по этому переезду, Александр II собирался помиловать своего непутёвого родственника. Скорее всего, это было связано с изменениями в личной жизни самого императора, жившего на две семьи, в результате чего он стал терпимее относиться к грехам ближайшего окружения. Да и шестилетняя ссылка в какой-то мере искупала прегрешения.
Неоправданные надежды опального принца
В БОЗЕ ПОЧИВШИЙ ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ
Часть 5
Убийство Александра II 1 марта 1881 года положило конец надеждам Николая Константиновича. Узнав об этом прискорбном событии, он немедленно кинулся писать письмо новому правителю – Александру III. Он просил разрешить ему приехать в Петербург, дабы «помолиться праху обожаемого монарха». Александр III и Никола были почти ровесниками. В молодости они принадлежали к одной компании, и опальный принц полагал, что его обращение встретит должное понимание. Однако он не учёл, что события апреля 1874 года навсегда развели их жизненные пути. Александр III ответил своему кузену всего одной фразой: «Сколько живу, ты не увидишь Петербурга».
После того как ему не было позволено приехать в Петербург на погребение дяди, Николай Константинович всерьёз обиделся. И заявил, что раз его считают сумасшедшим, то присягать Александру III он не будет, ибо «сумасшедших к присяге не приводят». Именно с этого момента вокруг Николая Константиновича возник ореол некой оппозиционности. Он даже заявил в присутствии многих заинтересованных лиц:
— Я надену Андреевский орден, выйду к народу, и народ восстанет и меня защитит!
Это было роковой ошибкой и без того балансирующего на краю пропасти великого князя…
Александр III, ставший императором в трагические для России дни и обладавший весьма жёстким характером, не мог пройти мимо подобных выходок. Новый правитель России действительно дружил с Николой с малых лет, их связывало много общих воспоминаний, событий и знакомых. Но при этом сочувствия к бывшему другу он не испытывал ни малейшего. В его представлении этот человек переступил черту, за которой не могло быть уже ни понимания, ни прощения… Он наотрез отказался помиловать опального кузена и разрешить ему вернуться в Санкт-Петербург. А дальнейшие действия изгнанника только рассердили его ещё сильнее. Николай Константинович был арестован, перевезён в Павловск и помещён в крепость Бип.
Так началась вторая ссылка великого князя Николая Константиновича, продолжавшаяся с 1881 по 1901 год и явившаяся закономерным результатом описанных событий. Конечно, просто так, без видимых причин, сослать с глаз подальше особу императорской крови, практически помилованную предыдущим государем, было непросто. Однако задача перед ответственными лицами стояла предельно ясно, поэтому им пришлось её решать.
По поручению министра императорского двора А. В. Адлерберга в апреле 1881 года были подведены итоги семилетнего «попечительства». Выглядели они крайне неутешительно. За минувшие годы его высочество десять раз перевозили с места на место, более двадцати лиц перебывало при его особе и множество самых разных способов лечения применялось к нему. Однако же ситуация не только не стабилизировалась, но ещё более осложнилась обстоятельствами и соображениями чисто политического характера. Вопрос о состоянии здоровья принца, как ни странно, не стоял. А вот бельмом на глазу у всей родни Николай Константинович по-прежнему являлся.
Александр Владимирович Адлерберг
Ответственные за «больного» лица рассматривали различные варианты решения этой проблемы — от строгого заключения до условной свободы. Но они были не только ответственными, ещё и крайне предусмотрительными лицами. И хорошо понимали, что обширные знакомства Николая Константиновича, его денежные затраты на изучение среднеазиатских путей, его печатные работы по научным вопросам делают великого князя слишком заметным человеком. Было бы весьма неосторожно поставить его в положение государственного узника. Совершенно незачем допускать, чтобы вокруг опального принца создавался ореол мученика за правду, а то и народного заступника и героя демократический убеждений! Так можно и до открытой оппозиции докатиться.
Поэтому они предложили, не мудрствуя лукаво, поселить Николая Константиновича в большом городе. Ведь в таком месте ежели что и случится, то «странно было бы требовать от человека, признанного врачами ненормальным, безупречной нормальности в образе мыслей и действий». Решение было крайне простым. Пусть лучше окружающие жалеют великого князя и относятся к нему как к несчастному больному, чем сочувствуют и поклоняются ему как жертве политического произвола. И поэтому ответственные лица предложили поселить Николая Константиновича… в Туркестане.
Стоит ли говорить, что эта идея была полностью и немедленно одобрена Александром III? Уже в мае этого же года великого князя собрали в путь-дорогу — в Туркестанский край. Только на этот раз условия его содержания были куда жестче, чем в первую ссылку. Обращение с его высочеством предписывалось как с частным лицом, а не с членом императорского дома, прогулки разрешались только в черте города, а сопровождать Николая Константиновича надлежало Надежде Александровне Дрейер, непризнанной предыдущим императором супруге великого князя. В случае же неповиновения «больного» генерал-губернатору предоставлялось право его ареста.
Николай Константинович Романов и Надежда Александровна Дрейер-Искандер
Так Николай Константинович переехал в Ташкент. Он поселился в нем в 1881 году и прожил там с перерывами до самой своей смерти в 1918-м, то есть более тридцати пяти лет. О его физическом состоянии и поступках регулярно докладывалось всем министрам императорского двора. Здоровье опального принца в этих условиях окончательно расстроилось, и поэтому без конца рассматривался вопрос о разрешении ему путешествовать и переменить место жительства. Рассматривался – и оставался там же, где и был.
Вскоре пришло время, когда серьёзно заболел отец Николы – великий князь Константин Николаевич. Узнав о резком ухудшении здоровья отца, Николай Константинович направил телеграмму с просьбой разрешить ему приехать в Павловск. Он особо подчеркивал, что «все условия, какие благоугодно будет мне предложить, я считаю священным долгом с точностью исполнить». Это была для него последняя возможность увидеться с умирающим родителем и, может быть, попросить у него прощения за всё, но даже этого ему не разрешили сделать. Ответ на телеграмму был категоричен и гласил, что его приезд «нежелателен и совершенно невозможен». Зато Александр III подписал указ об опеке над Николаем Константиновичем, которая теперь передавалась его матери Александре Иосифовне и брату Константину Константиновичу…
Все эти годы Николай Константинович активно занимался ирригационными работами, тратя на них значительные средства. Он организовал несколько научных экспедиций по Средней Азии, в которых принимал личное участие, начал работы по орошению Голодной степи. На его личные средства были построены два рабочих городка для прокладки магистрального канала «имени Николая II», двенадцать русских поселков, устроены два имения, которые приносили прибыль. Николая Константиновича, как писалось в письмах и отчётах, очень любили местные жители за то, что устроил им водопровод. Кроме того, в Ташкенте с его именем связывали открытие бильярдного зала, зоопарка, первого кинотеатра и хлопкоочистительной фабрики. Все эти предприятия приносили неплохой доход. К 1917 году ежегодный совокупный доход великого князя составлял 1,4 миллиона рублей.
Но при этом опальный принц считал своим священным долгом не давать скучать местным властям. Он был постоянной головной болью генерал-губернаторов. В ноябре 1888 года государственный секретарь А. А. Половцев писал, что «этот несчастный хотя и не может быть назван сумасшедшим, тем не менее страдает расстройством душевных способностей, чему служат доказательством несообразные от времени до времени выходки. Например, он однажды отправился к сосланному в Ташкент нигилисту и предложил ему войти с ним в союз». За такую проделку виновного посадили под арест на месяц, а затем приставили к нему полковника, который некоторое время практически не отходил от него. На тот момент Николай Константинович уже имел двух детей, хотя брак его так и остался не признанным царственной родней…
В октябре 1894 года умер Александр III. Казалось бы, положение Николая Константиновича должно было значительно улучшиться. Он действительно получил некоторые права и свободы, и в этом смысле жизнь его начала налаживаться. Но продолжалось это недолго. В 1900 году его имя вновь оказалось в центре внимания сановников Петербурга, следующего императора — Николая II и психиатров. В январе 1900-го пятидесятилетний Николай Константинович познакомился с гимназисткой 4-го класса — пятнадцатилетней Валерией Хмельницкой. Он купил своей новой пассии и её матери дом за тридцать тысяч рублей и практически поселился там, не выходя из него сутками. В Ташкенте в то время был хорошо известен афоризм великого князя: «Любую женщину можно иметь, всё зависит, сколько ей нужно дать: пять рублей или пять миллионов». Вскоре Николай Константинович попытался тайно обвенчаться с гимназисткой.
Когда эта история всплыла, скандал получился колоссальный. Следствие установило, что 28 февраля 1900 года, несмотря на надзор, обряд венчания все же состоялся. Высочайший ответ на эти действия последовал незамедлительно. Николай II собрал очередное особое совещание для обсуждения чрезвычайных мер в отношении Николая Константиновича. Все смягчения содержания великого князя были отменены, а в Ташкент в срочном порядке направились психиатры… Добрые попечители постановили перевезти беспокойного «больного» в другое место проживания – на территорию Прибалтики.
Шесть недель подряд врачи-психиатры обследовали своего подопечного. Наконец, они пришли к выводу, что «великий князь Николай Константинович в настоящее время обнаруживает явления душевного расстройства в форме дегенеративного психоза с притуплением нравственного чувства». Медики сообщили, что надеяться на возможность исцеления великого князя нельзя, однако рекомендовали оставить его в Туркестанском крае и предоставить ему возможность продолжать ирригационные работы в степи.
Нужно сказать, что Николай Константинович пытался бороться. После того как в августе 1900 года его очередная «жена» была отправлена в Тифлис, он через посредников переписывался с ней, причем переписка, несмотря на все старания надзорных лиц, лилась потоком. 3 октября 1900 года Валерия Хмельницкая бежала из Тифлиса и была задержана на пути в Ташкент. А в январе 1901-го Николай Константинович был помещен под домашний арест, после того как явился к надзиравшему над ним генералу Гейштору совершенно пьяный и угрожал убить его. Увлечение Валерией Хмельницкой оказалось нешуточным. Этой же зимой он направил своему опекуну и младшему брату великому князю Константину Константиновичу телеграмму с просьбой о снятии титула со всеми прерогативами. Взамен на это он просил только одного — разрешения жить с возлюбленной.
Поскольку подбор имения в Прибалтике затягивался, то особое совещание приняло решение о переезде Николая Константиновича в Тверь. Этот переезд организовывался и планировался, как военная операция, с целью избежать дальнейшей огласки и новых скандальных эпизодов. В телеграмме от 18 марта 1901 года надзорное лицо сообщало министру императорского двора, что «Валерия, за доставлением которой в Тверь снаряжена экспедиция, служит приманкой».
24 марта Николай Константинович выехал из Ташкента в Тверь, где ему была обещана встреча с «женой». Конечно же, он понятия не имел, что к этому времени Святейший синод своим определением не признал совершенное священником Свиридовым венчание великого князя Николая Константиновича с дворянкой Валерией Хмельницкой таинством брака. В это же время Николай II утвердил в качестве нового места пребывания Николая Константиновича мызу Шриден в Прибалтике. Охрана его была вновь поручена жандармам, как и в 1874 году, и новая инструкция содержания великого князя была утверждена министром внутренних дел. Так началась третья ссылка Николая Константиновича, продлившаяся с 1901 по 1918 год.
Интересно, что до Прибалтики Николай Константинович так и не доехал. Он, привычный к среднеазиатской жаре, совершенно не переносил холода, поэтому ему было позволено сначала жить в Крыму, а затем в Ставрополе. Он настаивал на возвращении в Ташкент, и в 1906 году, по приказанию великого князя Константина Константиновича, его вновь посетили психиатры.
В отчете психиатров от 14 марта 1906 года был в очередной раз подтвержден диагноз о психической неполноценности великого князя. Зато они вновь поддержали Николая Константиновича в его просьбе о возвращении на постоянное жительство в Туркестанский край. К этому времени Валерия Хмельницкая вышла замуж и уехала за границу, и никто уже не видел особых препятствий для ослабления строгого режима охраны и ограничения места жительства Ставрополем…
15 апреля 1906 года Николай II утвердил решение о возвращении Николая Константиновича в Ташкент. Для того чтобы «заполнить жизнь» ссыльного, Министерство императорского двора даже приобрело в Ташкенте два участка земли для возведения на них хозяйственных построек, разрешение на что император утвердил лично.
Лишь после вступления России в Первую мировую войну фактически произошла медицинская и отчасти политическая реабилитация Николая Константиновича. Понятно, что это могло случиться только после смерти его младшего брата – великого князя Константина Константиновича, знаменитого поэта «К. Р.». Младший брат-опекун умер 2 июня 1915 года, и уже 4 декабря в «Правительственном вестнике» было опубликовано высочайшее повеление, в котором сообщалось: «О принятии великим князем Николаем Константиновичем звания почетного члена Голодно-Степского местного отдела состоящего под высочайшим его императорского величества покровительством общества повсеместной помощи пострадавшим на войне солдатам и их семьям». Кроме того, несмотря на свой диагноз, Николай Константинович всё это время продолжал числиться в списке особ Российского императорского дома. На 1917 год в этом списке значился шестьдесят один человек, и он шёл за номером четырнадцать – «его императорское высочество великий князь Николай Константинович».
Николай Константинович Романов прожил в Туркестанском крае вплоть до 1918 года. После Февральской революции его имя на короткое время вновь стало известным, так как он послал восторженную телеграмму А. Ф. Керенскому с выражением радости по поводу свержения самодержавия. Эта телеграмма обошла все газеты. Осенью 1917 года в журнале «Аргус» был опубликован портрет забытого всеми великого князя и напечатаны мемуары Фанни Лир под заголовком «Глава «августейшего» романа (Из семейной хроники дома Романовых)».
14 января 1918 года Николай Константинович Романов скончался в Ташкенте от воспаления лёгких и был торжественно похоронен в центре города, в специально построенном склепе, около Георгиевского собора, поскольку был весьма популярной личностью, да и сорокалетняя ссылка по вине «проклятого режима» была очень весома в глазах «победившего пролетариата». От него осталась лишь история о том, как один апрельский эпизод повлек за собой ссылку его главного виновника, продлившуюся дольше, чем ссылка декабристов.
Что же можно сказать в заключение о личности великого князя Николая Константиновича Романова? Что она крайне противоречива и так и осталась до конца неразгаданной и неоцененной. С одной стороны — крайняя импульсивность и полное пренебрежение традициями и моральными нормами своей среды. С другой – бешеная энергия, деловая хватка и целеустремленность. Одно можно признать с полной уверенностью: заслуги Николая Константиновича в утверждении влияния России в Средней Азии в значительной степени перекрывают его нравственные прегрешения.
historyportal.ru
